Страница 6 из 52
Фадеев надел очки. Читал не торопясь, пункт за пунктом. Очки то и дело сползали с переносицы, и Фадеев «усаживал» их на место.
В документе говорилось, что недавно группа провокаторов, переодевшись в форму советских военнослужащих, учинила дебош в общественном месте. Провокаторам удалось скрыться. Сложившаяся обстановка требует принять меры к повышению бдительности. На неопределенный срок отменялись увольнения из расположения части. Солдатам, сержантам и офицерам не разрешалось посещать парки, стадионы...
Николай Уварович остановился, прочитал еще про себя заключительные строки, отложил документ в сторону, не закрывая последнюю страницу, где стояла подпись. Не глядя друг на друга, они долго молчали. Крапивин сидел, подперев ладонью широкий лоб. Фадеев машинально протирал замшевой тряпочкой очки, близоруко щурился.
Молчание нарушил телефонный звонок. Крапивин поднял трубку.
— «Третий» слушает.
— Иван Иванович, здравствуйте. Говорит начальник политотдела. — Крапивин услышал знакомую фамилию. — Фадеев у вас?
— Да, у меня.
— Кстати, это касается и вас. Ознакомились с документом?
— Да, ознакомились.
— Так вот, завтра прилетайте вместе с Фадеевым к нам к девяти часам утра, потолкуем.
— Хорошо. С Фадеевым говорить будете?
— Пожалуйста, передайте ему трубку.
Фадеев, стоявший у аппарата, протянул руку. Он догадался, с кем разговаривал Крапивин, и сразу произнес:
— Слушаю вас, товарищ полковник. Здравствуйте. Понятно. В девять ноль-ноль завтра у вас? Хорошо. Заготовить соображения по документу? Постараемся, хотя очень мало времени. А? Первые впечатления? Как вам сказать. Документ есть документ. Нет, я не уклоняюсь. Хорошо. Завтра выскажем. До свидания.
Николай Уварович положил трубку, тяжело вздохнул. На его лице выступили красные пятна — признак глубокого волнения.
— Что будем делать, комиссар? — так иногда Крапивин обращался к Фадееву по старой фронтовой привычке. — Дело, прямо скажем, трудное. — Крапивин взял документ, посмотрел на подпись: — Полковник Бурков подписал.
— Да, он. Подпись веская.
— Неужели что-то назревает?
— Может быть, — подтвердил Фадеев. — Впрочем, завтра все станет на свое место.
Опять зазвонил телефон. Крапивин взял трубку. На сей раз звонил Бурков. Он тоже сообщил о назначенном совещании, потом говорил еще о чем-то, но о чем, по лицу Крапивина трудно было понять. Он стоял у аппарата хмурый, его черные брови, казалось, взъерошились. Крапивин, выслушав полковника, положил трубку, сказал, обращаясь к Фадееву:
— «Хозяин» говорит, документ является большим подспорьем в укреплении дисциплины, наведении уставного порядка.
Фадеев вставил:
— Судя по первой части — безусловно. Требует поднять боевую готовность.
Крапивин подумал, сказал:
— Пожалуй.
— Начальство просило набросать свои соображения. — Фадеев взял документ. — Вместе посидим?
— Пожалуй, отдельно, — с расстановкой проговорил Крапивин. — Не знаю, как ты, а я завтра выскажусь. — Крапивин подошел вплотную к Фадееву. — Скажи, не слишком ли круто берут?
— Постой, постой, не кипятись, — примирительно сказал Фадеев. — Ведь провокация. Надо понимать. Потом, подписал-то кто? Сам Трифон Макеевич Бурков...
— Бурков, Бурков, — перебил Крапивин замполита. — По-твоему, Бурков не ошибается, что ли. Крутоват он — давно всем известно. — Крапивин, на редкость немногословный, вдруг распалился.
— Вот что, Иван Иванович, — настойчиво сказал Фадеев. — Остынь, давай подумаем, что предпринять для, так сказать, творческого выполнения приказания, а завтра обмозгуем. Добро?
Иван Иванович вынул портсигар, закурил:
— Пожалуй, ты правильно говоришь, комиссар. Утро вечера мудренее.
Они вышли из штаба в сопровождении дежурного. Крапивин приказал, чтобы усилили караулы, дежурное звено было в полной готовности. Потом он козырнул дежурному, что означало «продолжайте нести службу».
Шли по уютному, зеленому городку, по асфальтированным аллеям. Весенний смолистый воздух приятно щекотал ноздри.
Дорогу перебежала белка, вскочила на сосну, запрыгала с ветки на ветку. Крапивин вынул из кармана орехи, поиграл ими на ладони. Белка прислушалась, насторожилась. Крапивин посмотрел на высоченную сосну: с головы чуть не слетела фуражка. Белка сделала несколько прыжков, уселась на нижнем сучке.
— Она меня знает, — сказал Иван Иванович, не глядя на Фадеева. — Я ее подкармливаю. Ручная стала. — Крапивин опять поиграл орехами. Белка соскочила на землю, взобралась на его плечо.
— На, грызи. Целы еще зубки-то? — Иван Иванович подошел к дереву, отыскал дупло, насыпал в него орехов, взял осторожно белку, пустил в дупло. Белка раз-другой выглянула и, мелькнув пушистой кисточкой хвоста, исчезла в дупле.
Офицеры еще немного постояли возле сосны в надежде, что зверек покажется вновь, но белка больше не появлялась.
— Пошли, пожалуй, комиссар, думать, как указания выполнять, — сказал Крапивин, и они зашагали к дому. Фадеев попрощался у подъезда.
Поднимаясь по лестнице, Иван Иванович вспомнил, что он давно не писал жене и сыну. «Напишу-ка, чтобы не ждали пока вызова. Ведь обещал, а теперь, поди ж ты, опять придется бобылем жить. Черт возьми, война-то, кажется, только что кончилась, каких-то шесть лет прошло, и опять провокации».
Совещание оказалось бурным. Крапивин и Фадеев домой возвращались на самолете. Иван Иванович вспоминал, как прошло совещание. Все верно говорили, что надо боеготовность поднять, дисциплину подтянуть. И меры верные называли — больше летать в разных условиях, чтобы быть, как говорится, в форме. И он, Крапивин, выступал, поддержал документ — раз провокации, надо быть начеку. «А потом получил по загривку, — думал Иван Иванович. — А за что? И сказал-то в конце выступления всего несколько слов: «Товарищ полковник запретил ходить в «забегаловки» — это, конечно, правильно, хотя туда солдаты редко заглядывают, но напрасно, пожалуй, налагать запрет на парки, стадионы...» Тут и Фадеев поддержал. Занозистый. Как он сказал? «Крапивин прав, товарищ полковник. Неразумно это...»
И как его оборвал Бурков! «Послушайте, Фадеев, я мог бы простить такие слова рядовому Пупкину, а вы ведь политработник. Смуту вносите. За порядком в полку больше смотрите, за настроением людей, пусть летают лучше. А за такие разговорчики — на парткомиссию».
Фадеев, конечно, в бутылку полез, — размышлял Крапивин. — «Меня на парткомиссию? Это за что же?» — «Вы дисциплину подрываете — точно». Полковник не говорил, а метал молнии. Спасибо, начальник политотдела вмешался. Опытный, с умом человек. Он встал и сказал: «Не будем копья ломать. Иначе наделаем ошибок. Указание полковника Буркова следует выполнять: обстановка осложняется, надо смотреть в оба. Тут, я вижу, сыр-бор разгорелся вокруг увольнений личного состава. Никого по этому поводу на парткомиссию тащить не следует. Просто надо найти выход. Полковник Бурков, как я понимаю, не запрещает организовывать экскурсии, коллективные выезды. Вот давайте и пойдем по этой линии. Так и разъясните людям. Внесем, как говорится, в отдых организованность, он будет более целенаправленным. Согласны? Вот и хорошо».
Крапивин вспомнил, как при выступлении начальника политотдела Бурков морщился, ерзал на стуле, бледнел, багровел, но вынужден был согласиться. Когда он делал заключение, так и сказал: «Тут мой комиссар упирал на то, как организовать отдых. Это верно подсказано. Но сейчас главное, об этом тоже говорил мой комиссар, довести до каждого человека указания. Провокаторы под русских подделываются, подрывают доверие к нам у немецких друзей. Поэтому тут следует подтянуться. Вменяю в обязанность всем начальникам строго следить за выполнением моих указаний и по каждому случаю принимать строгие меры. И глядеть, во все глаза глядеть — иначе можно проворонить».
Самолет приземлился на аэродроме. Командира и замполита встретили офицеры штаба, секретарь партбюро, поздоровались.