Мечты сбываются

Много лет назад, мальчиком лет семи, Хабибулла смастерил себе деревянный игрушечный меч. Бегая по запущенному саду Бахрам-бека, он с детской яростью обрушивал свой меч на хрупкие ветки кустов, на нежные цветы. Он был достаточно смышленым и понимал, что меч его деревянный, игрушечный, а вместе с тем что-то заставляло его верить, что меч этот — настоящий. Кого рубил в своем воображении, кого хотел уничтожить деревянным мечом злой мальчик Хабибулла? Крестьянских ребят, видевших в нем ненавистного барчука, сына бека, притеснителя и обидчика их отцов? Детей, богатых соседей помещиков, ненавидимых им за наносимые ему обиды? Или, может быть, и тех и других? Далеко позади остались те годы, отцовский запущенный сад и деревянный игрушечный меч, истлевший где-то под кустом. Но вот и теперь, нащупывая в боковом кармане толстовки купчую на промысел «Апшерон», Хабибулла испытывал чувство, сходное с тем, какое испытывал он в далекие годы: чудилось ему, хотелось верить, что в руках у него настоящий меч…

Спустя неделю после знаменательного вечера явился к Хабибулле черномазый мальчишка из дома, где жила Ляля-ханум, с просьбой от нее — прийти.

Просьба Ляли-ханум всегда звучала в ушах Хабибуллы как приказание, и не успел мальчишка скрыться из виду, как Хабибулла уже трусил вслед за ним к знакомому дому.

Хабибулла застал хозяйку за чаем в обществе бека Шамхорского и сразу готов был впасть в ревнивое уныние, но, встреченный ею приветливей, ласковей обычного, приободрился и вскоре почувствовал, что приглашен неспроста.

Он не ошибся.

За чаем Хабибуллу подробно, с интересом расспрашивали о его прошлой деятельности мусаватиста, о его успехах, неудачах, трудностях в борьбе против советской власти, против большевиков.

Умело подчеркивая свои былые заслуги, умаляя значение неудач и находя им всяческое оправдание, Хабибулла своими ответами еще больше расположил к себе хозяйку и обычно мало любезного бека Шамхорского.

— Не находите ли вы, Хабибулла-бек, что ваша теперешняя служба в управлении театрами, хотя и всячески одобряемая нами, все же недостаточно значительна для такого старого, опытного, верного сына партии мусават, каким являетесь вы, и что в дальнейшем вы могли бы справиться с работой на более сложном и ответственном участке? — спросил его бек.

Барственная снисходительная манера, с какой говорил бек, раздражала Хабибуллу, но долгие годы угодливости в отношениях с такими людьми, как бек Шамхорский, заставили его и сейчас с притворным смирением ответить, что он готов по мере своих скромных сил заняться любой работой, какой посоветовали бы ему заняться его друзья и, в первую очередь уважаемая Ляля-ханум.

— Поскольку я знаю, Хабибулла-бек за время работы в управлении театрами приобрел немало друзей среди людей сцены, — сказала Ляля-ханум, сочетая с деловым тоном беседы ревнивый намек на Телли. — Не посоветовать ли нашему другу занять подобающее его культуре, дарованиям и живости характера место именно в этих кругах? Скажем, место директора театра?

Будто услышав эти соображения впервые, а в действительности предварительно обсудив их с Лялей-ханум, бек Шамхорский воскликнул:

— Вы — умница, Ляля-ханум, клянусь богом, самая умная женщина в Азербайджане! Вы не хуже большевиков понимаете, какую роль играет обработка духа народа в нужном нам направлении, и я вместе с вами верю, что такой человек, как Хабибулла-бек, мог бы с честью принять на себя высокотрудную, но благородную миссию противодействия тем разрушительным антимусульманским идеям, которыми пичкает нашу неискушенную наивную азербайджанскую толпу враждебный нам большевистский театр.

Витиевато, высокопарно изъяснялся бек Шамхорский, но смысл его высказываний был ясен.

— А разве я не проводил эту политику, работая в управлении театрами? — с обидой в голосе заметил Хабибулла.

— Проводили, Хабибулла-бек, и проводили с честью! — поторопилась заверить Ляля-ханум тоном, каким успокаивают ребенка. — Но в управлении вы находились под неусыпными взглядами вашего большевистского начальства, а в театре вы будете полновластным хозяином, в подчинении у вас будет весь театральный коллектив. Подумайте, Хабибулла-бек, — место директора театра!

Мысль Хабибуллы заработала.

Да, это видное место, высокий оклад, много людей в подчинении. В сознании Хабибуллы промелькнул облик Телли — ее кокетливая челка, игривый обещающий взгляд.

Но… В городе есть много людей, знающих его прошлое, и не будет ли на таком месте слишком заметен бывший мусаватист, не будет ли это колоть людям глаза?

К черту сомнения, опасения! Ведь это именно такое место, где можно с завидным успехом и без особого риска действовать так, как угодно сидящим перед ним людям и тем, другим, за границей. Спасибо Ляле-ханум! Десять лет прошло с той поры, как он спас эту замечательную женщину от издевательств кочи Теймура, подле «Исмаилие», а добро, видно, не забывается.

Хабибулла готов был согласиться, но, вспомнив, как умело набивал Шамси цену, действуя вначале отказом, он сказал:

— Сейчас, после московского совещания по вопросам театра, предпринимать что-либо в наших интересах даже будучи директором — исключительно трудно, и я сомневаюсь, справлюсь ли я с таким делом. Кроме того, поскольку мне известно, свободной вакансии на место директора нет. Наконец, если б такая вакансия имелась, — вряд ли назначили бы на такое ответственное место бывшего мусаватиста.

— Об этом вы, Хабибулла-бек, не беспокойтесь! — уверенным тоном прервал его бек Шамхорский. — Вы только дайте нам свое согласие, а об остальном позаботятся ваши друзья, к слову сказать, более влиятельные в этих делах, чем вы полагаете, — добавил он многозначительно.

— Ваше новое положение даст вам возможность теснее сблизиться с нами… — мягко добавила Ляля-ханум, давая понять, что согласие Хабибуллы повлечет за собой прием в тот замкнутый круг самых близких и верных ее друзей — круг, о существовании которого Хабибулла догадывался, но который, увы, до сих пор был для него закрыт.

— Учтите, что мы дружески советуем вам не отказываться, — завершил бек Шамхорский, и в словах его Хабибулле послышалось нечто вроде предупреждения, угрозы.

Много лестных, ласкающих слух, убеждающих слов услышал в этот вечер от Ляли-ханум и от бека Шамхорского верный сын многострадального мусавата Хабибулла-бек Ганджинский. Мог ли он устоять?

И была еще одна, едва ли не самая веская причина дать согласие — купчая на промысел «Апшерон». Именно она побудила ее обладателя к решительному ответу. И хотя лежала она теперь не в боковом кармане его толстовки, а в ржавом железном ларце под половицей в чулане, давно забытое чувство силы и власти вновь охватило Хабибуллу, как в те далекие времена в отцовском запущенном саду, когда его мальчишеская рука сжимала рукоятку игрушечного деревянного меча.

В МАЛОМ КРУГУ

Не слишком ли рискованно поступала Ляля-ханум, столь широко и открыто приглашая людей в свой дом?

За показным радушием и гостеприимством хозяйки скрывались настороженность и холодный расчет: чем шире раскрыты двери дома, тем трудней заподозрить тайну в его стенах.

Гости, которых Ляля-ханум приглашала с внешне равной приветливостью, незаметно, но деловито делились ею на группы, причем располагались они как бы по концентрическим кругам.

В большой, внешний, самый дальний от хозяйки круг легко входили люди без особой рекомендации — такие, как Сейфулла, Телли, Чингиз, Юсуф Агаевич. В средний круг доступ был ограничен, и туда попадали люди, заслуживавшие бо́льшего доверия — такие, как Хабибулла.

И был, наконец, третий, самый близкий к хозяйке, малый круг, который насчитывал всего лишь несколько человек и доступ в который для всех прочих был исключен. Здесь были люди, поддерживавшие связь с мусаватистами-эмигрантами и выполнявшие их поручения не за страх, а за совесть. Время от времени они собирались в квартире Ляли-ханум без лишних глаз — ознакомиться с сообщениями из-за границы, наметить план действий, распределить роли в ожидании лучших времен.