Страница 8 из 101
Лишь только скрылся на съезде к Москве-реке последний стрелец, Богдан негромко сказал Игнашу:
— Давай следом.
Но Богдан ехал с опаской: впереди был Иов — и как бы, возвращаясь, не заметил его. Миновав мост, Богдан велел свернуть от улицы Ордынки в сторону и гнать коня вдоль Москвы-реки. Он был уверен, что не потеряет Иоакима на знакомом пути хоть до самого Киева.
И ничто больше не мешало движению Богдана к цели. Когда он миновал треть пути до Боровска, холопы нагнали его возок. Богдан пересел в карету, запряжённую тройкой вороных, Игнаш сел за вожжи, холопы ушли в возок, и все тронулись в путь.
Теперь, в глубине удобной кареты, Богдан мог спокойно обдумать план своих действий. Он ещё раз вспомнил всё, о чём говорил ему Дионисий. Он даже подверг сомнению действия Дионисия против патриаршества на Руси. К тому же Богдан был не уверен, что заставит Иоакима забыть все посулы Москве. Однако на первой же остановке для ночного отдыха, а это предстояло, по расчётам Богдана, в Боровске, он проникнет в покой патриарха и заставит выслушать, но не больше. Ведь он не смел применить к патриарху насилие.
Другое дело побудить Иоакима действовать в пользу Дионисия. Тут можно не поскупиться на большие дары. Патриарх не так богат, чтобы отказаться от них. И надо полагать, что он всё сделает в пользу Дионисия, если увидит, что не зря зажигает свечи. Само собой, чтобы патриарх действовал успешно в пользу Дионисия, нужно добиться, дабы никто не помещал восхождению Дионисия на церковный престол. Никто! Вот ведь какой оклад нужен будущему патриарху. Однако ещё год-два Богдан ничего не может обещать. А там... Да подрастёт же наконец царевич Митюша! И тогда уж по его воле Бельский развернётся. Честолюбец воздвигал всё новые воздушные чертоги. Пред ним, дерзостью и гордыней обуреваемым, витал престол. Иному показалось бы это сумасшествием. Но не Бельскому. Он мечтал о троне по исключительной своей дерзости. Она питала его надежды, гасила всякие сомнения.
Богдан был отчаянным и азартным игроком. Его не пугала величина ставок, даже если ставкой была сама жизнь. Пускаясь в игру, он умел предвидеть ход событий. Или это ему так казалось? Но главное он знал доподлинно: век царя Фёдора недолог. Не нужно было ходить к ведунам, баальницам, чтобы сказать время кончины немощного, одолеваемого водянкою предпоследнего отпрыска Калитиного племени. А после Фёдора Иоанновича кому трон и корона, кому державный скипетр? — задавал Бельский себе вопрос. Что ж, пока у трона есть прямой наследник — царевич Дмитрий. «О, если бы царевич Дмитрий», — тешил себя Богдан. Но ему с трудом верилось, что Дмитрию достанется престол, пока жив Борис Годунов. Это, считал Богдан, не тот человек, который выпускает из рук удачу. Да чтобы он, будучи сегодня полновластным правителем России, не нашёл путь лишить этого наследника престола! Борис добьётся, чтобы церковь наконец лишила Дмитрия права на престол, как незаконнорождённого. Церковь могла пойти на такой шаг, не греша перед Богом.
И как было важно сейчас Богдану узнать доподлинные тайные желания Бориса. Тогда и дорогу торить легче. И Богдан решил после встречи с патриархом побывать у волхвов. Какую судьбу нарекут они Борису, что ждёт Дмитрия — всё это важно знать. И вот уже пылкое и коварное воображение Богдана представило, что на пути к трону нет Дмитрия. Он увидел только умирающего царя, а возле его постели — только царицу Ирину и Бориса Годунова. А за ними — Фёдора Романова и Фёдора Мстиславского. Между ними и загорится борьба за выборного царя на престол. Ему, Богдану, пока нет места у трона, он пока за спинами этих фаворитов судьбы.
Вот тут-то и нужен Дионисий, преданный единоверец, чтобы он кинул в народ клич о выборном царе. Выборный царь! За кого крикнет Русь, тому и быть! А уж они вместе с Дионисием позаботятся, чтобы Русь позвала его, Богдана Бельского. Русь знает его: торговая, служилая, крестьянская.
Царский оружничий — лицо видное. «Вперёд! Вперёд, Богдан! Тори себе дорогу! Осанна!» — взвинчивал себя Бельский.
Становилось жарко. Время приближалось к обеду. Богдан знал, что где-то после двух третей пути до Боровска патриарх сделает полуденный привал. Сам Богдан решил не останавливаться, а мчать до Боровска, там поднять монастырскую братию на молебен в честь гостя, да чтобы с колокольным звоном, с хоругвями встретить Иоакима.
Пополудни Богдан увидел на берегу реки Нары, чуть в стороне от брода, табор патриарха. Там горел костёр, готовились к трапезе. Богдану пока было не до еды. Он миновал табор без задержки. Видел: стрельцы смотрели вслед. Да какое им дело!
В боровском Пафнутьевом монастыре Богдан всё исполнил как задумал. И встреча патриарха достойно произошла: и молебен отслужили, и в трапезной ужин был. Бельский сидел вблизи Иоакима. С одной стороны от патриарха — игумен Алексий, с другой — он. За спиной патриарха стоял толмач, но Богдан не хотел разговаривать о деле за столом. У игумена уши остры, а язык, поди, Иову предан. Да уж больно говорлив. Вон как частит: «Пришёл Спас — всему час: плоды созрели. Убрать да и вкусить можно. Но до второго Спаса мы не едим никаких плодов».
Богдану знакомо сие. В вотчине дворовые девки сегодня закат с песнями провожают. Одно слово — осенины дни готовятся встречать. И сам Богдан чинно встречал их.
После свершения молитвы в честь вкушения пищи, Богдан и игумен проводили патриарха до гостевой кельи, пожелали хорошего сна и ушли. Игумен повёл Богдана в келью, ему отведённую. А как ушёл игумен, так Богдан к патриарху поспешил. Он в этот миг досадовал, что не может поговорить без толмача и двух слов не знает по-гречески.
Постучав в дверь, Богдан вошёл в келью патриарха. Толмач был с ним, и патриарх сразу же спросил:
— Сын мой, зрю, что ты усердно ищешь беседы. Чем озабочен?
— Если святейший владыко готов выслушать раба грешного, я поведаю то, чем сегодня озабочена русская церковь и чего ты не услышал от её иерархов, — сказал Богдан на одном дыхании.
— Говори, сын мой.
— Тебя, святейший, просили проявить заботу о патриаршем престоле для Москвы. Но она не готова для устройства престола.
— Так ли сие?
— Да, святейший! Ты убедился на первом шагу в её гордыне. Дионисий не встал под твоё благословение не потому, что не знал чина, а понуждаемый волей правителя Годунова. В церкви раскол, происки, пронырство. Митрополит Иов светел душой, но мягок, аки воск. И правитель вьёт из него верёвки для плевиц. Ты, святейший, по себе знаешь, к чему приводят козни сатаны.
— Да, да, сын мой. Антиохийская церковь приняла много страданий... Что же ты хочешь, что ищешь, россиянин? — Иоаким смотрел Богдану прямо в глаза, и Богдану показалось, что этот знатный человек глубоко озабочен делами русской церкви. — Что нужно сделать, чтобы ваши иерархи пришли к миру и согласию?
— О, святейший отец, как раз и не следует давать движение тому, о чём просили правитель и царь. Пусть ещё два-три года русская церковь остаётся зависимой от твоей церкви, от Царьградской. Два-три года! — горячо закончил Богдан. Затем он решительно подошёл к толмачу и бесцеремонно вывел его из кельи. А захлопнув дверь, достал из внутреннего кармана кожаную кису, положил её на налой. — Святейший отец, забудьте на два года, зачем приезжали! Два года! — Бельский взял руку патриарха, поцеловал её, а потом крепко пожал. С тем и покинул келью.
Спустя полчаса Бельский уехал из Пафнутьева монастыря, держа путь на Верею, чтобы вернуться в Москву через Смоленскую заставу. Ничто не испугало Богдана, ни ночь, ни глухой лес, где и волки и медведи могли выйти на дорогу.
...И прошло несколько месяцев, как Богдан побеседовал с Иоакимом. Вестей от него в Москву не приходило. И Богдан радовался: всё идёт как задумано. Зато каждый месяц в Антиохию, то с оказией, то с гонцами, от московских иерархов летели запросы. Годунов был в большой обиде на Иоакима. Иов недоумевал: столько заверений и — всё на ветер. И снова писал ласковые письма Иоакиму, отправлял их с купцами. Но шли в Антиохию и другие грамотки, да больше с гнилью.