Страница 36 из 90
В своей психической эволюции человек оторвался от своих животных собратьев на огромное расстояние в первую очередь потому, что в его психику ворвалась культура. Благодаря её влиянию, он сумел достичь высочайшего уровня в своей способности моделировать: прежде, чем создать тот или иной продукт культуры – со временем всё более и более усложняющийся – этот продукт необходимо сконструировать в сознании.
Эволюционная природа человеческого сознания в первую очередь недооценивалась представителями сравнительной психологии – той области знаний, где психика животных сравнивается с психикой людей – у Конвея Ллойд-Моргана (18521936) в его «Введении в сравнительную психологию» (1894), где автор сосредоточивается на борьбе с антропорфизацией животной психики, впадая в другую крайность – резкому противопоставлению человеческой психики и животной. Впрочем, наведение эволюционных мостов между животной психикой и человеческой – дело чрезвычайно трудное. Оно и до сих пор остаётся во многом непроясненным. На рубеже ХХ в. над ним бились такие учёные, как Ж. Лёб, Г. Дженингс и А. Бетс.
В книге «Гелиотропизм животных и его соответствие гелиотропизму растений» (1890) Ж. Лёб разработал теорию тропизма. Тропизм – это элементарная форма психической деятельности, которая, по его мнению, присуща не только животным (в том числе и не имеющим нервной системы), но и растениям. Тропизм указывает на зародыш чувствительности у растений. Сущность тропизма Ж. Лёб связывал с приспособленческой реакцией организма на внешнее раздражение. Более того, в качестве предпосылки такой реакции у любого живого организма он предусматривал «ассоциативную память».
Г. Дженингс обвинил Ж. Лёба в антрпоморфизме живой природы. А между тем вопрос о психическом атоме, т. е. самой элементарной форме психического отражения, он оставил открытым. К Г. Дженингсу решительно примкнул А. Бете в своей статье «Должны ли мы приписывать муравьям и пчелам психические качества?». Он ответил на этот вопрос отрицательно, тем самым углубив пропасть, разделяющую психику животных от психики людей.
Страх перед антропоморфизацией животной психики вылился у необихевиористов в свою противоположность – анимализацию человеческой психики. Этому способствовал один из пионеров бихевиоризма – Эдвард Торндайк (1874–1949).
В 1898 г. вышла в свет книга Э. Торндайка «Интеллект животных» (так же назвал свою книгу Д. Романес). В ней опубликованы наблюдения автора за адаптивным поведением животных (в основном – кошек, меньше – собак и обезьян). Эти условия он создавал в специальных «проблемных ящиках». В них помещались определённые препятствия. Чтобы их преодолеть, животное должно было научиться приводить в действие соответственный механизм – нажать на пружину, потянуть за петлю и т. п. Животное в этой ситуации начинало метаться, царапать стенки ящика и производить подобные беспорядочные движения, пока, наконец, случайно не совершало удачное движение. Однако при многократном повторении подобных ситуаций оно всё больше и больше приучалось к спокойному выходу из создавшегося положения. В результате Э. Торндайк сделал вывод, что животные способны к научению методом проб и ошибок.
Позднее Э. Торндайк опубликовал книги «Психология научения» (1913) и «Основы научения» (1932), где он и наметил ту тенденцию, которая особенно ярко заявит о себе у Б. Скиннера – тенденцию к анимализации человеческой психики.
Как и у Д. Уотсона, у Э. Торндайка мы обнаруживаем тот способ описания психики, который и стал характерен для бихеви-ористов. При этом подходе она описывается не сама по себе, не непосредственно, а сквозь призму поведения. В этом и состоит главная особенность бихевиористской картины психики.
Среди необихевиористов выделю здесь только Берхауса Скиннера (1904–1990). Его бихевиоризм называют оперантным. Этот вариант бихевиоризма отличается большей масштабностью, чем предшествующий. Б. Скиннер расширил рамки прежней бихевиористской картины психики. За счёт чего?
Б. Скиннер не просто описывал поведение, но ставил также вопрос о его причине и умении им управлять. Но последнее тянет за собой знание, что для ортодоксального бихевиориста выглядит как еретическое отступничество: знания находятся внутри «таинственного ящика» – мозга, в сознании. Поведение, за которым кроются знания и умения, Б. Скиннер и назвал оперантным.
При описании оперантного поведения Б. Скиннер делал упор на излюбленном им подкреплении того или иного поведения у животного или человека. «Так, при обучении голубя сложной реакции – выходу из клетки при помощи нажатия клювом на рычаг, Скиннер подкреплял каждое движение голубя в нужном направлении, добиваясь того, что в конце концов он безошибочно выполнял эту сложную операцию» (Марцинковская Т. Д., Ярошевский М. Г. 50 выдающихся психологов мира. М.: Международная педагогическая академия, 1995. С. 110).
У Б. Скиннера мы обнаруживаем явную анимализацию человеческой психики, т. е. уподобление человеческой психики животной. Так, размышляя о разных видах подкрепления определённой формы поведения у животных (с помощью воды, еды, света и т. д.), он ничтоже сумняшеся уходил в область человеческого поведения, поддерживаемого тем или иным видом подкрепления.
«В любой области, – писал Б. Скиннер, – важной характеристикой которой является поведение, – образовании, управлении, семье, здравоохранении, промышленности, искусстве, литературе и т. д. – мы постоянно изменяем вероятности реакции с помощью их подкрепления. Промышленник, который хочет, чтобы его рабочие работали постоянно и без прогулов, должен заботиться о соответственном подкреплении их поведения и не только с помощью заработной платы, но также и с помощью подходящих условий работы. Девушка, которая хочет ещё раз встретиться с молодым человеком, должна быть уверена, что поведение её друга, связанное с назначением свидания и желанием сдержать своё слово, получило адекватное подкрепление» (История зарубежной психологии. Тексты / Под ред. П. Я. Гальперина, А. Н. Ждан. М.: МГУ, 1986. С. 76–77).
Как дрессировщик корректирует поведение животных с помощью подкормки, так и воспитатель должен пользоваться своими формами подкрепления при обучении детей. Он указывал: «Для того, чтобы обучить ребенка читать и петь, или играть на музыкальном инструменте, необходимо разработать программу педагогических подкреплений» (там же. С. 77).
Подкрепление у Б. Скиннера – золотой ключик, с помощью которого можно открыть любой «проблемный ящик» – будь в нём животные или люди. Но это понятие имеет биологическую природу. Перенося его на человека, Б. Скиннер анимализирует последнего, уподобляет его психику психике животного. Бихевиорист Б. Скиннер продолжил здесь дело прагматистов В. Джемса и Д. Дьюи, которые тоже переносили отношения животных в их приспособлении к миру на отношения людей.
Скиннеровская картина психики, несмотря на её более широкие рамки по сравнению с картинами его предшественников, в целом осталась вполне бихевиористской. Несмотря на то, что в ней время от времени пробиваются менталистские термины, её живописец старается стыдливо их заретушировать.
Вот, например, как Б. Скиннер писал о цели: «Цель является свойством не самого поведения, а является способом обращения к контролирующим переменным. Если мы составляем наше описание после того, как мы увидели, что человек опустил своё письмо в почтовый ящик и повернул обратно, мы приписываем ему цель события, которое заставило его идти на улицу» (там же. С. 92). Вот так следует говорить на бихевиористском языке о ментальных понятиях – в терминах поведения.
Лебединой песней бихевиоризма стала книга Д. Миллера, Ю. Галантера и К. Прибрама «Планы и структура поведения» (1965). Её авторы, хотя и стремились следовать за своими предшественниками, уже оказались не в состоянии удерживать себя в рамках бихевиоризма. В ней вырывается на свободу менталистская терминология. Но это означает, что в 60 гг. ХХ в. бихевиоризм стал сходить на нет.
Бихевиористы любили иметь дело с ящиками – и в прямом, и в переносном смысле. Мы позволим себе сказать следующее: сама их картина психики подобна «таинственному ящику», который они описывали только с наружной стороны. Но открыть этот ящик они не могли по принципиальным соображениям: психология должна опираться на объективные, а не субъективные факты. Последние так и остались у них спрятанными внутри их «ящика». Открыть его им мешала потребность к объективности. Их ошибка заключалась в том, что они и мысли не допускали, что и внутреннее содержание «таинственного ящика» тоже может стать предметом объективного исследования.