Страница 32 из 90
2. ОПУСТОШЕНИЕ ЖИЗНЕННОГО ПРОСТРАНСТВА. Как и в случае с перенаселением, К. Лоренц ставит животных и даже растения в пример людям и в отношении экологии. «Итак, все организмы данного жизненного пространства приспособлены друг к другу. Это относится и к тем из них, которые на первый взгляд друг другу враждебны, как, например, хищник и его добыча, пожирающий и пожираемый. При ближайшем рассмотрении, – указывал он, – обнаруживается, что эти организмы, рассматриваемые как виды, а не как индивиды, не только не вредят друг другу, но часто даже объединены общностью интересов. Совершенно ясно, что пожиратель жизненно заинтересован в дальнейшем существовании вида, служащего ему добычей, будь то животное или растение» (там же. Гл. 3).
3. БЕГ НАПЕРЕГОНКИ С САМИМ СОБОЙ. В борьбе, в соревновании друг с другом люди превзошли животных. Что же мы имеем в результате? Обожествление денег. К. Лоренц писал: «Под давлением соревнования между людьми уже почти забыто всё, что хорошо и полезно для человечества в целом и даже для отдельного человека. Подавляющее большинство ныне живущих людей воспринимает как ценность лишь то, что лучше помогает им перегнать своих собратьев в безжалостной конкурентной борьбе. Любое пригодное для этого средство обманчивым образом представляется ценностью само по себе. Гибельное заблуждение утилитаризма можно определить как смешение средства с целью. Деньги в своём первоначальном значении были средством, это ещё знает повседневный язык – говорят, например: “У него ведь есть средства”. Много ли, однако, осталось в наши дни людей, вообще способных понять вас, если вы попытаетесь им объяснить, что деньги сами по себе не имеют никакой цены? Точно так же обстоит дело со временем, для того, кто считает деньги абсолютной ценностью, изречение “Time is money” означает, что и каждая секунда сбереженного времени сама по себе представляет ценность… Возникает вопрос, что больше вредит душе современного человека – ослепляющая жажда денег или изматывающая спешка?» (там же. Гл. 4).
4. ТЕПЛОВАЯ СМЕРТЬ ЧУВСТВА. В этой главе К. Лоренц говорит об утрате людьми сильных чувств. В былые времена жизнь человека, как и животных, была переполнена чувствами. Они были связаны с борьбой за выживание. Особенно сильным было чувство опасности, которое сопровождало наших предков в тех или иных жизненных испытаниях. «.в ту пору, когда программировалась большая часть инстинктов, которые мы и до сих пор в себе носим, – писал в связи с этим К. Лоренц, – нашим предкам вовсе не приходилось “мужественным” или “рыцарским” образом искать себе жизненные испытания, потому что испытания навязывались им сами собой, насколько их ещё можно было снести. Принцип, предписывающий избегать по возможности всякой опасности и всякого расхода энергии, был навязан человеку филогенетически возникшим механизмом удовольствия/неудовольствия и был в то время вполне правилен» (там же. Гл. 4).
Но что произошло в дальнейшем? В цивилизованных обществах возник культ удовольствия, предполагающий, по крайней мере, избегание всякого рода неудовольствий. Результатом такой жизни стала изнеженность. К. Лоренц писал: «Уже в древности люди высокоразвитых культур умели избегать всех ситуаций, причиняющих неудовольствие; а это может привести к опасной изнеженности, по всей вероятности, часто ведущей даже к гибели культуры. Люди очень давно обнаружили, что действие ситуаций, доставляющих удовольствие, может быть усилено ловким сочетанием стимулов, причём постоянное изменение их может предотвратить притупление удовольствий от привычки; это изобретение, сделанное во всех высокоразвитых культурах, ведёт к пороку, который, впрочем, едва ли когда-нибудь способствует упадку культуры в такой степени, как изнеженность» (там же).
5. ГЕНЕТИЧЕСКОЕ ВЫРОЖДЕНИЕ. Несмотря на то, что К. Лоренц винил себя в зрелые годы за евгенические грехи молодости, он и в анализируемой книге, хотя и в мягкой форме, высказывает идеи, близкие к евгенизму. Так, по поводу генетически неполноценных людей он писал: «Один из многих парадоксов, в которых запуталось цивилизованное человечество, состоит в том, что требование человечности по отношению к личности опять вступило здесь, в противоречие с интересами человечества. Наше сострадание к асоциальным отщепенцам, неполноценность которых может быть вызвана либо необратимым повреждением в раннем возрасте (госпитализация!), либо наследственным недостатком, мешает нам защитить тех, кто этим пороком не поражен. Нельзя даже применять к людям слова “неполноценный” и “полноценный”, не навлекая на себя сразу же подозрение, что ты сторонник газовых камер» (там же. Гл. 6). Вопрос о том, что же делать с вырожденцами, как видим, К. Лоренц унёс с собой в могилу без ответа.
6. РАЗРЫВ С ТРАДИЦИЕЙ. Культурогенез К. Лоренц уподоблял биогенезу: «В развитии каждой человеческой культуры обнаруживаются замечательные аналогии с историей развития вида… Процессы, с помощью которых культура приобретает новое знание, способствующее сохранению системы, а также процессы, позволяющие хранить это знание, отличны от тех, какие встречаются при изменении видов. Но метод выбора из многообразного данного материала того, что подлежит сохранению, в обоих случаях явно один и тот же: это отбор после основательного испытания. Конечно, отбор, определяющий структуры и функции некоторой культуры, менее строг, чем отбор при изменении вида, поскольку человек уклоняется от факторов отбора, устраняя их один за другим путём всё большего овладения окружающей природой. Поэтому нередко в культурах встречается нечто, едва ли возможное у видов животных: так называемые явления роскоши, т. е. структуры, характер которых не может быть выведен ни из какой-либо функции, полезной для сохранения системы, ни из более ранних форм системы. Человек может позволить себе таскать с собой больше ненужного балласта, чем дикое животное. Замечательно, однако, что один лишь отбор решает, что должно войти в сокровищницу знаний культуры в качестве её традиционных, “священных” обычаев и нравов. Похоже, что изобретения и открытия, происшедшие от догадки или рационального исследования, также приобретают со временем ритуальный и даже религиозный характер, если они достаточно долго передаются из поколения в поколение» (там же. Гл. 7).
Приоритетным в культурном отборе К. Лоренц считал не новизну, а сохранение старого, традиционного. «Сохранение не просто так же важно, но гораздо важнее нового приобретения, – указывал он, – и нельзя упускать из виду, что без специально направленных на это исследований мы вообще не в состоянии понять, какие из обычаев и нравов, переданных нам нашей культурной традицией, представляют собой ненужные, устаревшие предрассудки и какие – неотъемлемое достояние культуры» (там же).
Культ новизны (неофилия) в культуре, по К. Лоренцу, приводит к разрыву с традицией, что, с его точки зрения, недопустимо, даже если речь идёт о борьбе рационального с иррациональным, науки с религией. Он писал: «Заблуждение, будто лишь рационально постижимое или даже лишь научно доказуемое доставляет прочное достояние человеческого знания, приносит гибельные плоды. Оно побуждает “научно просвещённую” молодежь выбрасывать за борт бесценные сокровища мудрости и знания, заключённые в традициях любой старой культуры и в учениях великих мировых религий. Кто полагает, что всему этому грош цена, закономерно впадает и в другую столь же гибельную ошибку, считая, что наука, конечно же, может создать всю культуру со всеми её атрибутами чисто рациональным путём из ничего. Это почти так же глупо, как мнение, будто мы уже достаточно знаем, чтобы как угодно “улучшить” человека, переделав человеческий геном. Ведь культура содержит столько же “выросшего”, приобретённого отбором знания, сколько животный вид, а до сих пор, как известно, не удалось ещё “сделать” ни одного вида! Эта чудовищная недооценка нерациональных знаний, заключённых в сокровищах культуры, и столь же чудовищная переоценка знании, которые человек сумел составить с помощью своего ratio в качестве homo faber, не являются, впрочем, ни единственными, ни тем более решающими факторами, угрожающими гибелью нашей культуре. У надменного просвещения нет причин выступать против унаследованной традиции с такой резкой враждебностью. В крайнем случае оно должно было бы относиться к ней, как биолог к старой крестьянке, настойчиво уверяющей его, что блохи возникают из опилок, смоченных мочой. Однако установка значительной части нынешнего молодого поколения по отношению к поколению их родителей не имеет в себе ничего от подобной мягкости, а преисполнена высокомерного презрения. Революцией современной молодежи движет ненависть, и притом ненависть особого рода, ближе всего стоящая к национальной ненависти, опаснейшему и упорнейшему из всех ненавистнических чувств. Иными словами, бунтующая молодежь реагирует на старшее поколение так же, как некоторая культурная или “этническая” группа реагирует на чужую группу, враждебную ей» (там же).