Страница 27 из 108
— Слишком много у тебя самолюбия, Телли! — сказала Баджи с укоризной.
— А у тебя его слишком мало — видать, не привили с детства! — огрызнулась Телли.
Неужели Телли намекала на то, что детство Баджи прошло в бедности, а бедность, как известно, с самолюбием часто не в ладах? О, как хотелось Баджи ответить на эту дерзость еще большей! Но она понимала состояние подруги и сдержалась. Придет время — Телли сама все поймет!
ЧЕСТНОЕ КОМСОМОЛЬСКОЕ
Мысль о вступлении в комсомол не покидает Баджи вот уже несколько месяцев.
Кое-кто пытается отговорить ее — пугает трудностями, нашептывает слова сомнения:
— Азербайджанка — в комсомоле? Как-то непривычно!
Баджи злится: опять это «непривычно!» А кроме того, неверно: в одном только Баку есть уже сотни комсомолок-азербайджанок.
Некоторые предостерегают:
— Смотри, Баджи, не было бы беды! Слишком много у нас врагов.
Вот трусы! Она еще несколько лет назад не побоялась пойти в клуб, а ведь это было тогда для женщины еще труднее и непривычнее, чем теперь комсомол! Что же касается врагов, то еще больше есть у женщины-азербайджанки друзей!
Нашлось о чем поговорить и Чингизу:
— Ничего дурного, пожалуй, про комсомол не скажешь, но только стыдно, Баджи, вступать туда в твои годы — не девочка!
Стыдно? Нет, это не то слово! Правда, немного неловко, ибо для каждого возраста есть свой удел. Но что поделаешь, если жизнь так сложилась, что все идет наоборот: сначала ее выдали замуж, затем она стала учиться в клубе и только сейчас, уже взрослой, собирается вступить в комсомол.
Решающими все же были слова Газанфара о том, что комсомольцы — младшие братья, а комсомолки — младшие сестры партии. Ну кому же не лестно войти в такую славную семью?
Халима горячо поздравила Баджи: с год назад она сама вступила в комсомол, и теперь подруги и впрямь стали словно сестры.
Телли, напротив, представилось, что комсомол воздвиг между ней и Баджи стену.
— Дался тебе этот комсомол! — проворчала она ревниво. — Что ты в нем находишь?
— Комсомол, во-первых, против чадры… — Баджи загнула палец.
— Я чадру и так не ношу! Это только старые дуры носят.
«Напомнила бы я тебе про твою мать, да только, как говорится: кто любит свою мать — не станет обижать чужую», — подумала Баджи и, загнув второй палец, продолжала:
— Во-вторых, комсомол — за культуру, за женское образование.
— Я и так грамотна! Меня еще до революции отец отдал в закрытую школу для мусульманок, и не в какую-нибудь, а в русско-мусульманскую Александрийскую школу, куда отдавали девочек из богатых домов. Правда, там нас не столько обучали наукам, сколько мучили молитвами — до и после еды, в начале и в конце занятий, — заставляли, когда полагается, держать пост и траур, но нас все же научили читать и писать по-азербайджански и по-русски.
— Посидела бы ты в наказание за русскую книжку в той закрытой школе, в какой сидела я, в подвале, иное насчет комсомола запела бы. Ты хвалишься: закрытая женская школа для мусульманок. А вот в театральный техникум родные тебя не пускали!
— Они — старые люди и по-своему были правы. Что ни говори, а актрисы все же легкомысленные женщины.
— Может быть, скажешь, что и мы станем такими? Халима, например? Или я?
— Не очень-то Халиме с ее рябинами придется опасаться этого, если б и захотелось!
Баджи горделиво подбоченилась:
— А мне?
— Ты — другое дело, — признала Телли. — Тебя не сравнить с Халимой… Но все же…
— Хватит! — оборвала ее Баджи. — Знала бы я, что ты такого мнения об актрисах, не унизилась бы из-за тебя перед одним человеком в Наркомпросе!
Телли надулась:
— Не думала я, что станешь меня попрекать за помощь. А еще считаешься подругой.
Баджи спохватилась: всегда ее подводит язык!
— Быть может, если бы ты в свое время обратилась в комсомол, не пришлось бы тебе слышать то, что услышала сейчас от меня, — сказала она.
— Это почему же?
— Комсомол обязан помогать нам, молодым женщинам.
— Помогать нам должны отец, муж, брат.
— Сегодня отец жив, завтра мертв. Так и с моим отцом было в один дурной день. Мужья? Ах, Телли! Многие из них не столько женщинам помогали, сколько их обижали. Братья? Не думай, что всем так повезло с братом, как мне. Что же до комсомола, то он не умрет, не обидит и для каждой из нас всегда как добрый брат.
Телли упорствует:
— Как-нибудь сама себе помогу!
— Так же, как с учебником по анатомии?
— Каждая действует как умеет!
— Нет, Телли, нет! Это прежде женщины боролись за свои права хитростью и обманом. Я сама на этот счет была не промах!.. — Глаза Баджи искрятся озорством: есть о чем вспомнить! — Но теперь… — Баджи снова становится серьезной, — теперь обманом и хитростью далеко не уйдешь, многого не возьмешь. Теперь надо бороться открыто, правдой, а учат нас этой правде партия большевиков и комсомол. Поверь мне, Телли, честное комсомольское!
Честное комсомольское!
В свое время, девчонкой, Баджи божилась: «Пусть сдохну, если я вру!» Врала она часто — невозможно было не врать — и удивлялась, что остается жить. Став старше, она, если ей не хотели верить, поднимала глаза к небу и восклицала: «Клянусь аллахом!» Случалось, она нарушала клятву, но и тогда аллах ее не убивал — видно, много, у него было дел поважнее! Да, не всегда легко было сказать правду или сдержать слово, но вот теперь ей уже незачем лгать, и если все же в ее словах усомнятся, она будет говорить: «Честное комсомольское!» И ей поверят, потому что слова эти означают: если я говорю неправду, значит я недостойна быть членом ленинского комсомола!
В СТРЕЛКОВОМ КРУЖКЕ
Нет кружка, к которому Баджи оставалась бы равнодушной.
Вот, скажем, кружок кройки и шитья. Очень полезный кружок! Можно самой скроить и сшить платье по своему вкусу, сэкономив при этом деньги на что-нибудь другое. На книги, скажем. Книги-то ведь самой не написать!
Или, к примеру, фотокружок. Не бежать же за фотографом всякий раз, когда увидишь что-либо красивое или интересное, что захочется запечатлеть. А так — щелкнешь, и готово!
Нет кружка, членом которого Баджи не хотела бы состоять. Но больше всего ее привлекает кружок стрелковый.
Глаз у Баджи зоркий, рука твердая, спокойная. Выстрел! Влево, чуть выше центра мишени, появляется след от пули. Еще раз! След ложится вправо, чуть ниже центра. И — в третий раз! Пуля пронзает самый центр.
Баджи кладет винтовку на прилавок и торжествующе оглядывается: ловко? Чингиз говорит:
— Такой красавице, как ты, к лицу роза, а не ружье!
Баджи страдальчески морщится:
— Надоел ты со своими любезностями!
Телли, напротив, склонна поддержать Чингиза:
— Фехтование для женщины — это я еще понимаю: красиво и может пригодиться на сцене. Но, Баджи, скажи на милость, к чему женщине ружье?
— А если будет война?
— Не будет!
— В газетах пишут, что враг не спит.
— Если даже на нас нападут — разве смогут женщины воевать?
— А почему же нет? Мало, что ли, женщин воевало в гражданскую войну?
— Это воевали русские женщины, а не наши.
— Азербайджанки тоже в свое время воевали.
— Где? Когда? Что-то я не слыхала!
— А Хеджер, жена Качаха-Наби? Она помогала своему мужу бороться против царских чиновников, громить усадьбы беков и караваны купцов.
— Вот чудачка! Так ведь это сказка!
— Во-первых, не сказка, а героический эпос, — плохо ты слушала Ага-Шерифа. А во-вторых, если даже сказка, — немало из того, что было когда-то сказкой, стало затем былью. — Взгляд Баджи затуманивается. — Ах, Телли! Если б ты знала, как я люблю сказки, легенды!..
Телли пожимает плечами:
— Я уже вышла из того возраста, чтоб увлекаться байками для детей!
— Дело не в возрасте. Ты не обижайся, Телли, если скажу, что равнодушны к сказкам, по-моему, только дурные люди.