В другой жизни

* * *

Вадома при первой же возможности вышла в астрал, чтобы понять, что произошло. Пройдя по обычному своему пути, держась за нить Эрика, она достигла тех слоев, где сияли слившиеся астральные тела, и с тревожным предчувствием и удивлением увидела, что здесь что-то изменилось. То ли цвета стали иными, то ли колебания света, излучаемого клубком энергии. Тут было странно и страшно, и она не почувствовала той любви, о которой рассказывала Михаилу. Астральное тело Вадомы двинулось дальше, по нити, ведущей к Нине. Покинув чуждые и пугающие места, Вадома вернулась в слои, расположенные в обычном мире, и с ужасом увидела обрыв нити. Она таяла и укорачивалась на глазах, как подожженный шнурок динамита. Вадома заметалась, надеясь обнаружить второй конец, но, видимо, было уже поздно. Нить Нины истончалась, и через какое-то время осталась только та, что вела к Эрику, а сгусток энергии перестал сверкать и переливаться всеми красками немыслимого спектра, потускнел и стал монохромно-синим.

Очнувшись, Вадома как могла объяснила мужу произошедшее, и они быстро собрались и поехали в больницу, где держали Нину, только там ее больше не оказалось. И найти они ее не смогли, несмотря на свою бесконечную магическую мощь, словно нечто не менее сильное противостояло их поискам. А может, Нины просто больше не было на этом свете.

– Теперь Эрик должен прийти в себя, – почти с ликованием повторял Михаил, пока они добирались из больницы в особняк. – Раз ты видела разрыв, значит, все, она его отпустила. Я не знаю, что произошло и осталась ли между ними связь, но он теперь проснется!

Вадома качала головой, сдерживая слезы: она боялась, что Нины больше нет, и почему-то чувствовала из-за этой утраты душевную боль. Так не должно было случиться. Она всегда проверяла ее, и все было хорошо. Что-то ужасное произошло, кто-то вмешался. Только не было этому ни единого подтверждения. Но, может быть, Эрик знает. Если он очнется, то, возможно, все объяснит.

Но Эрик так и не пришел в сознание, и приборы не зафиксировали никаких изменений. Сиделка, правда, сказала, что какое-то время назад у него случился резкий приступ тахикардии, но быстро прошел, и с тех пор больше ничего не происходило.

Глава 4. Запомни меня молодой и красивой…

Нина

Утонув в мягком и уютном кресле-груше, которое я недавно купила, чтобы оживить прилизанную до фальши маленькую комнату, я листала фотографии в своем новом простеньком смартфоне. Хорошо, что хоть за шесть лет гаджеты почти не изменились. Функций добавилось, конечно, памяти и резвости тоже. В размерах подросли: вон какая лопата теперь у меня, еле в руке умещается. Но учиться заново не пришлось.

Я рассматривала фото, которые скинул мне Максим. Накануне мы встретились с ним совсем ненадолго, точнее, он заглянул к нам с девчонками на огонек. Весь май стояла очень теплая погода, и многие кафе уже открыли свои летние дворики. Вот и мы с одной подругой, которую я помнила хорошо, и с двумя, которых не помнила совершенно, расположились в одной из таких уличных кафешек. С моего согласия девчонки сообщили Максиму, что я не против увидеться, и он приехал к нам.

Кажется, мы оба чувствовали себя не очень уютно. Максим сидел с прямой спиной на краешке стула, хотя мне представлялось, что он далеко не из стеснительных. Держался он почти отстраненно, не делая попыток сблизиться, словно боясь спугнуть и оттолкнуть меня, и я это оценила. Он только робко посматривал в мою сторону иногда с искренностью и теплотой и тут же отводил глаза, замечая, что я перевожу взгляд. Побыл Максим с нами совсем немного, просто выпил кофе и засобирался уходить.

– Я нашел в ноутбуке несколько наших фотографий, решил, что они должны быть у тебя. Может быть, это поможет вспомнить, – сказал он напоследок. – Если ты не против, я тебе сейчас их перешлю.

Конечно же, я очень хотела получить эти фотографии и теперь листала их по кругу, разглядывала очень внимательно, пытаясь хоть что-то вспомнить. Оторвав наконец взгляд от телефона, я в очередной раз обвела глазами комнату. Она мне не нравилась. Можно сказать, раздражала. Чужая какая-то, пустая, не родная совершенно. Я же все-таки не полностью память потеряла, прежние-то годы в ней сохранились, и вот не припоминается мне, чтобы раньше меня эта комната не устраивала. Что-то, наверное, было тут не очень хорошее в последние два года, которые стерлись. Надо будет сделать перестановку, чтобы избавиться от неприятных ощущений. А может, вообще ремонт затеять. И мебель заменить. Начала я с кресла-груши, настолько удобного и уютного, что из него вообще не хотелось вылезать. Кстати, странно. Не помню, чтобы когда-то раньше в таких сидела, но ощущения комфорта очень знакомые. Тактильная память исчезнувших лет?

Дальше кресла дело пока не пошло: я осторожничала с лишними тратами. Оказывается, у меня сохранились какие-то небольшие сбережения, да и Максим сказал, что без средств меня не оставит, но к нему за этим мне обращаться было уж совсем неудобно. Надо было найти какую-нибудь работу, все равно, что, хотя бы на первое время. Я бы попробовала даже вернуться на старое место, но фирма, к сожалению, разорилась.

Я вернулась к фотографиям Максима. На некоторых он был один, позировал на фоне каких-то достопримечательностей. Неужели это я его снимала? И было несколько совместных фото, их я особенно тщательно разглядывала. На многих снимках он улыбался или даже смеялся, и улыбка просто подкупала, украшая его невероятно. При встрече он был слишком серьезен и напряжен и только поджимал нервно губы, а здесь выглядел совсем другим человеком. Однако улыбка не была дружелюбной и открытой, как бывает, когда человек искренне смеется, показывая истинное свое лицо, обнажая душу. Нет, она хоть и казалась естественной и глаза тоже смеялись, но при этом в улыбке присутствовала некая хитреца и снисходительность. Максим представлялся мне этаким пройдохой и баловнем судьбы. А в голову снова пришло слово «мерзавчик», а еще почему-то «алчная улыбка».

У него была забавная привычка капризно поджимать губы, складывая их уточкой, но то, что жутко выглядело на миллионе фотографий девушек в Инстаграме, у него выходило органично и мило. Он был чертовски хорош собой, и я все недоумевала, как же я умудрилась такого увлечь, да так, что он ждал меня четыре года. Что такого во мне особенного? Я снова попыталась вспомнить или хотя бы представить нас вместе. Даже воображалось с трудом.

Снимки запечатлели нас на каком-то пляже, затем на многолюдных улицах с вывесками на английском и немецком языках, еще на двух за нашими спинами сверкали под солнцем горы, укрытые снегом. Я не помнила ни одно из этих мест. Как ластиком стерли. А ведь это ужаснее, чем можно себе представить. В кинофильмах люди, потерявшие память, выглядели растерянными, дезориентированными, но я чувствовала настоящую панику. Это же часть моей жизни! Мне не так жаль было четырех лет, что я пролежала в коме, как этих двух, во время которых столько всего произошло. Можно ли это повторить? Захочет ли Максим пройти снова этот путь со мной? Как он вообще меня дождался, где нашел на это силы? Я с невольным уважением подумала о своем незнакомом мне возлюбленном. Вряд ли, конечно, он, с его внешностью и манерой рисоваться, хранил мне верность, но я совершенно на него за это не злилась. В конце концов, я могла и не очнуться. К тому же, боль ревности по отношению к нему была совсем мне не знакома. Я же ничего к нему не чувствовала.

На фотографиях я была еще со слегка взъерошенным каре выше плеч, с которым себя и помнила: волнистые пряди путались, не желая укладываться в аккуратную прическу, и я махнула на них рукой. Каждый раз забываю спросить у девчонок, когда меня так коротко постригли и откуда седые волосы. Скорее всего, это все же в больнице. Да и ладно, пусть хоть наголо меня бы побрили. Помню, в детстве мы все передавали друг другу байку, искренне в это веря, что, если побриться наголо, волосы потом будут расти густыми и кудрявыми. Я тоже верила, хотя проверить не могла: они и без того у меня были густые и кудрявые. А пока я, пожалуй, похожу со стрижкой. Очень удобно, и мне идет. Во время комы я все-таки похудела, плюс эта стрижка. Глаза теперь просто огромные. Красивая такая!