Страница 41 из 55
«В латинских храмах, сын мой, бескровная жертва совершается верно: на опресноках, а не на квасном хлебе, — это звучит уже голос другого священника, папского легата в Константинополе, — и причащаемся мы облатками, а не из чаши. Ваша же церковь погрязла в ересях...»
Смутный сон перемежался видениями давно умерших людей. На какое-то время выплыло из глубин памяти скуластое лицо Андрея с рыжеватой бородой и глаза его — пронзительные, степного разреза глаза. Всеволоду, как всегда бывало в детстве, хотелось заслониться рукой от их недоброго взгляда.
«...Убит своими же боярами и во дворце своём же, в Боголюбово... Сказывают, будто тело брата твоего два дня лежало непогребённым. Ослепи злодеев, государь! Ослепи-и!!»
И на месте Кучковичей привязаны к столбам у ворот детинца Мстислав и Ярополк... Боже праведный, как кричал Ярополк, когда палач зажал его голову в деревянное ярмо и вытащил из-за голенища нож!
— Государь, беда! Проснись!
Всеволод сел на постели, и из ушей будто вытащили воск. Стан шумел и кричал на разные голоса.
Кузьма Ратишич подал великому князю сапоги.
— Что стряслось? — спросил Всеволод.
— Изяслав пошёл на оплот!
Они выскочили из шатра. Над Черемшаном ещё висел туман, и в нём, у самой воды, тенями мелькали всадники. Судя по их движениям, там шла сеча.
— Вернуть полк! — в ярости закричал Всеволод. — Скачи, останови!
Кузьма Ратишич как кошка прыгнул в седло и погнал коня к оплоту. Но было уже поздно. Ближе к стенам города солнце успело проредить туман, и великий князь увидел, как полк Изяслава, сломав оплот, гонит булгарских пешцев к крепостным воротам.
В городе, видно, испугались, что русские ворвутся внутрь на плечах бегущих, — во всяком случае, мост через ров не опустился, и конники Изяслава рубили булгар, словно тальник.
Со стен тучами летели стрелы и камни из метательных снарядов.
— Святославич! — позвал Всеволод.
— Здесь, княже.
— Займи оплот, под стены не лезь, жди моего гонца.
— Лечу.
Дальше всё происходило так, будто сон ещё не кончился, а сделался нелепее и страшнее. Осыпаемый стрелами, полк Изяслава начал поворачивать коней. Воины на скаку подхватывали с земли раненых, но больше оставляли убитых. Кони без всадников, обезумев, носились по полю.
Чтобы прикрыть отступавших, Всеволод распорядился приготовить к бою владимирскую конную дружину. Но она не понадобилась — булгары не решились преследовать потрёпанный полк, только крики со стен стали громче.
Изяслава принесли на плаще четверо его воинов и осторожно опустили у ног великого князя. Из груди юноши торчала толстая, в два пальца, стрела.
— Из самострела, — сказал один из ратников, — кольчугу пробила, будто холстину.
Изяслав был без сознания. На щеке его багровела широкая ссадина.
«Что же ты наделал, мальчик?» — хотел вымолвить великий князь, но губы его шевельнулись беззвучно.
Подошёл Кузьма Ратишич с лекарем. Лекарь опустился на колени и взял княжича за запястье.
— Сердце пока бьётся, — сказал он, ни на кого не глядя. — Кто-нибудь подсобите мне раздеть его.
Изяслава посадили и, срезав древко стрелы, стали снимать кольчугу. Юноша застонал.
— Пить, — не открывая глаз, попросил он.
— Пить тебе нельзя, — сказал лекарь. — Вот наконечник вытащу, тогда...
Лекарь обнажил рану и, встретившись взглядом со Всеволодом, тихо покачал головой.
Глава 30
И свою жемчужную душу
Изронил он из храброго тела
Через золотое ожерелье[70].
В захваченном Изяславом оплоте укрепился пеший полк Романа Рязанского. Отводные глиняные трубы, подающие в город воду, были забиты деревянными пробками. Булгары совершили несколько ночных вылазок, пытаясь вернуть оплот, но каждый раз отходили с большим уроном для себя. Добытые «языки» показывали, что запасы воды в городе почти истощились — выдают её на душу по полкувшина в сутки, да и то тухлую. Поэтому сеид, глава мусульманского духовенства, разрешил верующим совершать омовение песком.
С каждым днём росло число перебежчиков. В городе, по их словам, назревал бунт. Купцы и ремесленный люд требовали у властей начать с русскими переговоры.
На десятый день прибыл гонец с грамотой, подписанной самим ханом. В послании хан предлагал великому князю заключить мир на вечные времена. «Любые разумные условия, — писал он, — будут приняты нами без оговорок».
Казалось бы, Всеволод добился своего, поставив Великий город на колени. Однако он не выказал по сему случаю никакой радости. Изяслав до сих пор лежал в бреду и лишь изредка приходил в сознание. Молодое крепкое тело княжича упорно цеплялось за жизнь, и, глядя на муки племянника, Всеволод извёлся сам и замучил других бесполезными попрёками. Главным виновником он, конечно, считал себя. Приближённые великого князя уже втайне начинали сожалеть, что Изяслав не был убит наповал. Ну, погоревали бы, поплакали, и делу конец. Война есть война.
Всеволод и сам понимал, что негоже опускать руки. Но ничего не мог с собой поделать: сердце остыло к войне, да и сама её причина казалась теперь незначительной.
«Устал я, наверно, — думал великий князь. — С шестнадцати лет не выпускаю саблю из рук. И впереди трудов непочатый край. Жизни на всё не хватит. А ведь ещё предстоит война с половцами. Покуда их не обуздаем, не быть на Руси тишине».
Вслед за ханским гонцом приехали послы Великого города. Всеволод принял их в своём шатре и сразу повёл разговор об условиях. Булгарские вельможи были покладисты, и договорные грамоты скорописцы составили тут же на двух языках. В грамотах говорилось, что все русские пленные, до последнего человека, немедля отпускаются на свободу, а те, которые уже развезены в дальние земли, будут сысканы и тоже возвращены на родину; за ущерб, причинённый набегом, булгары платят окуп в тридцать тысяч русских гривен — серебром или товарами; купцы, приходящие в Булгарию из русских княжеств, получают право торговать беспошлинно, не подвергаясь поборам, как законным, так и незаконным, со стороны ханских мытников[71]; и, наконец, Булгария впредь не станет самовольно карать русские сёла, укрывающие ушкуйников, но будет предавать их в руки великого князя, дабы он мог вершить суд над ними по справедливости.
Ханские вельможи согласились по всем разделам договора, но окуп нашли непомерно высоким.
— Вам жаль серебра, — резко сказал Всеволод, — так я напомню, что за него вы покупаете не пеньку, а жизнь. И я ещё подумаю — не мала ли цена? Не я ведь первым пришёл на вашу землю.
Угроза подействовала, и в тот же день в город была пущена вода, а из-за стен потянулись обозы, груженные дорогими тканями, сосудами, воинским снаряжением, бочками монет и съестными припасами. Великий князь тем временем через переводчика вёл беседу с купцами.
— Я наслышан, — говорил он, — что ваша страна богата белым камнем. Ежели вы станете возить его к нам во Владимир, то в накладе не останетесь. Каждую плиту, каждый брус оплачу втрое против здешней цены. Камень у нас и свой есть, да его пока мало добывают.
Купцы слушали внимательно.
— Много ли камня надо? — спросил один из них.
— Весь возьму, сколько привезёте.
— Это хорошо. Вот только дорога опасна.
— Я велю, чтобы от устья Камы гостей провожали струги с русской дружиной. Отныне никто не посмеет вас обидеть.
При последних словах великого князя купцы совсем повеселели и стали откланиваться, но Всеволод пожелал поехать вместе с ними — осмотреть город.
Он вступил в Биляр с небольшим отрядом. Услужливые купцы первым делом повели русского князя в баню. Очевидно, она была предметом гордости местных жителей, и не без оснований. Всеволод отметил про себя, что по своим удобствам она почти не уступает византийским заведениям такого рода.
70
Ожерелье — круглый или квадратный ворот княжеской одежды, обшитый золотом и каменьями.
71
Мы́тник — таможенник.