Страница 15 из 15
-- Ох, не надо бы пущать Дуньку-то...-- говорил вечером иосиф-Прекрасный, когда они варили на огне кашу.-- Погинет она, а бабенка-то уж больно безответная. Как собачонка ходит за этим "Носи-не-потеряй" а он же ее и колотит... Видел я его в остроге-то, такой углан.
-- Самим надо уходить...
-- В скиты?
-- Да, в скиты к раскольникам... за Верхотурье...
Лётные решили уйти с острова дня через три. Ивану хотелось проститься с Феклистой, и он все собирался к ней каждый день. Может, теперь баба опомнилась, а ссориться с ней Иван не хотел. Он был даже доволен, что, благодаря Дуньке, они на время разошлись с Феклистой: враг силен -- мало ли что могло быть. Выбрав подходящий вечерок, Иван отправился в деревню. С реки дул сильный ветер, по небу бежали свинцовыя тучи, осенняя непроглядная темь захватила все кругом, точно могила. Иван пробрался к Феклистиной избе задами, но, на беду, Феклисты не случилось дома: она ушла куда-то в соседи, а в избе оставалась одна Сонька. Иван подождал с полчаса, а потом пошел обратно.
-- Скажи мамке, что Иван прощаться приходил,-- наказывал он белоголовой девчурке.-- Скажешь?..
-- Скажу...-- лениво ответила Сонька; она давно хотела спать и готова была разреветься.
Иван шел назад старой дорогой, и, когда подходил уже к самому острову, небо вдруг осветилось горячим заревом -- горело Тебеньково с самой середины, и ветер гнал колыхавшееся пламя в обе стороны.
-- Здорово запаливает...-- говорил иосиф-Прекрасный, из-под руки разсматривая пожар.-- Страшенное пальмо занялось... Вон у Гущиных изба горит, к Кондрату пошло. Ох, страсть какая: так и дерет пальмо-то... Разве сбегать в деревню-то?
-- Ну, придумал...-- остановил его Иван.-- Не до нас мужикам-то, неровен час, пожалуй, и в шею накладут.
-- В лучшем виде... потому как народ одуреет совсем. Вон как поворачивает огонь-то, на обе стороны пошел...
Деревенский пожар, особенно в ночную пору -- страшная вещь. Через каких-нибудь полчаса половина Тебенькова была в огне: одна изба горела за другой, и страшное "пальмо" с ревом кружилось по улице, прахом пуская нажитое потом и кровью крестьянское добро, от котораго оставались только одне головни да густая полоса чернаго дыма. По небу разлилось кровавое зарево и далеко осветило окрестности своим зловещим светом, точно к небу вставала сама мужицкая кровь. Вой ветра сливался с ревом скотины, метавшейся по конюшням и пригонам. Спавший народ выскакивал на улицу, кто в чем был: мужики -- босые, простоволосыя бабы -- в однех рубахах, ревевшие ребятишки -- полураздетые. На церкви лихорадочно звонили во все колокола, у ворот везде стояли старухи с иконами в руках и громко читали молитвы; со всех сторон в Тебеньково летели крестьянския телеги с мужиками. Мирное село превратилось в ад. Народ совсем обезумел, и мужики метались по селу вместе с одуревшей скотиной, которая обрывала привязи и рвалась в горевшия стойла. Коровы бросались прямо в огонь. Ополоумевшия бабы растеряли своих ребятишек и еще более увеличивали общую суматоху своим воем и причитаньями. Какой-то слепой и глухой старик ни за что не хотел выходить из горевшей избы, и его должны были вытащить на руках силой.
Когда пожарище охватило полдеревни, у мужиков опустились руки: нечего было спасать и некуда. Единственная пожарная машина сгорела вместе с волостным правлением, да и какая машина могла остановить это море бушевавшаго огня. От избы Гущиных остались одне трубы, догорала новая изба Кондрата, у Сысоя его плохая избенка загоралась уже два раза, но он с топором в руках отстаивал свое последнее добро. Рядом с ним работал дядя Листар, подставляя огню свою горбатую спину.
-- Господи, да откуда это началось-то?-- голосили бабы.
У дяди Листара, как молния, мелькнула мысль, и он закричал с крыши одуревшей толпе:
-- Кому поджигать-то, окромя лётных!..
Эта мысль, как искра, упавшая в порох, произвела в головах обезумевших мужиков и баб другой пожар. "Лётные подожгли... лётные!" -- ревела вся деревня, как один человек. Выискался кто-то, кто видел, как вечером Иван пробирался задами к Феклистиной избе -- сейчас после него и занялся пожар. Отыскали Феклисту -- она не видала Ивана, ей дали тумака и пообещали выдрать, зачем якшается с лётными. Зато маленькая Сонька разсказала все, что знала.
-- Это он из-за Дуньки деревню подпалил!..-- кричал седой Вилок, выскакивая из толпы.-- Робята, тащите их, варнаков, суды...
Толпа мужиков бегом бросилась к Татарскому острову... иосиф-Прекрасный думал спастись бегством, но его поймали верховые и потащили по земле за волосы, как теленка. Иван не сопротивлялся и шел в деревню среди толпы остервенившихся мужиков, с побелевшим мертвым лицом.
-- Куда Дуньку дел?..-- ревели голоса, и на бродягу посыпались удары.
-- Ушла... третьево-дня ушла.
-- Так и есть! Дуньку спровадили, а сами деревню подпалили! Ваших рук дело, варначье... кайтесь!..
-- Братцы, Христос с вами... опомнитесь!..-- умолял Иван, но его голос замирал в общем гвалте, как крик ребенка.
-- Мы тебя живо разсудим, стерва!..-- кричал Вилок, стараясь ударить Ивана кулаком по лицу.-- Листар все видел...
иосиф-Прекрасный был уже на пожарище, когда привели в деревню Ивана. Бродяги были в разорванных рубахах и оба в крови, которая струилась у них по лицам.
-- Вот они... поджигатели!..-- ревела деревня.
В толпу протолкался дядя Листар и закричал, указывая на Ивана:
-- При мне он грозился на деревню...
Изба Сысоя горела, как сноп соломы: он, захлебываясь от ярости, пробился тоже к бродягам и вцепился в Ивана, как кошка.
-- Это он поджег!..-- неистово голосил Сысой, стараясь укусить бродягу за плечо.-- Своими глазами видел...
-- В огонь их!..-- пронеслось в толпе.
Этот страшный крик стоил пожара. За Ивана схватились разом десятки рук, и, несмотря на самое отчаянное сопротивление, он повис в воздухе -- его тащили к первой горевшей избе.
-- Батюшки... батюшки... батюшки!..-- отчаянно вопил Иван, напрасно цепляясь за чужия руки, шеи, головы.
-- В огонь!..
В воздухе мелькнул какой-то живой ком, болтавший ногами и руками, и беглый попал в самое пекло. Через несколько секунд он выкатился оттуда, обгорелый, окровавленный, продолжая лепетать: "батюшки... батюшки...". Но толпа не знала пощады, и бродяга полетел в огонь во второй раз, а чтобы он не выполз оттуда, кто-то придавил его тяжелой слегой.
К утру Тебеньково представляло собой дымившееся пожарище, а от Ивана Несчастной-Жизни не осталось даже костей. иосиф-Прекрасный через день, от полученных на пожаре побоев, умер в кабаке Родьки Безпалова.
1886.