Страница 5 из 55
Громадное вече глухо гудело, как лес в непогоду. Даже стороннему человеку было ясно, что все собравшиеся здесь уже раскололись на два стана. Они и держались наособицу: ростовцы и суздальцы сгрудились ближе к Торговым воротам, владимирцы — по другую сторону помостей. Ни те ни другие не скрывали своей враждебности, готовясь к потасовке.
Но вот Добрыня Долгий поднял руку с шестопёром[7], и всё смолкло. Боярин заговорил, будто медведь пошёл через чащу:
— Всем ведома древняя слава Великого Ростова и Суздаля. Князь Андрей отнял её у нас и возвысил Владимир. Он толкнул пятою старшую дружину, презрел именитых мужей. И вот бог покарал его смертью.
— Не бог, а вы, бояре, сгубили князя, — внятно, на всю площадь, сказал чернобородый, с нерусским обличьем дружинник, стоявший впереди владимирцев.
Добрыня Долгий покосился в его сторону и спокойно кивнул:
— Пусть так. Но не одною нашею думою убит князь, есть и среди вас сообщники.
— Кто с вами в думе — нам не надобен! — отрубил чернобородый. — А мы, владимирцы, князю Юрию и сыновьям его крест на верность целовали, на том и стоять будем.
Добрыня покачал головой и нехорошо усмехнулся.
— Остерегись, Гюря, — сказал он, называя воина по имени. — Не больно усердствуй... А стоять отныне вы будете на том, на чём старшие города положат. Не перстам решать, что голове делать!
— Погоди-ка, боярин, дай слово молвить. — Из-за спины Гюри выбрался пожилой мужик с лицом, поклёванным оспой. Он заговорил, повернувшись к владимирцам: — Православные! Дозвольте спросить боярина Добрыню...
— Спрашивай, Петрята!
— Спра-ашивай!
Петрята поклонился народу и продолжал ровным голосом:
— Скажи, боярин, почто на вече привёл ты одних дружинников? Почто не видим мы мизинных людей? Али они уже не вольны выбирать себе князя?..
Добрыня Долгий мотнул головой, словно боднул кого-то.
— Ты, холоп! — закричал он и шагнул к краю помостей. — Да я тебя... Да ты у меня…
Но маленький боярин властным движением руки удержал его.
— Я не холоп, а вольный горожанин, — с достоинством ответил Петрята. — А ты, боярин, посмотри, чьей работы нагрудник на тебе. Моей он работы. А шестопёр — его мой сосед ковал, по чеканке вижу. Пускай мы персты, только ведь и голове без перстов жить худо. Ну, а голова у нас будет своя — князь Михаил Юрьич!
Владимирская сторона радостно и одобрительно зашумела. Видно, слова бронника Петряты пришлись ей по душе.
И тогда Добрыня Долгий с торжеством и злорадством в голосе громко сказал:
— А теперь послушайте, люди добрые, боярина Дедильца, посла пресветлого князя Глеба Рязанского.
Сразу наступила тишина — натянутая, как тетива лука. Владимирцы хорошо знали предприимчивого и честолюбивого владетеля соседнего княжества. Даже могущественный Андрей старался по возможности реже вмешиваться в дела Рязани.
Посол Дедилец повёл свою речь издалека. Он заговорил про усобицы киевских князей, которые друг друга губят, что дрова рубят.
— Неужто вы хотите, чтоб крамола перекинулась и в наши земли? Подумайте, крепко подумайте, владимирцы, какого князя вам надобно! Или вы забыли, сколько ваших ратников легло недавно в Киевской земле? А кто их посылал туда? Посылал их покойный князь Андрей, царство ему небесное. — Боярин осенил себя крестом и продолжал: — Отец Михалка и Всеволода сидел на столе киевском, и они будут домогаться того же. А чьими руками?
Владимирцы молчали. Дедилец перевёл дух и заговорил снова:
— Есть и кроме Михаила прямые наследники славного Мономаха — Ярополк и Мстислав Ростиславичи[8].
— Был бы мёд, а уж мух нальнёт, — насмешливо вставил Гюря, но на его слова никто не обратил внимания.
Владимирцы обдумывали речь рязанского посла. Князь Глеб был женат на сестре Ярополка и Мстислава. Само собой, не они, а Глеб станет повелевать залесскими городами. У Ростиславичей и маломощной дружины не наберётся, чтобы постоять за свои права. И ходить тогда стольному Владимиру в узде рязанских да ростовских бояр. А с другой стороны — охота ли затевать ссору с сильным соседом? Куда ни кинь, всё выходит клин...
Уловив колебание толпы, умный Дедилец положил на весы ещё один груз:
— Князь Глеб обещает вам своё покровительство и защиту, ежели ваши земли подвергнутся нашествию поганых[9] булгар или половцев.
Вздыхали и маялись владимирцы, страшась взять грех на душу и преступить клятву: небось не лапоть — крест Юрию целовали.
И тогда Добрыня Долгий решил как бы за всех, обратясь к послу:
— Скажи, боярин, князю Глебу так: «Бог взял нашего князя. Зовём шурьёв твоих на престол Андреев. Отец их, Ростислав Юрьич, жил с нами в любви и дружбе, когда княжил в Ростове. Надеемся, мол, поладить и с сыновьями».
Угрюмо промолчала владимирская сторона. Только дружинник Гюря сказал злые и вещие слова:
— Раскаетесь, горожане, в слабости своей! Рязань сеет рожью, да живёт ложью.
Глава 3
Князь Михаил встретил Всеволода на подворье. Он на мгновение прижал голову брата к своему плечу и, тотчас отстранив, пытливо заглянул в лицо.
— Рад видеть тебя, Дмитрий, — сказал Михаил, называя Всеволода не княжьим, а крещёным именем, как привык с детства. — Окреп ты и возмужал. Вон уж и бородка кудрявится.
Старший брат с любовью окинул взором рослого и плечистого юношу.
— Знать, половцы-то изряднее греческих школ ратному делу учат, — продолжал он, смеясь. — Наслышан, наслышан о твоих битвах со степняками. В народе молва живёт, будто ты самого хана Башкорда, этакого удальца, из седла вышиб. Ужели правда?
Было похоже, что Михаил нарочно пустословит, боясь или не решаясь начать главный разговор.
— Пойдём о другом потолкуем, — сказал Всеволод, взяв брата под руку. — Нет, не в терем — я пока не голоден. Да и в седле насиделся вдосталь, хоть ноги разомну.
Они пошли вдоль небольшого, подковой гнутого озера, берега которого густо заросли камышом. Кое-где меж деревьями рябили на ветру перевесы — тонкие шёлковые сети, натянутые высоко над землёй в местах утреннего и вечернего пролёта водоплавающей птицы.
— Стариковская забава, не княжеская, — кивнул на перевесы Всеволод. — Ты ведь когда-то соколиной охотой тешился.
— Был здоров — пас коров, стал худ молодец — пасёт и овец. — В голосе Михаила прозвучала горечь и боль. — Раны треклятые беспокоят, не дают на коне подолгу сидеть.
— Прости меня, — тихо сказал Всеволод и почувствовал, как к щекам приливает краска стыда.
В его памяти словно ожили все подробности той кровавой сечи, которая разыгралась на правой стороне Днепра четыре года назад. Незадолго перед тем громадная владимирская рать взяла на щит Киев, и великий князь Андрей посадил там своих младших братьев. Не успело Андреево войско уйти в свои северные леса, как на днепровское правобережье налетели половецкие конные толпы. Пограбив и спалив церковные сёла, приписанные к Десятинному храму, степные хищники повернули вспять.
Михаил и Всеволод с малой дружиной и чёрными клобуками[10] настигли обременённых добычей половцев неподалёку от Дубового урочища. Битва завязалась упорная и лютая. Горячий и ещё неопытный в ратном труде, Всеволод вырвался вперёд и угодил в самую гущу врагов. Ему удалось сразить половецкого знаменосца и бросить бунчук под копыта коней. Но в тот же миг будто раскололось над головой небо и на глаза пала чёрная пелена — это кривая сабля степняка прошлась сзади по шлему юного князя. Всеволод очнулся, когда битва уже утихла. Рядом с ним на ковре лежал Михаил, и над ним колдовал старик лекарь. Спасая младшего брата, старший мечом прорубил к нему дорогу, но и сам не уберёгся: два копья вонзились ему в бедро, а третье в руку.
7
Шестопёр — палица с шестнреберным наконечником.
8
Родные племянники Всеволода, сыновья его старшего брата Ростислава Юрьевича.
9
Пога́ный — так русские называли иноверцев (от латинского слова paganus — язычник).
10
Чёрные клобуки́ (беренде́и и то́рки) — тюркские племена, осевшие в Приднепровье. Русские называли их «своими погаными». Они были подсобным войском и постепенно обрусели.