Страница 43 из 55
— ...мёду, — услышал он вдруг голос лекаря.
— Что?
— Говорю, мёду надо достать побольше, а то тело не довезём в целости.
— Хорошо. Купите у мордвы...
Примерно через час воины привезли широкую долблёную колоду, из которой поят скот. Она была доверху наполнена зеленоватым кипрейным мёдом.
Княжича обмыли и положили тело в колоду.
«Теперь оно останется нетленным до самого Владимира, — подумал великий князь. — Хоть похороним в русской земле».
К полудню войско двинулось домой. К нему присоединился и отряд Спирьки Уса.
Глава 31
Будто в вознаграждение за смерть Изяслава судьба послала вернувшимся полкам великую радость.
По прибытии во Владимир их ждало известие о том, что южнорусские князья соединёнными силами нанесли жестокое поражение половцам. Последствия оказались ужасны для степняков. Русские гнали их вглубь Дикого поля, пока у коней хватало сил.
В этом сражении половцы потеряли только пленными около семи тысяч, а сколько их полегло под мечами, о том доподлинно знали лишь степные стервятники.
Кроме самого Кобяка с двумя сыновьями, в плен угодили или были побиты многие подручные ханы.
Во всех владимирских церквах звонили колокола и шли благодарственные молебны по случаю победы над погаными.
Отпустив своих союзников с богатыми дарами, Всеволод Юрьевич почти всё время бывал в кругу семьи. Изредка он звал к себе отца Ивана, чтобы сыграть в тавлеи и потолковать по душам. Однажды разговор между ними коснулся католической церкви. Отец Иван со смехом стал рассказывать о том, что нынешний папа Иннокентий III основал два братства нищенствующих монахов — орден святого Франциска и святого Доминика.
— По указу папы, — говорил священник, — сия братия не должна иметь ни денег, ни имущества. Но попробуй удержи её от искушения, когда любой монах продаёт отпущение грехов при жизни. Кстати, у меня под рукой есть дословный список, хочу огласить его перед своими прихожанами. Вот послушай, государь. — И отец Иван, ухмыляясь в бороду, прочёл: — «Да сжалится над тобой (имярек) господь наш Иисус Христос, да освободит тебя; властью его и блаженных Петра и Павла, апостолов его, и апостольской властью, мне данной, отрешаю тебя от всех грехов твоих, исповеданных и забытых; также от всех падений, преступлений, проступков и тяжёлых провинностей: а также от осуждений и наказаний, наложенных судебной и людской властью, ежели ты им подвергся. Даём тебе полнейшее прощение и отпущение всех твоих грехов, насколько простираются в сей области полномочия святой матери-церкви. Во имя отца и сына и святого духа — аминь». Ловко состряпано? Согрешил, заплатил — и концы в воду! Христос палкою гнал из храма торговцев, а папа, выходит, сам первый из них.
Всеволод посмотрел на своего духовника.
— Тут дело не в одной наживе, отче, — подумав, сказал он. — Корни уходят глубже. Папский престол во все времена стремился поставить свою ногу на выю[73] светской власти. Туда же гнёт и наш Никифор.
— Знаю, — согласился отец Иван, и оба задумались.
Недавно скончался ростовский епископ Феодул. Узнав о его смерти, киевский митрополит Никифор, родом грек, прислал сказать Всеволоду, чтобы он встречал нового владыку, Николая, тоже византийца. Великий князь в глаза не видел этого Николая и ничего о нём не знал — ни худого, ни хорошего, но его покоробил сам слог послания — повелительный и высокомерный. Поэтому Всеволод ответил митрополиту довольно резким письмом, указав ему, что глава епархии, согласно соборным правилам, избирается всенародно и по воле князя.
«Ты же поставил Николу неправо, своею властью, и мы его принять не хотим, а потому поступай с ним как знаешь», — говорилось далее в письме.
По совету отца Ивана великий князь просил взамен грека игумна Луку из Берестовской обители, «человека молчаливого, кроткого речью и делом».
Митрополит, надо полагать, сильно оскорбился. Во всяком случае, ответа от него не было до сих пор.
— Думается мне, он всё же уступит, — нарушил молчание отец Иван. — Византия уж не та, что прежде. Она и половцев боится, а пуще того — веницейцев. Веницейцы-то спят и во сне видят, как бы у греков торговые пути перехватить. Так что у Цареграда теперь одна надёжа — на единоверную Русь.
В словах священника была голая правда. Византия всё больше дряхлела и разлагалась изнутри. Варвары — франки и германцы — презирали греков за их изнеженность и даже за их «никчёмную» учёность. Греческие полководцы проводили свои дни в праздности. А военная мощь государства слабела день ото дня.
Западная Европа тем временем готовила очередной крестовый поход. Но взоры крестоносцев манил уже не «гроб господень» и не арабские земли — им мерещились несметные богатства Византии.
Полуслепой старец дож Дандоло обладал проницательным внутренним оком. Он ясно понимал, что Венеция может стать владычицей всех морей, только уничтожив Византию. Для этого дож использовал любые средства. Его лазутчики под видом купцов и миссионеров проникали в половецкие становья и вели с ханами долгие беседы, на все лады расхваливая придунайские земли кесаря, соблазняя степняков лёгкой поживой.
Но на пути ханов стояли русские княжества: Киев, Чернигов, Переяславль, а Карпаты — дорога к Цареграду — были заперты полками Ярослава Осмомысла. Русь от века принимала на себя первые удары бесчисленных орд, идущих с Востока. Они накатывали вал за валом, и не было и, казалось, не будет им конца.
В последнее время до Всеволода доходили странные слухи о народе мугалов[74]. От заезжих купцов великий князь знал: где-то в самом сердце Азии, в каменистых пустынях, наливается силой дикое, но плодовитое и мощное племя. Про мугалов говорили, что им неведом даже огонь и что жрут они сырую конину, не брезгая и падалью. Однако при этом они смелы и выносливы.
Слухи походили на вымысел, но проверить их всё же не мешало. Поэтому великий князь решил на будущий год отправить ещё раз в дальнее и опасное путешествие своего расторопного тиуна Гюрю.
Глава 32
Год 1185-й начался для Руси зловещими чудесами и знамениями. Слухи о них появились вначале на Севере. Приезжие новгородцы рассказывали, что нынешней весной река Волхов сбросила лёд необычайно рано и шла против течения целую седмицу, а на Ильмене рыбаки выловили неводом какого-то человека о двух головах, и за пазухой у того уродца была-де найдена берестяная грамота с неведомыми письменами.
В Белоозере же с неба упал огненный змей и своим дыханием спалил несколько сел; в Полоцке объявились злые духи, они днём и ночью скакали на конях по улицам, незримо уязвляя жителей. Сказывали также, будто во многих других городах колебалась земля и вода в колодцах делалась кровавого цвета.
Слухи, один другого нелепее, расползались по домам, обрастали подробностями, вселяя в сердца владимирцев безотчётный страх.
Отец Иван с амвона Богородичной церкви пытался образумить народ.
— Разве мы не погано живём, когда поддаёмся суеверию? — грозно вопрошал он свою паству. — Почти всякий из вас поворачивает назад, встретив по дороге монаха, свинью или коня лысого. А иные и чиханью веруют, будто оно бывает на здоровье голове. Разве это не язычество? Враг рода человеческого прельщает нас волхвованием, чародейством, блудом, запойством и клеветою. Но самый непростительный грех — наше суеверие, порождённое невежеством. Люди глупые любое явление природы толкуют как худое предзнаменование и не токмо сами робеют, но и других приводят в слабость. Измышления своего тёмного ума они выдают за очевидное, а простое поветрие — за дело рук дьявольских!
Проповеди отца Ивана немного успокоили горожан, но не надолго. Через несколько дней, тринадцатого апреля, на Владимир накинулся красный петух.
73
Вы́я (церк.-слав.) — шея.
74
Монголов.