Матрона

— Косить — непонятно разве? — проворчал он.

— Колхозу?

— Колхозу!

— Траву мою прибило дождями. Не согласился бы ты ее скосить?

Жена не дала ему ответить.

— Нет у него времени. Еще и половина своего не скошена. Как только закончатся колхозные работы, надо свое доделать. А колхоз платит хороший процент: за пять копен одну.

— А я даю половину. Уложите сено в стог и — половина ваша.

Чатри поднял голову и посмотрел на жену. Зыркнув на него в ответ, она покачала головой:

— За половину каждый согласится работать. Только времени нет у него, а то он не отказался бы.

Чатри не хотел упускать такую выгоду.

— Трава совсем полегла? — спросил он. От его тона повеяло надеждой.

— На склоне похуже, в низине ничего, хорошая.

— Ладно. Все скошу.

Не зная как уберечь его от будущих сплетен, жена вновь сорвала злость на внучке:

— Опять залезла в грязь, чтоб ты сдохла! Иди домой, пока я тебя не убила.

— Сметаешь стог и половину возьмешь себе, — Матрона вела себя так, будто не понимала, что происходит с его женой.

— Не будем говорить об этом, — сказал Чатри.

— Дай Бог счастья вашим детям, — стала прощаться Матрона. Шагнула к калитке и остановилась. — Чатри, — сказала она и увидела, как вздрогнула его жена.

— Что такое? — покосилась на мужа.

Матрона молчала. Жена Чатри, разбрызгивая грязь, двинулась к ней.

— Как зовут вашего вчерашнего гостя? — спросила, наконец, Матрона.

— Доме, — помедлив, ответила жена Чатри, и в глазах ее сверкнуло любопытство.

— Доме?

— Доме.

Теперь они обе не хотели, чтобы Чатри слышал их разговор и, выйдя на улицу, закрыли за собой калитку. Пошли к роднику. Над ним возвышался громадный камень, поросший мхом. Наверное, дети становились на камень пыльными ногами и принесли с пылью споры мха, потом прошел дождь, и вот, пожалуйста, прошлым летом камень был голым, а теперь зазеленел. Женщины не стали на него садиться. Разговаривали стоя.

— Ты знаешь его семью? — спросила Матрона.

— Знаю, — не без бахвальства ответила жена Чатри.

— Что они за люди?

— Односельчане мужа нашей дочери. Сам Доме живет в Чреба с женой и детьми. В доме кроме старика никого нет. Говорят, Доме занимает большую должность.

— Говорят, что он не родной старику…

— Кто тебе сказал?

— Вдова Егната. Говорила, что от тебя слышала.

— Ну и что? — загорячилась жена Чатри. — Теперь и родные дети родителям не помогают. А у них в селе только и разговоров: смотрите, как приемный сын ухаживает за своим отцом! И жена его, и дети — все заботятся о старике. Лучшую одежду, пищу — все ему, ни в чем старик не нуждается — слышишь? — ни в чем. Так что никого не слушай: хорошие люди, готовый дом — выходи за него и живи себе, припеваючи. Если бы они не были достойными людьми, разве мой муж привел бы его к тебе, разве ему нужно, чтобы ты его потом проклинала.

— А этот Доме, он сын кого-то из родственников старика, или его из приюта взяли? Или нашли где-нибудь? — спросила Матрона и замерла. Даже вспотела. Губы ее дрожали, и она никак не могла унять их.

— Об этом я ничего не знаю. Да и какая тебе разница? Не бойся, если со стариком что-то случится, никто тебя из дома не выгонит. Не такие они. Их порядочность в пример приводят. Все село не может на него нахвалиться. Даже свекровь нашей дочери, уж до чего строгая женщина, но и она только хорошее о них говорит. Рассказывают, что внучка моет старика, как ребенка. Каждый выходной они приезжают к нему с подарками. Так что не сомневайся, считай, что тебе повезло.

— А ты… Ты не собираешься свою дочь навестить?

— На той неделе. Внучка скучает по матери, надо ее отвезти. Если хочешь, поедем вместе, сама посмотришь, как они живут.

— Вместе, говоришь?

— Да, со мной.

Матрона задумалась.

— Нет, — сказала она. — Если я им нужна, приедут сами. Но ты разузнай там, откуда у них появился этот Доме. Кто он?

— Хорошо. Только не пойму я, чего ты об этом беспокоишься?

— Значит, узнаешь?

— Да мне уже и самой интересно.

— Ну, я пойду. Надо сыр делать. Боюсь, молоко перестоит.

14

Село делилась на две части — нижнюю и верхнюю. Родник находился между ними. Чатри жил в верхней части, она — в нижней. Если хорошенько размахнуться, от ее двора до дома Чатри можно добросить камень. И все равно, как повелось издревле, так и осталось — не одно у них село, а два, и каждое имеет свое название.

По дороге домой она должна была пройти по улице между двумя плетнями: с одной стороны живет вдова Егната — она после смерти мужа тоже осталась одна, а с другой — Кола. С его-то двора и донесся до нее голос Бага. Матрона не забыла еще о своих ночных страхах, и ей захотелось взглянуть на это пугало. Плетень был высокий, пришлось тянуться на цыпочках.

Во дворе Кола тесал топором какую-то чурку. Рядом, на увязших в грязи санях сидели Бага и жена Егната. Возле саней стояла жена Кола. Говорили о чем-то занятном — уж очень у нее блестели глаза. А Бага, конечно, уже успел пропустить чарочку — это чувствовалось по его голосу.

Матрона прислушалась.

— Ты еще не собираешься косить? — спросил Кола.

— А что мне косить? — с обидой отвечал Бага. — Неделю назад Есеевы поднялись и замахали косами на поляне. А теперь принялись за берег реки. Все захватили. В других местах и на копну не накосишь. Из своих делянок сделали пастбища, а сами косят где хотят. Будто и не на колхозной земле живут. Скосят на берегу и возьмутся за мои делянки. Каждый год так делают. Вот я и спрашиваю — где правда?

— Если бы ты хоть раз вышел с косой, они бы твое не тронули, — усмехнулся Кола, — но тебе же некогда.

— О чем ты говоришь? Я тоже хочу заготовить на зиму сено. Но с ними разве можно говорить? Вы же слышали, наверное, как они в прошлом году со мной поступили? Заявились ко мне и говорят — давай, мол, вместе косить. Я сразу отказался: они же волки, в работе за ними никто не угонится. Оставьте мне поляну, говорю, а с остальными делянками делайте, что хотите. Поляну они и правда не тронули, а все другое начали косить и — чтоб кровавый дождь обрушился на их крыши! — уж вы поверьте мне: ни сна, ни отдыха не знали. Днем придешь, глянешь — они косят, ночью посмотришь — тоже косят, и утром опять косят. За три недели скосили все, что коса берет. Я уже немолодой, но ни разу в жизни стог не сметал. А у них и грудные дети мечут. С ними их племянник был, только ходить начал, чайник с водой поднять не сможет, а они и его приладили к работе. Бросили ему охапку сена, она и накрыла его с головой. Ну все, думаю, задохнулся ребенок. Ан нет — смотрю, он из-под сена, как ящерица, вынырнул… Стога метать они мастера. Для колхоза поменьше, для себя побольше. Я подошел к ним и говорю: непорядок, косари, стога-то разные. А они смеются нахально: одинаковыми, говорят, и близнецы не бывают. Ну, думаю, посмеетесь вы у меня. Пошел и обо всем доложил бригадиру. Тот проверил, конечно, но вместо того, чтобы штраф с них слупить, начал их защищать — они, мол, ничего не нарушают. Да еще за ударную работу дал им целых три стога, чтобы они отпраздновали окончание сенокоса. А я под бугром накосил себе немного, так он тут же загреб все для колхоза. Вот я и спрашиваю — где правда? А они обменяли три стога на козла и выпивку и устроили себе Праздник вил на возвышенности Реком. Позвали и меня. Отказываться было неудобно, и я пошел. Как только эти волки выпили, сразу стали приставать ко мне — зачем, мол, доносишь? Ну и я, конечно, ответил им. Взбеленились они и погнали меня взашей. Жаль, ничего у меня под рукой не оказалось, перекалечил бы я их…

— Так уж и перекалечил, — посмеивался Кола. — Чем так утруждать себя, лучше бы ты пучок травы скосил. Или опять по ночам будешь у них сено красть? Смотри, поймают тебя однажды, убьют.

— А когда я крал? Да они сами больше меня воруют! Вы бы видели их сараи — битком набиты сеном.