Страница 2 из 93
— Мне велели... — еле слышно проговорила она, — мне сказали, что меня должны увезти... Я — сестра Анастасия...
«Господи, ребёнок ещё совсем, — удивился про себя Калокир. — Даже совестно отдавать её в лапы варваров».
Юноша-охранник также пребывал в каком-то оцепенении.
— Рад с вами познакомиться, ваша милость, — улыбнулся патрикий. Он шагнул ей навстречу и согнулся в нарочито подобострастном поклоне. — Надо ехать. Разрешите поднести ваши вещи? Я не вправе доверять эту ценность слугам...
Девочка смутилась:
— Что вы, что вы! Тут молитвенник и бельё, ничего такого. Я сама донесу.
По дороге к воротам бывшая послушница не смогла удержаться и начала выпытывать:
— Мы в Константинополь? А меня поселят во дворце Вуколеон или где? Как мне называть её императорское величество — мама, или нет? Или это будет звучать нескромно? Меня выдадут замуж? За кого? За какого-нибудь болгарского принца?
Калокир загадочно ухмылялся и отвечал:
— Ваша милость, потерпите ещё немного. Скоро всё узнаете. Я обязан хранить государственную тайну...
За воротами юноша-охранник усадил Анастасию на коня впереди себя. И проговорил:
— Я тебя держу. Можешь не бояться.
— Я и не боюсь, — фыркнула она. — Ты кто — болгарин? Произносишь слова нечисто.
— Нет, я русич.
— Русич — это кто? А, я знаю, это те, кто живут на севере, по течению Борисфена?
— Да, по-гречески — Борисфен, а по-русски — Днепр.
— Дн... пр... и не скажешь сразу! Как тебя зовут?
— Милонег.
— Милонег?.. Красиво.
Юноша пришпорил коня, и отряд вооружённых мужчин поскакал.
Но какое-то смутное сомнение всё-таки терзало игуменью. Походив взад-вперёд по келье, перечтя письмо от императрицы, Евфимия спустилась по галерее и опять зашла в смотровую башенку. Горбоносая монашка-привратница поклонилась при её появлении.
— Не заметила, сестра, а куда они поскакали? — обратилась настоятельница к чернице. — К югу, в Константинополь?
— Да, заметила, матушка, заметила. Поскакали они на север, в сторону Болгарии.
Лик игуменьи приобрёл восковой оттенок. «Обманули, — прошептала она, — девочку похитили... Я теперь погибла! Феофано меня казнит!..»
Болгария, лето 968 года
Царский дворец в Великой Преславе — белый, каменный, с позолоченной круглой крышей — вроде бы парил на фоне синего неба, посреди облаков. Буйные сады шумели вокруг. По реке двигались ладьи, ветер надувал огромные паруса, на торговой площади гомонил народ, а на паперти болгарского Софийского собора нищие и убогие лезли к прихожанам, шедшим домой с обедни.
Солнце палило яро. Но в саду царского дворца, под натянутым полотняным тентом и к тому же под дуновением мерно воздеваемых слугами опахал, было хорошо и приятно. В мягких креслах возлежали две высокородных особы — царь Болгарии Пётр и единственный брат правителя Византии, Никифора Фоки, — куропалат Лев Фока. И тому и другому было под пятьдесят. Но болгарский царь выглядел моложе. На его скуластом, с признаками монголоидной крови, лице был разлит покой. Из огромного кубка он потягивал красное вино; пальцы, сплошь покрытые кольцами, время от времени оглаживали бороду — наподобие мусульманина, совершающего намаз. Красные сафьяновые сапожки на его вытянутых ногах упирались в небольшую скамеечку.
Византийский гость Лев Фока был излишне полон. Он серебряным ножичком резал персик, отправлял сладкие кусочки в дырку под усами и ронял липкий сок на пурпурную паволоку своих одежд. Лысоватый, толстый, с крупным носом и большими глазами, куропалат слегка шепелявил и при этом брызгал слюной в своего собеседника.
— Кстати, о Феофано, — говорил византиец. — Знаешь новость? Русский князь Святослав выкрал из монастыря Святой Августины старшую её дочку.
— Старшую? — удивился болгарин. — Это же какую?
— У неё был роман с Иоанном Цимисхием. Феофано тогда звали Анастасо, и она танцевала в харчевне собственного папаши — забавляла клиентов. И Цимисхий в неё влюбился. Поселился с ней, и она родила ему девочку. Но однажды в константинопольском храме Святой Софии будущий император Роман, тогда ещё царевич, увидал красавицу Анастасо, воспылал к ней страстью и задумал жениться, несмотря на протесты августейших родителей... В общем, она сделалась царевной, а потом и императрицей, взяв себе имя Феофано. А Цимисхий сплавил малютку в монастырь.
— А зачем дочка императрицы князю Святославу?
— Вероятно, хочет породниться с царствующим домом. Кто их разберёт, этих нехристей!
Пётр сделал глоток вина и сказал с обидой:
— Верно, нехристей. Тем не менее император Никифор Фока взял и подбил Святослава на поход в Болгарию. Разве не он сделал Калокира патрикием и с роскошными дарами отправил в Киев?
Византиец вздохнул:
— Брат уже раскаялся. Калокир перешёл на сторону Святослава и толкает его на Константинополь. Хочет сам стать императором. А Болгарию отдать Святославу...
— Знаю, знаю. Вы попали в яму, вырытую для нас!
— Ну, пока ещё не попали, Пётр, — дружески взглянул на царя Фока. — Я для этого и приехал. Мы хотим прочного союза. Предлагаем выдать дочек твоих, царевен, за провозглашённых императорами малолетних Василия с Константином. Девочки могли бы уже сегодня отправиться в Константинополь, поселиться в Вуколеоне. Вместе с женихами проходить курс наук — арифметику, геометрию, астрономию, греческий язык... Кстати, пусть и сыновья твои, Борис и Роман, вместе с ними прибудут. Мы дадим им отличных учителей — по риторике и истории.
— Это всё возможно, — отозвался болгарин, проводя перстами по бороде. — Главное в другом. Как остановить Святослава? Я один не справлюсь. А Никифор не даёт подкреплений, собирается громить сарацин на Ближнем Востоке. Разве это политика?
— Мы заставим русских вернуться к себе домой. У тебя, я знаю, тесные контакты с печенежским ханом Киреем?
— Да, у нас был союз. Вместе воевали мадьяр.
— Надо направить к нему послов. И нацелить на Киев. Там, пока Святослав на Балканах, только небольшая дружина. Город не защищён. Неплохая пожива для печенегов, верно? И, узнав о том, что столица его в опасности, князь поскачет на выручку, уберётся из Болгарии восвояси.
Царь откинулся на подушки:
— Любопытная мысль. Есть о чём поразмыслить, по крайней мере... — Сделав знак виночерпию, он подставил кубок. — Выпьем за восстановление нашей дружбы!
— Выпьем, — согласился куропалат. — За союз Константинополя и Великой Преславы! Мы единоверцы. Нам не подобает бояться язычников.
И колокола на болгарском Софийском соборе, зазвонив мелодично, будто благословили тост коварного византийца.
Киев, лето 968 года
Прилетела оса, стала виться над недоеденным пряником, что лежал на краю стола.
— Ой, оса, оса! — крикнул княжич, отскочил и опрокинул скамью.
Асмуд повернулся и повёл седыми бровями. Брови были его косматые, нависающие, словно козырьки над крыльцом у дома. Шевелились они смешно, будто усики у той же осы.
— Эка невидаль! — произнёс учитель. — Насекомое, чай, не волк. Прогони — и всё.
— Да, а вдруг она укусит? — не решался его воспитанник.
— Коль заметит, что ты боишься, непременно укусит. — Асмуд подошёл и смахнул осу вместе с обслюнявленным пряником в растворенное от жары оконце. — Слабость не показывай никому. Уважают сильных.
Княжич поднял опрокинутую скамейку. Сел за стол. В руку взял писало — костяную палочку, вправленную в серебряный набалдашничек. К набалдашничку крепилась цепочка, за которую писало можно было подвесить к поясу.
— Ну, пиши, — обратился к нему наставник: — Вирник едет за сбором податей вместе с отроком-помощником и охранником-мечником. На неделю им положено отпускать на месте: семь ведёрок солоду для пива, половину говяжьей туши; в среду, пятницу — по головке сыру; ежедневно — две курицы; хлеба и пшена — сколько захотят. Едут они с запасным конём. Коням нужен овёс. Цены тебе известны. Вот и сосчитай, сколько стоит их недельное содержание.