Ирландский спаситель

Я верю, что он никогда не причинял вреда ни одной из тех девушек, которых покупал. Что он только хотел подарить им что-то такое же красивое, как то, что он видел, когда смотрел на них, чтобы защитить их от таких мужчин, как его отец. И все же, все они тоже были настолько повреждены, вероятно, их использовали и злоупотребляли таким образом, что я не хочу даже начинать представлять, что все они нашли какой-то способ сбежать от него, поверив, что он извращенный и опасный.

— Теперь ты тоже бросишь меня, — шепчет он. — Я не должен был прикасаться к тебе, не должен был позволять, но я хотел, больше, чем кого-либо другого, больше, чем…

— Ты тоже заходил в их комнаты? — Тихо спрашиваю я. — Ты наблюдал за ними, пока они спали, и…

Александр пораженно смотрит на меня.

— Что? Нет. Только ты, Ана, после Марго ты была единственной девушкой, которую я хотел так сильно, что я… я не мог остановиться. Прости, что я тебя испачкал, прости…

— Александр. — Я хватаю его за руки, сжимая их до тех пор, пока он не поднимает на меня глаза. — Ты не виноват. Твой отец был жестоким, ужасным человеком, и он лгал тебе. В сексе нет ничего грязного или неправильного, если мы оба этого хотим. Ты хотел этого, верно?

Он сглатывает, медленно кивая. Он никогда не выглядел таким по юношески молодым, как в этот момент, глядя на меня сквозь темные, мокрые от слез ресницы, цепляясь за мои руки.

— Да, — шепчет он с сильным акцентом. — Да, я хотел тебя, Анастасия. Так сильно, что мог сразу кончить в тот момент, когда оказался внутри тебя, в тебе было так хорошо…

— И я хотела тебя. Ты ничего не заставлял меня делать. Я хотела этого. Я уговорила тебя на это. Так что здесь нет ничего грязного или плохого. Просто два человека, которые желают друг друга. — И один из них владеет другим, подумала я, но я этого не говорю. Я не думаю, что это имеет значение прямо сейчас, возможно, это никогда не будет иметь значения. Я не чувствую себя сейчас собственностью Александра. Я чувствую себя единственной вещью, которая удерживает его от раскручивания спирали, а это странное положение, в котором я нахожусь после всего.

— Я не собираюсь оставлять тебя, — шепчу я, цепляясь за его руки. А затем, прежде чем он успевает что-либо сказать, я наклоняюсь вперед и целую его.

На мгновение он замирает, и я думаю, что он собирается оттолкнуть меня. Но он этого не делает, и через мгновение смягчается, его руки движутся, обвивая мои. Затем внезапно, прежде чем я понимаю, что происходит, он опрокидывает меня на спину, раздвигает мои ноги, растягивается на мне. Его темные волосы лихо спадают на лицо, выражение мягкое и уязвимое, его голубые глаза изучают мои.

— Анастасия, — шепчет он, а затем снова целует меня.

Он внутри меня, прежде чем я осознаю, что происходит, твердый, как скала, его член скользит между моих складочек и пронзает мое измученное тело, но я не возражаю. Я обхватываю ногами его бедра, притягивая его к себе, глубоко, а затем еще глубже, обвивая руками его шею.

— Я люблю тебя, Анастасия, — прерывисто шепчет он мне в губы, и меня охватывает дрожь неуверенности и страха, но я слышу, как я шепчу ему в ответ.

— Я думаю, что я тоже люблю тебя, — бормочу я, выгибаясь ему навстречу, чувствуя, как мои соски касаются его груди, когда он двигается против меня, медленно толкаясь, так что я чувствую каждый дюйм его толстого, пульсирующего члена, насколько он возбужден для меня, как сильно он хочет меня.

— Ты не можешь бросить меня, — стонет он, снова целуя меня. — Никогда не бросай меня, Анастасия, не…

— Я принадлежу тебе, — указываю я, поднимая подбородок, чтобы посмотреть на него. — Как я могу…

— Это не имеет значения. — Он качает головой. — Другие бросили меня, но ты не можешь. Ты никогда не сможешь уйти. Ты — самое ценное, что у меня есть, Анастасия, лучшая часть моей коллекции. Я не могу потерять тебя, я люблю тебя … я бы не смог этого вынести, если бы ты меня бросила…

Я слышу отчаяние в его словах, одержимость, чувствую, как с каждым заявлением он толкается быстрее, жестче, как будто теперь он овладевает мной и своим членом, обретая новый, более глубокий вид владения мной, и где-то в глубине души я знаю, что должна быть в ужасе. Я знаю, что мне следует бояться этого нового уровня одержимости, но я не могу найти в себе силы бояться. Александр по-своему так же сломлен, как и я. Я хочу верить, что это осколки друг друга, которые соединяются таким образом, что мы можем найти друг друга, исцелить друг друга, что я могу без опаски влюбиться в него, и мне не нужно чувствовать себя виноватой за удовольствие, пробегающее рябью по каждому дюйму моей кожи, за то, как он перестает трахать меня достаточно надолго, чтобы скользнуть вниз между моих ног и вылизать меня до кричащего оргазма, за то, как его язык кружит по моему клитору, как будто он не соблюдал целибат, вероятно, больше десяти лет, заставляя меня сжимать бедра вокруг его головы, пока он не поднимается и целует меня, ощущая на губах привкус моего собственного возбуждения, снова жестко входя в меня, пока я все еще порхаю вокруг его члена, мне не нужно чувствовать себя плохо из-за того, что я прижимаюсь к нему, выгибаюсь дугой, когда он сильно входит в меня, вызывая мой третий оргазм, когда я чувствую, как он начинает содрогаться, его сперма горячо наполняет меня, выливается на мои бедра, в то время как он все еще вибрирует внутри меня, все еще трахает меня, и что я чувствую, как влюбляюсь в него.

Я думаю, я могла бы полюбить его, человеку надо любить кого-то. Какие у меня варианты?

Он был добрее ко мне, чем кто-либо из мужчин за долгое время, защищаясь, думаю я, лежа потом, свернувшись калачиком в его объятиях, крепко прижимаясь к нему, когда он снова засыпает, не позволив мне встать, чтобы помыться в ванной. Я знаю, что это неправильно во многих отношениях. Или, может быть, это просто нетрадиционно, говорю я себе. Может быть, это нихуя не значит, если мы оба счастливы. Я знаю, что очень удобно забываю о многом из того, что он сделал со мной, даже сегодня вечером. Но я не могу остановиться. Я хочу этого. Удовольствие, счастье, чувство от того, что я нашла кого-то, кто понимает меня и кого я понимаю в ответ.

Александр сломан, но и я тоже. Может быть, это то, для чего я сейчас создана. Противопоставить осколки себя кому-то другому, а если мы будем резать друг друга до крови?

По крайней мере, мы будем истекать кровью вместе.

* * *

На следующее утро Александр относит меня в свою ванну, чтобы помыться, и опускается в нее вместе со мной, в медную ванну, достаточно большую для нас обоих. Когда мы оба умываемся до розового цвета, он отводит меня обратно в постель, одевается и приносит завтрак, а затем, как всегда, надевает на меня костюм горничной.

— Сегодня вечером у меня званый ужин с несколькими друзьями, — объявляет он, пока я ем. — Там будет Иветт… я знаю, тебе она не нравится, — добавляет он, хмурясь. — Но она моя подруга. Я пойду возьму кое-какие вещи, пока ты убираешься, но вернусь раньше обычного. Ты также можешь убрать в этой комнате, — великодушно добавляет он, как будто делает мне какой-то подарок. — Единственная комната, в которую ты сейчас не можешь зайти, это кабинет, малышка.

В его тоне слышится легкое предупреждение, но я не принимаю это слишком близко к сердцу. Я знаю, что сейчас лучше не заходить туда, и в любом случае, у меня не осталось никаких причин для этого.

— Хорошо, — тихо говорю я. — Мне обязательно есть на полу, пока здесь твои друзья. — Александр выглядит испуганным. — Конечно, нет, куколка! — Восклицает он. — Ты больше не мой питомец. Ты моя любимая девушка, и ты будешь есть за столом, как все остальные. Иветт оставит свое мнение при себе.

Могу ли я быть его любимой девушкой, если я принадлежу ему? Вопрос мелькает у меня в голове, но я игнорирую его. Вместо этого я позволяю ему, как всегда, одеть меня в костюм горничной, отнести поднос вниз, чтобы помыть посуду, и чувствую во всем этом что-то теплое, приятное, домашнее, даже если все это все еще несколько странно. После вчерашней ночи я чувствую определенную собственность к квартире, что она в некотором смысле моя, теперь, когда мы с Александром действительно вместе. Даже если ничего из этого на самом деле нет, даже если все это принадлежит ему, как и я… ему в самом строгом смысле, это чувство важно для меня больше всего на свете, и я думаю, что для него это то же самое.