Страница 75 из 81
И крестный ход завершился мирно и тихо. И горожане, что табунились скрытно по дворам с припрятанным оружием, стали расходиться по домам, ещё не ведая, что им осталось лишь два дня безмятежной жизни. Над Москвою собирались грозовые тучи.
И в понедельник в Москве ещё было тихо. Но ощущение грозы нарастало. Вездесущий Сильвестр к вечеру вернулся в палаты с торжища на Варварке. Там теперь больше торговали слухами. Брали за них мало, разве что ковш пива или браги. Но цена слухам большая была. Узнал Сильвестр, что к Москве подошло ополчение из Рязани. Привёл его боярин Прокопий Ляпунов. Да близ Серпуховской заставы появился с калужанами князь Дмитрий Трубецкой. А ещё спешил с ратью из Владимира князь Литвинов-Мосальский.
Сильвестр не жалел за добрые вести и чарку водки. Подошёл к нему ярославский мужичишко, холоп боярина Ивана Волошина, и сказывает:
— Тебя, слышу, новина волнует. На сугрев дай, так и порадую.
— Держи алтын, — не поскупился драному мужичишке Сильвестр.
— Идёт мой барин из Ярославля да князь Козловский из Романова, а с ними по тысяче воев с огненным снарядом и пушками.
С такими добрыми вестями и поспешил Сильвестр в палаты патриарха. Да в Кремль ему войти было непросто, нужно обдурить стражу, потому как князь Салтыков не велел его впускать. На сей раз Сильвестр лубяной короб с пирожками купил. Да торговца заставил их в Кремль нести, сам рядом шёл, у ворот крикнул:
— Эй, браты, отчиняйте, угощение несу! — И угостил стражей тёплыми пирожками. А что осталось, другим стражам понёс, что стояли у патриаршего двора. Пришёл в палаты и не мешкая выложил новости. Гермоген радовался каждой доброй вести, с гордостью говорил:
— Русь проснулась! Единый Вседержитель ведёт свою паству на еретиков, скоро не быть им в первопрестольной.
— Да вижу, и мне пора саблю точить! — задорно сказал Сильвестр.
— Пора, сын мой! Пора. И, уповая на Всевышнего, завтра, во вторник страстной недели, и начнём. Изготовились москвитяне и по зову набата возьмут в руки оружие, пойдут воевать ляхов в Китай-городе, — раскрывал карты Гермоген. — И сам ты, сын мой, завтра с рассветом поднимешься на колокольню церкви Благовещения Богородицы, что на Житном дворе и ударишь в «Горлатного», как солнце взойдёт.
— Всё сделаю, владыко, как велишь, — ответил бодро Сильвестр.
— Верю. А теперь иди к архимандриту Дионисию и верши с ним всё по нашим метам. Он скажет, что делать.
— Иду с твоим именем на устах.
Патриарший приказ, палаты которого находились в Кремле, ещё действовал. Но появившийся в Москве гетман Струсь решил его закрыть, чтобы занять помещение для постоя своих солдат. Архимандрит Дионисий, исполнявший в приказе волю патриарха, сходил к Гонсевскому и потребовал защитить его от разбоя Струся.
— Как можно быть церкви без приказа, как епархиями руководить?! — доказывал Дионисий коменданту.
Пан Гонсевский «защитил» приказ скрепя сердце. Знал он, какие грамоты рождаются в стенах Патриаршего приказа по воле Гермогена.
— Вот как поймаю дьяков с разбойными грамотами, так и отдам тебе сей приказ на расправу, — утешал потом Гонсевский Струся.
Архимандрит Дионисий узнал об этой угрозе, что над дьяками занесён меч. И призывал их быть осторожными. И до страстной недели они продержались. А в понедельник весь день дьяки размножали грамоты-воззвания. Их написал Дионисий в сильных выражениях, пронизанных благочестивыми призывами. Да был в воззвании и гражданский смысл. «Вспомните, — вещал Дионисий, — сколько царств и владычеств погибли от раздоров и разврата. Не теряйте времени, медлительность разрушит все ваши предприятия. Плен, латинство, разорение угрожают России. Укрепляемые братолюбием, восстанем за веру единую!»
Прочитав воззвание вместе с Сильвестром, Дионисий сказал:
— Ему и гулять ноне по Москве, по Руси!
К вечеру люди Патриаршего приказа уходили из Кремля, дабы долго не возвращаться в него. Они уносили спрятанные в разные тайники одежды списки воззвания.
Но рьяно следили за дьяками и подьячими Патриаршего приказа люди думного дворянина Федьки Андронова, они хватали дьяков возле ворот Кремля, тащили в башни, обыскивали до исподнего белья и если находили список, то бросали человека в пытошные башни. А воззвания несли к Гонсевскому. Призывы к восстанию против поляков прочитали Жолкевский, Струсь, все полковники, служилые люди. И поняли ляхи, что их мирное «гостевание» в Москве подошло к концу.
С благословения патриарха всея Руси Гермогена Москва изготовилась к смертельной схватке с чужеземцами. А к первопрестольной подходили всё новые отряды ополченцев.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
НАЧАЛО БИТВЫ ЗА РУСЬ
В тот же понедельник после Вербного воскресенья комендант Кремля Гонсевский велел привести к себе боярина Михаила Салтыкова. Он так и сказал гетману Струсю: «Пошли улан, пусть приведут оного болтуна».
Михаила Салтыкова нашли в своих палатах в Белом городе. Подворье князя походило на крепость с гарнизоном. Больше сотни молодых холопов учились на дворе рукопашному бою, охраняли палаты. А против ворот, близ красного крыльца, стояла пушка.
Михаил Салтыков сидел в трапезной со своим другом Федькой Андроновым и был пьян. Неудача ночью накануне Вербного воскресенья, когда он не сумел захватить заложников, близких Гермогена, обошлась ему дорого. После крестного хода гетман Струсь сказал Салтыкову:
— Ты обвёл пана Гонсевского за нос!
Салтыков ещё бодрился и поправил Струся:
— Я мог обвести пана гетмана вокруг пальца, а за нос у нас водят.
— Ты плохой слуга. А плохих слуг мы наказываем! — закричал Струсь.
— Я тебе не слуга, а боярин, — не смолчал Салтыков. — Ещё князь. Ты поплатишься за обиду!
— Ты и боярин плохой. Знаю, что боярство в Тушине получил от самозванца, — уколол Струсь Салтыкова. — Да можем и боярства лишить.
И когда близ подворья появился отряд конных поляков, сердце Михаила Салтыкова дрогнуло: «Вот и за расплатой пришли». Появился холоп.
— В Кремль тебя, барин, зовут, — сказал он с поклоном.
— Зачем? Как ты думаешь, умная голова? — спросил Михаил Федьку.
— Что думать? Велят тебе дьяков Патриаршего приказа казнить. Вот и засучай рукава, карающая десница, — ответил Федька.
Салтыков взял с собой десять вооружённых холопов и поскакал с ними в Кремль. Но холопов за ворота не пустили. Салтыков въехал в них один, явился к Гонсевскому. Гетман был в торжественном наряде: в куньей шапке с пером, в кунтуше, украшенном жемчугами и летами, с атласными отворотами. Сидел гетман в высоком кресле, похожем на трон, в руках держал булаву. Гонсевский сразу озадачил Салтыкова:
— Если ты с Богом, то кто после него?
Салтыков подумал, в чём подвох. И вспомнил, что на подобный вопрос он уже отвечал в Тушине. Но тогда было легче. Однако, проявив лицемерие и ложь, Салтыков ответил:
— Есть ещё святая Дева Мария и царь-батюшка Владислав.
— Готов ли ты отдать жизнь и имущество за царя Владислава?
— Во благо царя не пощажу ни живота, ни двора.
— Мы тебе верим, боярин. — Гонсевский оглянулся. За его спиной была дверь, завешенная тяжёлой портьерой.
И показалось Салтыкову, что там мелькнуло лицо Мстиславского.
— Гетман, что тебе нужно от меня? — с вызовом спросил князь. — Я служу царю не за страх, а за совесть. И ежели за промашку думаешь посчитаться, готов принять упрёк.
— Вижу, что ты сказал всё, — начал гетман. — Теперь слушай меня. Именем даря Владислава повелеваю тебе завтра, во вторник страстной недели, чуть свет... — Гетман снова посмотрел назад и повторил: — Чуть свет предать огню свои палаты и подворье! — Гонсевский не стал объяснять надобность сего варварства. Он хотел сжечь Москву руками предателя.
Поляки решились на крайнюю меру и сочли, что нужно построить вокруг Кремля и Китай-города редут обороны. А за ним, до горизонта, чтобы была выжженная земля, чтобы россиян охватывал паралич от страха, когда они попытались бы подойти к Китай-городу, к Кремлю.