Страница 24 из 108
Шамси снисходительно улыбнулся, затем вздохнул:
— Ну что ж — играй, сынок, пока ты еще маленький!
Бала возразил:
— Это не игрушка, отец, а макет.
— Ма-кет?..
Бала принялся объяснять, но Шамси, так и не поняв, упрямо пробормотал:
— Все равно — игрушка!.. — Он перевел взгляд на соседний столик и спросил: — А этот — чей?
— Этот — матери.
— Матери? — удивленно переспросил Шамси и взял со столика книжку.
— Это азбука, новый алфавит, — деликатно подсказал Бала, видя, что Шамси вертит книжку в руках и не может прочесть ни одного слова. — Скоро у нас все книги будут напечатаны так.
— А ну, прочти что-нибудь, сынок, — попросил Шамси, ткнув пальцем в эпиграф к книге.
Бала бойко сказал:
— Здесь написано, что этот алфавит «знаменует собой целую революцию на Востоке». Это слова Ленина.
Шамси поспешно отнял палец: хватит с него революций! И взялся за иллюстрированный журнал. На фотографиях были изображены женщины с открытыми лицами, по виду азербайджанки.
— Это журнал «Женщина Востока», — снова подсказал Бала.
На одной из страниц Шамси увидел портрет пожилого мужчины. Мужчина был в старинного типа бешмете, с погонами на плечах, с белыми газырями на груди. С портрета смотрели на Шамси строгие и вместе с тем добрые глаза.
— А этот важный человек как сюда попал? — осведомился Шамси с невольным почтением в голосе.
— Это — «Первый борец за женское образование и творец нового алфавита Мирза Фатали Ахундов», — прочел в ответ Бала.
Шамси смущенно отложил журнал.
Немного поодаль стоял третий стол и рядом этажерка с книгами. Над столом висел портрет Ленина и тут же, чуть пониже, портреты Азизбекова и Шаумяна. Шамси, не спрашивая, понял, чей это стол.
— У вас тут все равно как в конторе, — сказал он, — столы, бумаги, чернильницы… Вот только кассы с деньгами не видать! — добавил он, усмехнувшись.
Бала ответил тоном, каким говорят взрослые:
— Не в деньгах счастье!
Шамси покосился на сына: он вдруг понял, что перед ним уже не тот мальчик, с которым расстался он три года назад.
— А учишься ты хорошо? — спросил Шамси, с любопытством разглядывая Балу.
— Я — третий ученик в классе!
— А много ли вас всего?
— Тридцать пять.
Шамси погладил сына по голове и сказал:
— Теперь ведь без науки — никуда… — Помедлив, Шамси испытующе спросил: — Не обижает он тебя?
— Нет, — ответил Бала, поняв, кого имеет в виду отец.
— А мать он тоже не обижает?
— Попробуй ее теперь обидеть!
— Ходят они куда-нибудь вместе?
— Вчера мы втроем ходили в кино. Смотрели «Броненосец Потемкин». Интересно!
«Втроем в кино?»
Ревность ужалила Шамси: вот бы и ему так ходить в кино с женой и с сыном!
Томительно медленно тянется время в разлуке с сыном, и быстро, как ветер, пролетает оно, когда сидишь с сыном рядом, разговариваешь с ним, гладишь по голове. Не успел Шамси наглядеться на сына, как вернулась с работы Ругя.
Она показалась ему изменившейся — быть может, из-за необычной для нее одежды. Но пышные формы, пленившие в свое время Шамси, сохранились, и прежний румянец играл на круглых щеках Ругя.
Шамси почувствовал нечто вроде обиды: обходится, видать, без него!
— Пришел проведать сына, — сказал он, не здороваясь и не вставая.
— Рада гостю! — непринужденно ответила Ругя и протянула Шамси руку. Она и впрямь не прочь была его повидать: он теперь хоть и не ее муж, но все же отец ее сына.
Шамси вяло протянул руку в ответ. Приятная теплота разлилась в его груди от прикосновения знакомой мягкой руки, но Шамси ожесточил свое сердце и грубо сказал:
— Давно ли я для тебя гость?
Ругя повернулась к Бале:
— Пойди, Бала, погуляй, — сказала она, — погода хорошая.
— Бала останется здесь! — гаркнул Шамси. — В кои-то веки пришел отец повидать сына, так и то не даете им наглядеться друг на друга!
Ругя пожала плечами. Бала остался.
— Не болеет? — спросил Шамси мягче, хотя уже знал от Балы, что тот здоров и не болел.
— Нет, ничего… Часто о тебе вспоминает… Любит тебя.
— А почему же ты его ко мне не посылаешь? Судебный исполнитель сказал, что сын обязан приходить к отцу.
— Думала, что ты отказываешься от сына, — ни разу не давал о себе знать.
— Отказываешься! А шайтановы алименты кто вам платит?
— Этого мало!
Ругя имела в виду отцовское внимание и ласку, но Шамси понял ее по-своему:
— Не люблю я хозяев на мой карман! — буркнул он. Подойдя к буфету, он открыл дверцу — на полке лежали хлеб и сыр. — Живете вы, я вижу, в самом деле, небогато, — молвил Шамси не то с жалостью, не то с пренебрежением.
Но Ругя, к его удивлению, бодро ответила:
— Хватает, не жалуемся!
— Это с твоих-то драных мешков — хватает?
— Мешки я давно забыла, сейчас работаю в ковровой артели.
— В артели!.. — поморщился Шамси. — Лучше, как говорится, иметь яйцо в собственность, чем курицу всем двором! Да и много ль у вас там, в этой артели, в ковровом деле понимают? Ковра от рогожки, верно, не отличают, не то чтобы отличить, скажем, кубинский ковер от казахского или ганджинский от карабахского.
— Напрасно так думаешь! Зайди к нам в артель, посмотри, какой мы недавно выткали ковер. Такого ты еще никогда не видел!
— Что еще за такой особенный ковер? — спросил Шамси, задетый за живое: нет таких ковров, каких бы он не видал.
— Жизнь теперь иная — и ковры иные!
— А я ковры, как ты знаешь, люблю прежние… Эх, славные были когда-то времена!
— За рубль в месяц работала я от зари до зари в те славные времена!
Шамси вспомнил, как впервые увидел Ругя за станком в мастерской ковродела и как она приглянулась ему — толстушка, круглолицая, с большими лукавыми глазами, поблескивающими из-под платка.
— А кто тебя от той трудной жизни избавил, взяв в жены, не я ли? — спросил он с важностью.
«За семьдесят два рубля купил мою молодость!» — с горечью усмехнулась про себя Ругя, но промолчала.
Воспоминания нахлынули на Шамси. Ему вдруг захотелось сказать Ругя многое. Но этому мешало присутствие Балы. И Шамси положил руку на плечо сына и просяще сказал:
— В самом деле, сынок, погода хорошая, пошел бы ты немного погулять!
Он дождался, пока шаги Балы стихнут, и с волнением в голосе произнес:
— Я тебя люблю и сейчас…
Ругя молчала.
Он ее любит? Может быть. В свое время он ее холил, баловал. Ненавидеть Шамси, как ненавидели своих мужей другие женщины, выданные замуж не по своей воле, у Ругя оснований было меньше, чем у других. И уж подавно не было у нее против Шамси злобы сейчас, когда она стала свободной и счастливой. За три года, что она не видела Шамси, он заметно постарел и теперь она ощущала его как бы своим отцом. Ей было жаль Шамси, она охотно сделала бы для него многое. Но ответить ему так, как он того хотел, она не могла, потому что любила другого.
— Кое-что из моего добра уцелело, — продолжал Шамси. — Если бы ты вернулась ко мне… Мы бы с сыном втроем ходили в кино…
Ругя молчала.
И Шамси, приняв ее молчание за внутреннюю борьбу, готов был продолжать уговоры, ибо без них, считал он, не обойтись, когда имеешь дело с женщиной, которую любишь, но дверь неожиданно отворилась и вошел Газанфар. Шамси почувствовал себя пойманным на месте преступления.
— Пришел по делу… — пробормотал он смущенно, вставая с места.
Газанфар внимательно взглянул на него и спросил:
— Вы, наверно, Шамсиев?
«Сейчас как крикнет: мало тебе, старый осел, своей старухи, так по чужим женам ходишь? — и вышвырнет вон», — пронеслось в голове Шамси. Будь он на месте этого мужа, он сам бы так поступил.
— Пришел проведать сына… — сказал Шамси, одновременно оправдываясь и стараясь сохранить достоинство. И тут же добавил: — Ну, мне пора!..
«Так вот какой он, этот Шамси Шамсиев!» — подумал Газанфар, продолжая разглядывать нежданного гостя.
И сложное чувство охватило его: гнев за зло, которое этот торгаш причинил Ругя, готовность крикнуть, что подобным непрошеным гостям нет места в этом доме, но вместе с тем и сомнение: справедливо ли будет лишать Балу свидания с родным отцом?