Страница 2 из 22
Архитектор сжимает челюсти и подозрительно прищуривает серые глаза.
– Кто там?
– Перрета Шарпантье.
Дочь одного из четырнадцати погибших строителей. Ее визиты всегда заканчиваются плохо, но архитектор считает себя ответственным за смерть ее отца, поэтому помогает ей деньгами, хоть она и моя ровесница. В последнее время, впрочем, стало заметно, что она много зарабатывает – встала на тот путь, от которого магистр Томас пытался ее удержать, – но продолжает относиться к нему как к источнику дармовых денег.
– Скажи ей, чтобы пришла завтра, – говорит он.
Но экономка качает головой.
– Перрета говорит – если вы не примете ее сейчас, она отправится к Верховному альтуму.
Несложно представить, какую позу приняла девица, произнося свою угрозу: рука упирается в бедро, выпячивая его, а алые губы на накрашенном лице надуты. Не сомневаюсь, она специально дождалась полуночи, чтобы в случае отказа действительно отправиться к дому альтума Жервезе, который как раз к этому времени возвращается после молитв в свой роскошный особняк.
– Я прекрасно справлюсь сама, магистр, – говорю я. – И собиралась отправиться одна.
Он качает головой, хотя по нему видно, что он колеблется.
– Может, перекроем этот участок с самого утра, а затем осмотрим его?
– Вы же знаете, что время и так поджимает, – напоминаю я. – Альтум расстроен из-за задержек, вызванных погодой. И уж точно рассердится, если мы остановим работы.
«Рассердится» – еще мягко сказано. Он уже больше двух лет плетет интриги – пытается сместить магистра с должности. И ему удалось переманить нескольких человек на свою сторону. В итоге пожертвования сократились, строительство замедлилось, и это вновь подтолкнуло людей к мысли, что архитектора пора менять.
Вот почему я потратила все утро на то, чтобы показать градоначальнику Коллиса и его сыновьям строительную площадку. К счастью, граф Монкюир впечатлился увиденным и пообещал внести щедрый вклад. После этого я отвела его к художнику-витражисту, который тут же нарисовал его портрет, чтобы использовать на одном из витражей святилища. Ничто не открывает доступ к кошельку мужчины лучше, чем публичное доказательство его щедрости.
Главный архитектор несколько секунд обдумывает мои слова, а затем, наконец, вздыхает:
– Хорошо. Я поговорю с ней, госпожа Лафонтен. Наедине. Впусти ее.
Я с облегчением открываю дверь на улицу.
– Я вернусь до начала дождя.
– Катрин, – окликает меня архитектор. – Ты кое-что забыла.
Я замираю в дверях, старательно подавляя стон.
– Магистр Томас, я никогда не падала.
– До прошлого лета молния никогда не попадала в колокольню, – сурово напоминает он о том, как несколько метров самой низкой из четырех башен святилища разворотило в грозу. – «Никогда» означает «пока еще не».
Тяжело вздохнув, я снимаю свернутую в кольцо страховочную веревку с вешалки у двери, на которой висит и плащ магистра. А затем – вновь разворачиваюсь к выходу, но краем глаза ловлю взгляд архитектора и останавливаюсь, чтобы обвязать один конец веревки вокруг талии.
– Так лучше?
Борода начальника слегка колышется, когда губы изгибаются в недоверчивой ухмылке.
– Ты воспользуешься ею?
– Да, магистр, – уверяю я, хотя и не сомневаюсь, что она станет мне мешать.
– Будь осторожна, – напутствует он и машет мне рукой, отправляя в путь. – Мать Агнес набросится на меня с голыми руками, если с тобой что-нибудь случится.
Ухмыльнувшись, я перекидываю веревку через плечо. Несмотря на то что настоятельница аббатства Солис недавно отпраздновала семидесятилетие, сомневаюсь, что она проиграет в этой стычке.
Через мгновение в мастерскую врывается Перрета с жеманной ухмылкой на лице, за которой не видно гнилых зубов. Тяжелый запах духов, разлетающийся от ее платья, ударяет в нос, отчего я морщусь и резко закрываю дверь. В прошлый раз, когда эта девица приходила сюда, пришлось целый день проветривать мастерскую.
Оказавшись на улице, я поднимаю голову к небу, чтобы оценить, хватит ли мне времени осмотреть балку до дождя. Пока хватает, но все же стоит поторопиться. Поэтому я поворачиваюсь и бегу вверх по склону к святилищу, чувствуя, как ветер дует мне в спину.
Глава 2
Поразительно, насколько легко увидеть проблему в лунном свете. Думаю, все дело в том, как тени играют на изгибах и углах опор, прижатых к новой каменной конструкции. Словно тьма уговорила дефект проявиться, считая, что никто не станет на него смотреть. Что, конечно же, настоящий бред.
Вот только с земли его все равно не видно. И мне предстоит забраться повыше, чтобы удостовериться в необходимости приостановки работ на этом участке.
Но из расположенных рядом возвышенностей только каменная горгулья, выступающая из стены святилища примерно на метр, способна выдержать мой вес. Она торчит, потому что из пасти этого cобакоподобного существа сливается вода с крыши. И, хотя ее задумывали такой же свирепой, как и остальные скульптуры, круглое отверстие во рту делает ее до смешного удивленной. А свист от ветра в трубе напоминает визг домохозяйки, которая увидела мышь, что вызывает еще больший смех.
Из-за выстроенных вокруг лесов мне приходится балансировать на спине скульптуры на носочках, чтобы дотянуться до искореженной балки. Но зато мне сразу же удается нащупать трещину в дереве, которая не заметна ни сверху, ни снизу.
Рухнувшие небеса, да она огромна! Чудо, что балка еще не проломилась. А ведь днем здесь полно рабочих. Если бы эта секция лесов рухнула, вряд ли бы кто-то выжил, упав с высоты шести этажей на лежащие внизу камни, которые вытесывают и режут мастера.
Я подаюсь вперед, чтобы прощупать, насколько глубока трещина. Она примерно с мое предплечье в длину – слишком большая, чтобы хватило просто обмотать веревкой, – а внутри множество мелких щепок, что лишь подтверждает, что балка вот-вот переломится. Но, сколько бы проблем это ни принесло, я рада, что теперь могу принять верное решение: всю секцию придется разобрать и собрать заново.
А это приведет к остановке строительства на два дня. И даст Верховному альтуму еще одну причину для жалоб.
Острая щепка впивается в средний палец. Я рефлекторно отдергиваю руку и, заметив кровь из-под ногтя, тяну палец в рот. Резкий медный привкус в мгновение ока обволакивает язык, но кровотечение быстро останавливается. Поэтому через несколько секунд я подставляю руку под лунный свет, чтобы посмотреть, не осталось ли заноз. Но, к счастью, ничего не нахожу.
Вот только вторая рука, которой я продолжаю упираться в балку и удерживать себя на весу, начинает дрожать.
Прежде чем я успеваю перехватиться, налетает сильный порыв ветра. Свист в трубе горгульи становится пронзительней и громче, вызывая дрожь в конечностях и позвоночнике. Все мышцы мгновенно сокращаются, и я теряю последнюю ненадежную опору.
А в следующее мгновение – лечу на камни, кувыркаясь в воздухе, пока небо, леса, святилище и луна проносятся перед глазами. Капли крови дугой окрашивают стену, и в то же мгновение я понимаю – без всяких сомнений, – что умру.
Никогда не думала, что все закончится так.
Зрение заволакивает тьма, когда я выгибаюсь и хватаюсь за горло в отчаянной попытке остановить кровотечение. А второй рукой так же тщетно цепляюсь за стену, чувствуя, будто меня разрывает на части.
Боль – единственное, что наполняет мой мир. И мне остается лишь ждать, пока не растворятся остатки моего сознания.
Но этого не происходит.
Зрение медленно восстанавливается, возвращая четкость окружающим предметам, но лишь через несколько секунд я осознаю, что не умерла, а зависла примерно в двенадцати метрах над землей, болтаюсь на страховочной веревке, которая впивается в талию. Я перевожу изумленный взгляд на горгулью, прослеживая веревку до лесов, к которым с большой неохотой прикрепила ее несколько минут назад. Визг все еще наполняет воздух, но… неужели эти звуки доносятся изо рта статуи? Они звучат так… по-человечески. Словно кто-то испугался или вот-вот умрет – или и то и другое сразу. Если бы я не сомневалась, что визг раздался до моего падения, – решила бы, что это я визжу.