Страница 79 из 103
Крис Краус сделала на шаг дальше в профанации исповеди, поскольку она сознательно вырвала повествовательную и сексуальную власть у автора и бога-мужчины. В то время как Диана стремилась стать королевой людских сердец, Краус хотела быть королевой собственного романа. И всё же они были духовными сестрами. В интервью 1997 года Краус защищала публичную исповедь, на которую решилась Диана, не называя принцессу по имени: «Я думаю, что сам факт того, что женщины говорят, являясь парадоксальными, необъяснимыми, фальшивыми, саморазрушительными, но прежде всего публичными, — это самая революционная вещь в мире»[454].
Жизнь и смерть Дианы были эмблемой постмодернистского положения дел по другой причине. После свадьбы с принцем Чарльзом ей пришлось заново изобретать себя, чтобы избежать навязываемой ей идентичности. «Он нашел девственницу, жертвенного ягненка, и в какой-то мере был одержим мной», — говорила она о своем муже[455]. Пока Мадонна играла с возможностью вернуть нетронутое сияние и новизну, разрушая мужские фантазии в Like a Virgin, Диана была приглашена играть эту роль для своего мужа — только с той важной разницей, что это была роль, лишенная иронии. Ее свадьба с Чарльзом была не началом счастливой семейной жизни, а началом смутной мизогинной фантазии, инфантилизирующей тюрьмы, из которой ей удалось сбежать.
Хотя трансляцию свадьбы Чарльза и Дианы в 1981 году наблюдали 750 миллионов телезрителей по всему миру, позже она описывала ее как «самый ужасный день в моей жизни»[456]. Королевская семья, по словам Дианы, относилась к ней как к пустому месту. Ее муж был влюблен в другую женщину, Камиллу Паркер Боулз, и завел с ней роман во время брака с Дианой.
Диана вышла из тени своего мужа, принца Чарльза, чтобы стать мифической героиней постмодернистской сказки, которой не нужен принц, чтобы спасти ее. Она может сделать это сама. В этом она была представителем того мира, который не способны были понять ее новые родственники. Монаршие особы по определению не из тех, кто создал себя сам. В отличие от Семьи, она использовала телевидение как инструмент для исповеди. В 1995 году телевизионный журналист и ведущий программы Panorama на BBC Мартин Башир взял у нее интервью, и 15 миллионов зрителей затаив дыхание слушали, как она рассказывала, что у нее был роман с инструктором по верховой езде Джеймсом Хьюиттом; о своей депрессии и булимии, о своих детях, о средствах массовой информации и будущем монархии. Она была в этом интервью представителем эпохи новой аутентичности Запада — эпохи индивидуализма, в которой людей поощряют проявлять себя публично, а не зализывать раны наедине с собой.
Она была героиней книги, которой еще только предстояло быть написанной. В 2003 году, через шесть лет после ее смерти, Зигмунт Бауман опубликовал книгу Текучая любовь: о хрупкости человеческих уз[457]. Мы, «текучие современные люди», разочаровавшиеся в любви и чувствующие, что нас душат традиционные узы, предположил Бауман, не можем вступать в отношения и у нас мало родственных связей. Если королевская семья символизировала стойкость и традицию, Диана олицетворяла текучую современность: женщину, которая заново изобрела себя и избежала затхлой судьбы, которая, казалось, была ей уготована. Ее борьба с презрением семьи и отчуждением мужа нашла отклик у многих телезрителей.
«Я думаю, что у каждой сильной женщины в истории была такая же судьба, как у меня, и я думаю, что именно сила вызывает опасение, — сказала она Баширу. — Почему она сильна? Где она научилась быть такой? Из какого источника она черпает свою силу? Где собирается ее использовать? Почему общественность до сих пор поддерживает ее?» — спрашивала она Башира[458]. Это хорошо сформулировано, но возникает вопрос, почему она говорит о себе в третьем лице? Это выглядит почти как если бы она надела маску, чтобы сыграть роль подлинного «я». Или, скорее, так как она была постмодернистской принцессой, маска была ее подлинным «я».
Конечно, она больше не могла открывать супермаркеты, читать речи, написанные для нее другими людьми, или стоять на церемониях рядом со своим мужчиной-прелюбодеем. Она знала, что ее открытая эмоциональность и исповедальная целостность находят отклик. «Я хотела бы быть королевой людских сердец, королевой в сердцах людей, но я не представляю себя королевой этой страны, — сказала она. — И я не думаю, что много людей хотят, чтобы я была королевой»[459].
«Сейчас мы живем в условиях духовной сверхновой, в ситуации галопирующего роста духовного плюрализма», — написал Чарльз Тейлор в своей книге Секулярный век[460]. Но эта постмодернистская духовность не нуждается в боге; Диана консультировалась со многими гуру и целителями, но верила она в свое «я». В этом она была представительницей тех, кто собрался у Вестминстерского аббатства и Кенсингтонского дворца, чтобы оплакать ее смерть. Для них ее жизнь была эхом их борьбы, их проекта самостановления, раскрытия того, что подавлялось с незапамятных времен. Для Хилари Мантел та принцесса, которую мы потребляли, была далека от ее подлинного «я», а скорее представляла собой проекцию наших желаний: «Принцесса, которую мы изобрели, чтобы заполнить вакансию, не имела ничего общего с каким-либо реальным человеком»[461]. Несмотря на то что Диана была принцессой для нашего времени, она также была священным существом нашей эпохи поклонения кумирам, реальным лишь настолько, насколько мы сами ее сделали. Она была открытым текстом, доступным для бесконечной интерпретации, чем охотно злоупотребляли не только медиа, которые быстро поняли, с какой стороны было масло на королевском бутерброде, но и поклонники, видевшие ее только по телевизору. Ее способность контролировать собственный нарратив была скорее кажущейся, чем реальной.
Ее слава была бы немыслима без красивой внешности. Задолго до эпохи селфи и фильтров в Instagram она серьезно беспокоилась о том, как ее изображения будут потребляться во внешнем мире. «Ее отношения с прессой и фотографами никогда не были невинными, — отмечала Мантел. — Все изображения должны были быть тщательно обработаны»[462]. Если Диана и была иконой феминизма, она была не из тех, кто оспаривал саму идею о том, что быть женщиной — означает быть приятной мужскому взгляду.
Что касается Крис Краус, вскоре после выхода книги I Love Dick они с Сильвером выступили по радио, зачитывая вслух свои письма Дику. Ни тот ни другой не расценивали эти письма как вымысел: они пробивали ложное литературное самомнение, защищавшее частную жизнь автора. В самом деле, казалось, будто им вообще не приходит в голову, что существует черта, которую можно пересечь. «Не вижу в этом ничего необычного, — сказала Краус. — Я имею в виду, кого это волнует? То, что люди считают личным, настолько банально. Мое прошлое действительно настолько тривиально, что оно могло быть прошлым всего творческого класса определенной эпохи. На эту тему есть замечательная цитата Жиля Делёза: „Жизнь не персональна“»[463].
И при этом Краус всё так же играла в обычную постмодернистскую игру, помещая реальность в раму и выдавая ее за вымысел. В этом смысле I Love Dick — это симулякр Бодрийяра, в котором реальность, когда-то являвшаяся высшим гарантом истины, сводится к бледной имитации искусства. «Когда я начинала писать книгу, у меня было четкое ощущение, что всё происходит в кинокадре. Пространство перформанса всегда находится внутри кадра… Это дает ему больше возможности быть увиденным»[464].
454
Цит. по: Hunt E. Chris Kraus…
455
Morton A. Diana: Her True Story — in Her Own Words. London: Simon & Schuster, 2017. Р. 59.
456
Kentish B. Princess Diana Calls Wedding to Prince Charles «Worst Day of My Life» in New Tapes // Independent. 28 July 2017.
457
Bauman Z. Liquid Love… Р. 183.
458
См. текст интервью: bbc.co.uk
459
Ibid.
460
Тейлор Ч. Секулярный век. М.: ББИ, 2017. С. 382.
461
Mantel H. The Princess Myth // The Guardian. 26 August 1997.
462
Mantel H. The Princess Myth.
463
Blair E. Chris Kraus: Female Anti-Hero.
464
Epps P. Chris Kraus on Her Radical 1997 Novel «I Love Dick».