Страница 101 из 103
По Даниэлю никто за столом не был настроен скорбеть; кто-то из присутствующих даже сделал вид, будто плюет на пол, но на деле плевать не стал — в «Северной звезде», где и происходило сборище, подобное поведение было не в чести.
— А что со всеми остальными? Что эта Мадам?
— Ее заведение после всей этой истории пришло в запустение, и ей пришлось его продать, — доложила рассказчица, вздыхая. — Куда делись Аннет и Сандрин — никто не знает. И об Алиетт никто толком не слышал… как и о самой Мадам. Говорят, она покинула страну и уехала за океан… впрочем, такие, как она, бесследно не пропадают. Думаю, мы о ней еще услышим. Как и об Эжени.
— А еще…
— С Жюли все в порядке. Вы ведь еще о ней не забыли? Очередной приступ ее едва не убил, но господину Алексису У. удалось ее выходить. В Ницце она опекает сиротский приют, а еще поговаривают, что она собирается вернуться на сцену — в небольшой, но значительной роли. Андре и Бабетт наконец поженились… сейчас они в свадебном путешествии в Тоскане, но хотят скоро вернуться и выступать с совместным акробатическим этюдом. Месье очень их ждет.
— Он в добром здравии?
— Разумеется! Все так же пьет вино и знай играет в свои шахматы. Софи тоже чувствует себя чудесно… могу сказать, что внезапный успех ничуть не изменил ее.
Все украдкой обернулись к стойке, где Софи, напевая, протирала стаканы и кружки, и тут двери кабаре распахнулись, пропуская в зал еще одного посетителя. Он был невысок ростом, наружность выдавала в нем уроженца южных краев, одет он был хоть и небедно, но несколько аляповато, а на широкой перевязи, пересекавшей его грудь, висела закованная в ножны шпага с исцарапанным, истертым эфесом; двигался незнакомец плавно, но немного робко, словно ощупывал пространство перед собой перед тем, как сделать шаг, и тому было объяснение — он был практически слеп. Слепота, к слову сказать, вовсе не помешала ему безошибочно найти стойку и усесться за нее; Софи, отложив очередной стакан, оказалась возле посетителя, и он обратился к ней:
— Я ищу свою подругу. Ее зовут Леони. Она здесь?
— Она должна быть сегодня, — проговорила Софи приподнято, узнавая в незнакомце того, о ком она так часто слышала из рассказов и баек, которые Леони охотно рассказывала ей в перерывах между занятиями, — но позже.
— Что ж, — мирно согласился посетитель, — я подожду. Налейте мне бокал вина.
Софи не пожалела ему лучшее мюскаде из Севра, и слепец, принимая у нее наполненный бокал, заметил невзначай:
— У вас красивые руки.
— Вы видите? — удивилась она и тут же зажала себе рот ладонью, понимая, что сболтнула лишнее. Но он не выказал обиды или удивления, просто объяснил, коротко коснувшись ее запястья мозолистыми, но неожиданно чуткими пальцами:
— Нет. Я чувствую.
***
*Алиетт в целом точно описывает судьбу Карла X: младший брат низложенного и затем казненного Людовика XVI, он два десятка лет провел в эмиграции за границей, а затем стал наследником престола, следующим после второго своего брата, Людовика XVIII. Взойдя на трон в 1824 г., Карл проводил максимально реакционную и консервативную политику; в 1830 г. во Франции произошла революция, в ходе которой он был низложен и был вынужден бежать. В страну он больше не вернулся и умер от холеры в Австрии в 1836 году.
Finale. Les survivants
Апрельское тепло, заволокшее воздух над Парижем, постепенно рассеивалось, уступая место дуновению вечерней прохлады; солнце постепенно закатилось за крыши домов, оставив напоминанием о себе лишь редкие розоватые прожилки в затянувшемся сумерками небе, но праздношатающаяся толпа, заполонившая Новый Мост, отнюдь не торопилась расходиться по домам. Здесь были все: и обычные горожане, вышедшие на прогулку вечером субботнего дня, и те, кто желал за их счет раздобыть несколько франков на ужин, вино и, если повезет, общество какой-нибудь прелестницы. Букинисты, крутившиеся у своих киосков, наперебой расхваливали принадлежащий им товар; мальчишка-жонглер упражнялся в своем искусстве, подбрасывая в руках с полдюжины разноцветных шаров; бородатый скрипач наигрывал что-то веселое и незамысловатое, посылая улыбку каждому, кто останавливался, чтобы бросить монету в раскрытый футляр у его ног. Были здесь, конечно, и уличные художники — рассевшись в ряд у самых перил моста, точно воробьи на оконном карнизе, они, каждый на свой лад, набрасывали то, что видели перед собою, или же окликивали наиболее презентабельно одетых прохожих с предложением тут же, не отходя с места, нарисовать их портрет. Кто-то, подумав, соглашался, и из одного кармана в другой перекочевывали засаленные, похрустывающие купюры; в общем, вечер складывался удачно для всех, кроме одного человека — того, кто сидел чуть поодаль от остальных и сосредоточенно водил карандашом по бумаге, изображая вид на Консьержери.
Его неряшливый костюм, явно доставшийся ему с чужого плеча, только подчеркивал бледность его лица, по которому то и дело пробегала рябью мелкая нервическая судорога; внимательное выражение в его глазах подчас сменялась странной отрешенностью, и он замирал, точно статуя, не выпуская карандаша, иногда даже не закончив штрих. Так он мог просидеть с полминуты, что-то про себя обдумывая или, напротив, упустив свое сознание в сферы, отстраненные от внешнего мира; затем оцепенение оставляло его, и он возвращался к своему занятию, как ни в чем не бывало, ничем не показывая, что его необычное состояние может как-то его смутить. Окружающее пространство как будто мало интересовало его — он никого не окликал, да и среди его готовых работ, аккуратно расставленных у перил, не было заметно ни одного портрета, одни лишь пейзажи или малопонятные абстракции, смысл которых сложно было бы угадать даже самому искушенному ценителю. К присутствию молодого человека на мосту, к слову, уже успели привыкнуть — кто-то здоровался с ним, и он вежливо приподнимал от макушки потертую шляпу, но вообще мало кто желал приблизиться к нему, и его, кажется, всецело это устраивало. Лишь иногда он поворачивался в толпу и, покусывая губу, будто силился кого-то в ней рассмотреть, но это было не более чем секундное помрачнение, которое проходило так же быстро, как и приступы онемелого спокойствия.
Со всей тщательностью вырисовывая шпиль капеллы, распарывающий небо, точно острое шило, молодой человек не сразу заметил, что у него появилась компания. Молодая девица, одетая во все черное и крепко замотавшая шею шарфом, несмотря на погожий день, остановилась невдалеке от него, остолбенев и лихорадочно шаря дрожащей рукою в воздухе рядом с собой. Ничто, увы, не могло послужить девице опорой, и, возможно, именно поэтому ей удалось устоять на ногах — не в силах справиться со своим потрясением, она сделала несколько неверных, пьяных шагов, чтобы оказаться совсем близко от художника, который лишь сейчас заметил ее присутствие.
— Вы?.. — проговорила она хрипло, прерывисто, почти бессвязно; каждое слово давалось ей видимым напряжением сил, и разобрать что-то в невнятном сипении, коим являлся ее голос, было чрезвычайно нелегко. — Вы… я думала, вы мертвы…
Подняв на нее взгляд, молодой человек озадаченно сморгнул — раз, другой, третий. Его глаза скользнули по ее лицу, вовсе не задержавшись на нем; куда больше внимания художник уделил одежде незнакомки, ее осанке, манере держать руки — и это нисколь не помогло ему понять, кто она такая.