Идеология национал-большевизма

Политические события рассматриваются через призму Апокалипсиса, различных мрачных пророчеств и народных эсхатологических поверий. Эти настроения резко усиливаются в январе 1918 г. после объявления патриархом Тихоном анафемы большевикам.

Пессимистическая эсхатология традиционных православных кругов не может удивлять, но реакция на большевистскую революцию либеральных и левых небольшевистских кругов (меньшевиков и части правых эсеров) была не так уж от нее далека. В своем крайнем ее отрицании некоторые из них, сами близкие к революционному движению, объявляют Россию царством зла. Большевистская революция была для них национальной катастрофой, провалом в бездну, откуда выйти можно было лишь сверхчеловеческими усилиями, раскаянием, вооруженной борьбой.

В 1918 г. группа либеральных ученых и публицистов, ядро которых составили бывшие участники сборника «Вехи» (1909) Петр Струве, Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Александр Изгоев, Семен Франк и др., подготовили сборник «Из глубины», вышедший в свет лишь 50 лет спустя и содержавший резкое обличение большевизма. Струве выразил общее мнение авторов сборника словами: русская революция — национальное банкротство и мировой позор.

Горячо приветствовавший февральскую революцию Леонид Андреев видит в Октябрьском перевороте бунт, уничтожающий благотворные последствия этой революции. Россия для него теперь — «груды обломков и мусора без названия, кровавый хаос братоубийственной войны».

В числе рассматривающих большевистскую революцию как национальный позор и катастрофу оказывается на время и Максим Горький. «Я мучительно и тревожно люблю Россию, люблю русский народ... — заявляет он в декабре 1917 года — Но практический максимализм анархо-коммунистов и фантазеров из Смольного пагубен для России, и прежде всего для русского рабочего класса... Народные комиссары, — обвиняет большевиков Горький, — относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них — та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф, для того чтобы лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обреченный на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть».

«Реформаторам из Смольного, — негодует Горький, — нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву своей грезе о «всемирной или европейской революции».

БУЙНАЯ ЧЕРНЬ

Нередко ненависть против большевиков распространяется и на русских в целом, в которых многие русские оппоненты большевизма видят озверевшую, соблазненную, растленную толпу. И это имело корни еще до революции. Митрополит Московский Макарий (Невский) говорил тогда, что русский народ «как бы обратился от ног до головы в гнойный труп». Митрополит Макарий видел «в верхних слоях его отступление от Бога, отпадение от церкви, восстание против бого-учрежденной власти, крамолы и убийства, подстрекательства к бунту, убийства сановников и других верных царских слуг. «В среднем сословии, торговом и ремесленном, — поклонение Золотому тельцу с забвением о Боге, о правде, о чести, о милости. А о простом народе с сожалением должно сказать, что он спился и развратился». Разумеется, митрополит Макарий лишь обличал своих современников, но во время революции и гражданской войны такие обличения у других сменяются настоящей ненавистью к своему народу.

Не скрывал такой ненависти, например, знаменитый русский писатель Иван Бунин. «Конечно, большевики, — возмущался он, — настоящая рабоче-крестьянская власть». Она осуществляет «заветнейшие чаяния народа». А уж известно, каковы «чаяния у этого народа, призываемого теперь управлять миром, ходом всей культуры, права, чести, совести, религии, искусства». «Русь — классическая страна буяна!» — восклицает Бунин».

Известный историк Роберт Виппер вообще похоронил русских, утверждая, что национальность русская растворилась, ослабела, исчерпалась, причем нет ни малейшей надежды, что она когда-либо возродится. Сама мысль об этом для Виппера — коллективное безумие.

Самые резкие обвинения исходят, казалось бы, из совершенно неожиданных источников, а именно со стороны активных русских националистов. Так, писатель Иван Родионов[1] передает их наиболее четко, и в его обвинениях ясно слышны обличения церковных проповедников еще до революции. «Русский народ, обманутый и ограбленный, нищий и бесправный, развращенный и голодный, — говорит он, — провалился в смрадную бездну и теперь под игом международных политических шулеров, воров и убийц... беспомощно барахтается на дне в крови грязи и прахе, грозя всему потерявшему ум и совесть культурному человечеству страшной заразой всеистребляющей смертельной болезни жидобольшевизма».

Родионов называет русский народ «растленным, забывшим Бога и совесть», который перестал быть «народом-строителем, народом-государственником и всей своей громадой превратился в буйную, забывшую божеские и человеческие законы своевольную чернь.

Бывший член Союза Михаила Архангела полковник Ф. Винберг[2] утверждает, что из всех народов, населяющих Россию, хуже и гнусней всех оказались великороссы. «В тупик становишься, — негодует он, — перед этой грубой, жестокой, тупой и холодной, беспросветно толстокожей злобностью... Как могли мы, культурные классы, проморгать то обстоятельство, что имеем дело со зверем, притаившимся, скрывающим свои инстинкты, но при первом случае бывшим наготове вцепиться нам в горло.

НОВАЯ ИУДЕЯ

Если часть традиционных кругов все еще рассматривает происходящее как наказание за грехи, как бич Божий, другая их часть видит в революции уже нечто другое, а именно происки враждебных России сил, обрушившихся на ни в чем не повинную страну. Среди этих кругов получает широкое хождение старая идея, возникшая еще в 1905 году, что революционное движение, и, разумеется, большевистское, носит еврейский характер, являясь плодом «жидомасонского» заговора, ставящего целью закабалить Россию, поставить ее в услужение мировому еврейству и уничтожить христианство. Ничто, свидетельствующее о том, что в этом движении участвуют русские народные массы, не способно было разрушить этот миф.

«Жало и яд еврейской ненависти, — утверждают «Церковные ведомости», выходившие в Москве до июля 1918 года, — входят более или менее заметно — решительно всегда и всюду, где шло и идет гонение на христианство... Ненависть иудеев и иудействующих к Христу и дух ненавистнической клеветы на Церковь Божию ясно видится во всех видах кустодии, в исторической последовательности, сменявшейся около Церкви, но особенно он виден в Лассалях, Марксах, Каутских и Энгельсах за границей и в наших распорядителях судьбами Церкви и России в настоящее время. Этим и объясняется жестокость и крайность преследований — свойства, всегда проявляемые иудейской психологией»[3].

Это было сказано сразу после большевистской революции. С каждым днем такие настроения усиливаются как среди белых, с оружием в руках сражавшихся против большевиков, так и в особенности среди бежавших на Запад эмигрантов. Происходит быстрая эскалация обвинений большевиков в том, что они установили в России еврейскую власть. Эмигрант Витухин считает, что тот, кто станет отрицать, что Россия сегодня вся находится под гнетом еврейства, подкуплен или потерял всякую способность ориентации. Упомянутый выше Ф. Винберг сравнивает Россию с «зазевавшейся распустехой-красавицей», на которую нагрянул жидомасонский Змей Горыныч. Псевдонимный писатель Ю. Одинизгоев говорит, что, как бы ни смотреть на происхождение «Протоколов сионских мудрецов», имеет место точное совпадение большевистских методов с методами, которые можно обнаружить в «Протоколах».

1

Был близок к крайним черносотенцам. Известен сенсационной книгой «Наше преступление», выставлявшей русскую деревню как вместилище всевозможных пороков. Крайний антисемит.

2

Первый популяризатор «Протоколов сионских мудрецов» на Западе; издатель журнала «Луч света»; русский немец.

3

1918, №17-18. Кустодия — буквально стража, но в данном случае гонение. Автор статьи ошибочно считает Энгельса евреем.