Ты моя судьба

Глава 71

Даниил

Как доехал до дома не помню, все слишком расплывчато. Разве что на светофоре резко по тормозам дал, когда иномарка вывернула из поворота. Но и этот фактор особо не волновал. Поднялся в квартиру, снял обувь и прошел в зал. Уселся на пол и уставился в поток. Что я там хотел разглядеть, что увидеть. Ответов на вопросы в этой белой точке все равно не было, как и моего покоя.

Иногда в команде разлетался звук от вибрации мобильного телефона и тогда я моментально оживал, все надеялся, Макс звонит, а может Тася. Хотя второй вариант был слишком нереальным, уж кто, а она мне точно не позвонит. На экране раз за разом высвечивалось «Мама», но сегодня не ее день, что бы там ни было. Мы с ней давно стали чужими, да и вряд ли она хочет о моих делах спросить. Этой женщине нужны только ее хахали. Поэтому я тупо не поднимаю трубку.

Даже глаза закрыть не могу. Трясти начинает, лицо Таси вижу. Черт. Как баба себя веду, еще слезу не хватало пустить. Нужно рационально мыслить, понять причину ее такого поведения, а не сидеть в темноте в пустой квартире. Наверное, если бы не вечер воскресенья поехал бы в зал и как следует отпинал грушу. Но сегодня единственный день в недели, когда Петрович закрывает качалку, у него выходной.

Выпить может. Алкоголь спасал во все века, но не сказать, что толкового: так, временный антидепрессант, не более. С другой стороны, в меня и вода не лезет сейчас. Нервы на пределе. Надо бы пар выпустить, да нет вариантов.

К одиннадцати вечера на экране мобильного около двадцати пропущенных. Мать сдурела явно, она не привыкла к такому поведению с моей стороны. Я ж типа порядочный ребенок, всегда отвечаю и веду диалог. Даже странно как-то, что она столько раз набирала мой номер. А потом раздается щелчок. Входная дверь открылась. Послышались звуки каблуков, и резкий свет дал по глазам, отчего захотелось накинуть на голову одеяло.

— Я не поняла, — голос мамы невозможно ни с кем спутать, видимо это на подсознательном уровне уже. — Почему до тебя невозможно дозвониться? Ты пьяный что ли? — Подходит чуть ближе, а я морщусь от каждого ее шага, потому что звук от ее каблуков ужасно отдает по перепонкам.

— Бери, что надо и уходи. У меня нет желания вести задушевные беседы с тобой, — сухо произношу, закрывая глаза. Гребанный свет, как ножом по глазницам.

— Матвеев, — прикрикивает, видимо раздражаю я ее сегодня на особенном уровне.

— Прям мой день, — ерничаю, тихо усмехаясь. — Все по фамилии кличут.

— Мне твое свидетельство нужно, — переходит сразу к делу бизнес леди.

— Зачем? В детдом сдавать пойдешь? — Злость закипает в венах, но не в матери дело, я просто напряжен и она стала последней каплей. Нужно взять себя в руки.

— Где твоя ненаглядная? Пусть к психиатру сводит, совсем уже неадекватным стал, — фыркает мама, и по звуку слышу, пошла в сторону комнаты. Дурацкие каблуки, кто их вообще придумал. Цок-цок по вискам, как молоточки, медленно убивает.

— Нет ее больше у меня, — вдруг произношу вслух те самые страшные слова, которые вертелись на языке всю дорогу домой. А я ведь так старательно откидывал их в сторону, но видимо не смог избавиться до конца.

— Что? — Спрашивает мама, но тон голоса какой-то незнакомый. Куда-то подевалась ее надменность, будто другой человек вопрошает.

— Говорю, она твои ряды пополнила, — смешно вдруг становится. Вслух смеюсь, но понимаю, это нервозность берет вверх.

— Вранье, — холодно откидывает Наталья Андреевна. Открываю глаза, так просто интереса ради, и смотрю на нее, на женщину, которая меня родила. Мама сидит на краюшке дивана, нога на ногу закинута, а спина прямая, будто ее к палке привязали. Вот оно — воспитание элитной женской гимназии.

— Правда, ты теперь можешь с ней в дуэте петь, и желать мне скорейшей кончины.

— Ты что головой ударился? Что за чушь несешь вообще? — Вижу, как брови на ее лице сводятся, выдавая удивление. Еще бы, не каждый день меня можно в таком виде лицезреть.

— Да лучше бы ударился, — усмехаюсь и снова закидываю голову к потолку.

— Я, конечно, ее всего один раз видела, — вдруг меняется в голосе мама. Я даже перевожу на нее взгляд, потому что за последние пару лет не слышал этой нотки заботы. — Но когда мы с ней разговаривали без твоего присутствия, я была приятно удивлена. Не знаю на счет любви в твой адрес, но заступалась за тебя эта мисс знатно.

— Это было в прошлом…

— Ты ее… — замолкает отчего-то Наталья Андреевна, а я пытаюсь усмотреть в этих глазах что-то, что когда принадлежало моей маме. — Ты ее любишь?

— Не знаю, ты меня не научила этому, — сухо отзываюсь, потому что никогда не задумывался о том, какого это любить какого-то.

— Хах, — вздыхает устало мама, и на ее лице появляется знакомая улыбка. Та самая, которую я видел давным-давно, и которую уже позабыл.

— У меня вот тут, — бью себя в грудь, да посильней, — болит. Жалит так противно, есть от этого таблетки, а мам?

— Дань, — меня прошибает просто, по спине ледяной пот выступает. Я бы вскочил, наверное, да сил в теле почти не осталось. «Дань», она назвала меня по имени? Серьезно? Я не ослышался? Рот моей матери почта два года не произносил имя собственного ребенка. Оно у нее под запретом, как и у меня собственно. Никому нельзя, потому что в этом проклятом сокращении я живо ощущаю себя нужным. Кому-то нужным. И это ощущение родители отобрали, растоптали и выбросили, как потрепанную вещь в мусорную урну. Только Таси позволяю, потому что рядом с ней как-то иначе все, рядом с ней мне хочется быть особенным. Ах да, еще Макс меня так кличет, но это уже по привычке, все же сто лет дружим с ним.

— Что ты сказала? — А она отворачивается, и легонько так, скидывает тонкими пальчиками слезинку. Вот так шоу, неожиданное. Моя мать, женщина с твердой шеей и отменным характером, плачет? Это дорого стоит, однако.

— А ты на меня оказывается, так похож, а я все думала, что раз внешне ты копия отца, то и внутренне тоже будешь. — Странная фраза вылетает из уст Натальи Андреевны, оставляя после себя очень много вопросов. Затем Мама неожиданно встает, поправляет юбку и снова принимает это рабочее выражение лица.

— Мне пора, — сообщает она и разворачивается к выходу. А потом вдруг кидает на прощание: — все образуется, нужно только время.

* * *

Не знаю, как уснул. Усталость явно взяла свое, потому что иного рационального объяснения не нахожу просто. Когда открываю глаза, голова все еще болит. Она настолько тяжелая, будто на моей шее кирпич весом в тонну. Вставать тоже тяжело, оказалось. Штормит немного, видимо это от отсутствия еды в желудке.

Захожу на кухню, выпиваю, стакан воды и засыпаю овсянку в миску. Сегодня понедельник, нужно взять себя в руки и искать причинно-следственную связь. Заливаю крупу кипятком и быстро завтракаю. Желудок приятно отзывается на пищу, как будто успел позабыть, что значит вообще питаться.

Прыгаю в машину, снова еду в больницу. Не знаю, зачем. Наверное, во мне не унимается надежда на возможность поговорить. Но почему-то верится с трудом. И в итоге оно оказывается именно так.

Когда я подхожу к палате, Тасе делают укол. Замечаю это, потому что дверь приоткрыта. Одна медсестра, не видел ее прежде, выходит, и мы с ней едва не сталкиваемся. Вопросительно осматривает меня, а затем делает шаг вправо. Я неуверенно дотрагиваюсь до ручки, и в сторону дверей опять летит подушка. Где она их только швырять научилась.

— Позовите охрану, пожалуйста, — умоляет Тася медсестру, которая все еще в ее палате. — Пусть выгонят его, прошу вас.

— Молодой человек, — хватает меня за локоть девушка в белом, с которой мы только что стояли в проходе. — Выйдете, пожалуйста. Пациентке нельзя нервничать.