Страница 38 из 55
Епископ стоял перед полками, высоко подняв над головой золотой крест:
— Благословляю вас, воины православные! Идите и со крушите ворога. Да храни бог в рати сей государя нашего Всеволода Юрьича, да укрепит он меч в его деснице!
Голос епископа был слаб, и дальние ряды его не слышали.
Под торжественный гул Успенского колокола, распустив стяги, войско выступило из городских ворот и пошло на восток, в сторону Волги.
В Городце, у пристани, уже покачивались на мутной вешней волне десятки смолёных стругов. Острогрудые и лёгкие, они словно кланялись ратникам точёными головами, приглашая их взойти по новеньким сходням.
Каждый струг был оснащён шестью парами еловых вёсел, а вёсла пропитаны скипидаром — от гниения. Белые паруса на щеглах[64], пока ещё скрученные, слегка похлопывали на ветру концами-плётками, будто сами себя торопили в дорогу.
Целый день ушёл на погрузку людей, оружия и припасов. Последними были втащены на палубу большие деревянные щиты. Они достигали человеческого роста и ставились в особые пазы вдоль бортов, чтобы за ними при нужде можно было укрыться от стрел, пускаемых с берега.
Корм для коней разместили на грузовых судах — насадах. Если струг поднимал полсотни воинов, то в насады вошло бы вчетверо больше, но они были неповоротливы и не годились для сражения на воде.
Но вот, наконец, наступил миг отплытия. Один за другим струги выходили на стремнину и резво поворачивали на полдень.
— Поглядыва-ай! — перекликались кормчие.
Поплыли мимо шёлковые песчаные отмели, на которых сидели стаи диких гусей.
Волга текла весёлая и праздничная, играя на солнце розовой чешуёй. По берегам мелькали курные избушки рыбацких деревень, а дальше, за пойменными лугами, как брошенные платки, лежали пашни, и среди них синели изредка купола церквей.
Когда струги приближались к берегу или проходили мимо островов, становилось видно, как на полузатопленных тополях и вётлах копошилось всякое зверьё — полёвки, крысы, зайцы и бурундуки спасались тут от полой воды. Над ними кружили горластые вороны, как бы говоря: «Беррегись, врраз сгррабастаем».
К вечеру струги и насады втянулись в узкую заводь, потревожив птичьи станицы. Гуси, лебеди и утки взлетали такими густыми тучами, что из-за их крика и шума крыльев не расслышать было человеческого голоса.
Пока погасла заря, ратники успели наловить сетями рыбы, и теперь в котлах булькала наваристая уха. Отужинав, начали устраиваться на ночлег.
В тёмном небе высыпали мелкие, как просо, звёзды, и среди них обозначилась колесница царя Давида[65]. Возле самой воды, собравшись в кружок у костра, пели молодые ополченцы:
Наутро вышли с солнцем и ближе к полудню с переднего струга увидели вдали многочисленные ладьи.
На всякий случай великий князь приказал изготовиться к бою, хотя был уверен, что это судовая рать из Коломны. Так оно и оказалось. Рязанцы и муромцы пришли к устью Оки раньше и уже второй день поджидали князей.
В версте ниже по течению разбила свой стан конница. Всеволод поехал туда с Изяславом и княжичем Владимиром.
Среди южнорусских дружинников затесался небольшой отряд северян. Намётанный глаз Всеволода определил это сразу: их выдавали бороды веником и разношёрстная воинская справа. У многих вместо седел были подушки.
— Что за люди? — спросил великий князь, подходя к ним.
Вперёд выступил молодой кудрявый парень.
«Медник Спирька, колдун», — сразу признал его Всеволод, но виду не подал: вспоминать обстоятельства их знакомства было неудобно для обоих.
— Люди разные, государь. Пришли послужить тебе верой и правдой, — ответил Спирька. — Дозволь с глазу на глаз слово молвить.
Они отошли в сторонку.
— Государь, — жарко зашептал медник. — Пусти нас в ладьях передом. До булгар мигом дойдёт весть, что на Волге-де шалят ушкуйники. Людишки мои одеты кто во что горазд, и впрямь за разбойников сойдём.
«Да половина из вас разбойники и есть, будто я не вижу», — подумал Всеволод, но вслух ничего не сказал.
— Вот бохми́ты[66] и пускай думают, — продолжал Спирька, — что пришли мы сами по себе, малыми силами.
— А ежели угодите им в лапы?
— На том стоять и будем: хотели, мол, поживиться вашим добром.
— Да ведь вас в рабство продадут.
Спирька тряхнул кудрями.
— Э-э, государь, волка бояться — от зайца бежать. Дозволь...
— Ну, будь по-твоему. Как стемнеет, берите два струга — и с богом. Но далеко не уходите, а то молва позади вас останется.
— Всё сделаем ладом, государь!
Ночью отряд Спирьки исчез, будто его и не было.
Утро выдалось непогожее. По реке перекатывались беляки. Струги зарывались в них носом, вздымая рваную пену. На судах шла разминка — воины ставили и убирали бортовые щиты, гребцы учились подходить к неприятельским кораблям вплотную, а крючники обретали навык работать баграми и «кошками». Не обошлось и без переполоха: два струга волна столкнула так, что люди посыпались с них, словно семечки с противня. Хорошо ещё, что по случаю жары все поснимали доспехи.
Всеволод стоял на носу переднего струга, вглядываясь в проплывающие берега. Слева, на сколько хватал глаз, тянулись заволжские луга, другой берег был горист и отрубист. Он весь зарос сосняком и берёзой.
«Простору-то сколько! — подумал великий князь. — И все эти угодья втуне лежат, ждут земледельца».
В излучине Волги, с правой руки, замаячили рубленые башенки.
— Макарьево! — крикнул кормчий. — Последний острожек!
Словно гусиная стая, прошли струги мимо городка. В лучах солнца блеснул на звоннице крест. И скрылся.
Русь кончилась. Дальше на восток лежали земли мордвы и черемисы, платившие дань Великому городу.
Глава 28
Великий город был воистину велик. Его бесчисленные базары раскинулись почти на всех площадях. С утра и до вечера здесь шёл бойкий торг. Покупалось и продавалось всё — от человека до подковы. Азиатских товаров было особенно много: перед зачарованным взором покупателя переливались потоки шелков и цветных тонких шалей; бухарские и шемаханские ковры соперничали друг с другом в хитросплетении и яркости узоров; сверкающими грудами лежали мечи кавказской работы и турецкие ятаганы; искромётно серебрились связки соболей, куниц и лис, и нестерпимым блеском горела красная медь чеканных тонкогорлых кувшинов.
Вокруг ревели верблюды, кричали ослы, ржали кони и звучала разноязычная речь. Великий город жил от века торговлей, а булгары были в ней посредниками. Они ревниво хранили тайну путей, ведущих в полунощные страны. Чтобы напугать непоседливых арабов и персов, булгарские купцы рассказывали им о северных краях страшные сказки: будто живут там безглавые дикари-людоеды, убивающие без жалости всякого чужеземца, и будто ехать к ним надо через глубокие пропасти, бесконечными снеговыми пустынями, где солнце светит только раз в году, а голоса путешественников замерзают в лютую стужу и оттаивают только весной, наполняя воздух диковинными звуками.
Конечно, булгары знали цену полярной ночи, но жажда наживы пересиливала страх перед всеми опасностями дороги, и меновая торговля с Югрой шла почти круглый год. Приезжая к «безглавым людоедам», купцы оставляли свои товары на видном месте и уходили. Через несколько дней взамен своих котлов, ножей и стеклянных бус они забирали меха, часто даже в глаза не видя людей, с которыми ведут обмен. Так же поступали и новгородцы. Вот встреч с ними булгары действительно боялись как огня. Ушкуйники в два счёта могли отнять всю добычу да вдобавок, и голову снести. Впрочем, голова в те времена ценилась недорого, а живой человек стоил всего щепоть серебра.
64
Щегла — мачта.
65
Большая Медведица.
66
Бохми́ты — мусульмане, последователи пророка Магомета.