Страница 39 из 81
Но не всем по душе пришлось выступление Пафнутия. Да многих поразило то, что, уйдя в палаты воеводы монахом, он явился перед ними в одеянии митрополита. Неожиданно с площади в Пафнутия полетели палки, камни, раздался призыв:
— Сарынь! Сарынь! Чего терпите холуя Шуйского? Руду пустить!
— Миряне, держите буйство в узде! — крикнул воевода Ляпунов. — Владыко Пафнутий наш земляк и заботится о нашей благости.
— Сарынь! Сарынь! — неслось из одного места с площади.
Но подняли голос рязанцы, и там, где кричали «сарынь», возникла потасовка. Стрелец Яков ринулся в ту свару. А Ляпунов взял Пафнутия под руку и повёл его в палаты.
— Рязань полна татей. Ивашка Болотников всех сидельцев тянет за собой. У него не войско, а шайка, всюду она в разбой идёт. Тебе, владыко, опасица грозит одному ходить. Ну да мы тебя побережём. И стрелец Яков при тебе встанет. А князя Шаховского мы зря упустили. Печать государева при нём, и смуты она прибавляет.
Пафнутий не стал разуверять воеводу в том, что печати у Шаховского больше нет. Он лишь глянул на воеводу значительно, но ничего не сказал.
В Рязани митрополит не задержался. На второй день родительской недели он попросил у Прокопия лошадь, возок да людей, дабы проводили до Тулы, которая отступилась от Москвы в заблуждении и тоже, как Рязань, потянулась к Ивану Болотникову. Там ни воеводы, ни архиереи не внушали доверия в преданности царю России.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
КЛИЧ ПАТРИАРХА
В праздник Дмитрия Салунского и всю родительскую неделю Успенский собор Кремля, освещённый тысячью свечей, казался волшебным храмом. С раннего утра его заполняли прихожане, чтобы помолиться за родных и близких, вознестись душами во время пения, чтобы в самый возвышенный миг звучания псалмов, когда приходило очищение от земных печалей, возникала божественная тишина, увидеть патриарха. В сей миг открывались врата алтаря и выходил из них в торжественном облачении боголюбец Гермоген. И снова величаво возносил к Господу пение многоголосый хор певчих. На патриархе была голубая мантия, панагия и животворящий крест. В одной руке он держал жезл святого Петра, в другой — кадило. Он начинал проповедь торжественной литургии.
— Помилуй меня, Боже Всевышний, ибо на тебя уповает душа моя, и в тени крыл твоих я укроюсь, доколе не пройдут беды. — Лик Гермогена суров, почти мрачен. Да и откуда светиться радости, если держава пылает в огне междоусобицы. Ивашка Болотников с татями перешагнул через Заокский край, с ходу и с малыми потерями захватил крепость Коломну, в скоротечной же стычке на реке Пахре избежал разгрома от рати князя Михаила Скопина-Шуйского, и, бросив ему на избиение ватагу мужиков, сам пошёл дальше. Всей силой своего войска навалился на князя Фёдора Мстиславского и других старых воевод, нанёс им большой урон близ села Троицкого в семидесяти верстах от Москвы и вольно достиг села Коломенского, расположился в нём станом, занял царский дворец — всего в десяти верстах от Кремля.
Болотников скоро обнаружил характер своего восстания. Он крикнул россиянам: «Боярским холопам побить своих бояр, жён их, вотчины и поместья их захватить, шпыням и безыменникам, ворам торговых людей побивать, имение их грабить». Да призывал Болотников к себе всех татей и разбойников, давал им боярство, воеводство, окольничество и даже дьячество. Много жадных нашлось, многим захотелось достичь богатства, титулов, отняв всё это у других. И покорялись Болотникову малые военные города вокруг Москвы: Малоярославец, Можайск, Волоколамск, Рогачёв. Москва охватывалась железным обручем. И мыслил Болотников стянуть сей железный обруч до потери живота последним москвитянином.
— Но православная Русь непоборима, — звенел голос патриарха. — Встала на пути вора и еретика Ивашки Болотникова опора христианской веры Тверь. Поднял хоругвь сопротивления архиепископ Феоктист. Он собрал клириков и приказных людей и всех истинных православных верующих Твери и епархии и укрепил их постоять за веру, за отчизну. Он позвал их защищать святую церковь от поругания латинян и еретиков. Он призвал тверчан постоять за крестное целование царю Василию. Вышли тверчане всем миром на врага и погнали его, многих плениша. Хвала тверчанам во веки веков! — продолжал Гермоген проповедь. — Готово сердце моё, Боже, буду петь и славить Тебя.
События менялись с каждым часом, уже во время вечернего богослужения Гермоген поведал прихожанам о том, что Ивашка подошёл почти к самой Москве и готовит удар по первопрестольной. И Гермоген вознёс гневные слова в адрес вора:
— Всевышний Господь, очевидец страданий народных, защити детей своих от врагов, защити от восставших на меня, спаси народ от кровоядцев и разбойников. — И Гермоген послал анафему и отлучение от церкви атаману Болотникову, епифанскому сотнику Истоме Пашкову, сотнику Юшке Беззубцеву, а с ними тулякам, которые заворовались и целовали крест вору. Да пуще всех проклял Гермоген с амвона главного собора России князя Григория Шаховского, «родителя» самозванца второго. Однако Гермоген нёс и похвалу тем, кто защищал вековую Русь.
— Хвала детям Божиим смолянам. Они не ждут хорошего от нового самозванца, который продал душу полякам и готов был уступить им Смоленск. Они собрались войском вкруг воеводы Григория Полтева, идут на помощь Москве. Они очистили от врагов Вязьму и Дорогобуж.
И после проповеди Гермогена верующие покидали собор с жаждой послужить Отечеству, молодые шли в ополчение, которое собиралось в первопрестольной по воле царя Василия Шуйского. И один за другим полки ратников уходили на позиции под Коломенское, дабы встать против войска Болотникова.
Вести о событиях в державе поступали к Гермогену каждый день и со всех концов, охваченных смутой. Вот пришёл по первому крепкому морозу в палаты патриарха его старый побратим ведун Пётр Окулов, принёс нужные вести из Калуги. Рассказал, как изменой князей воевод Михаила Борятинского и Ивана Воротынского была захвачена Ивашкой Болотниковым Калуга. Гермоген в тот же день встретился с царём Василием, поведал ему о событиях под тем городом. Попросил:
— Ты верни сей град. Да воевод нужно пленить и наказать.
На другой же день двинулась под Калугу рать воеводы Ивана Шуйского. И не сносить бы атаману Ивашке головы, да воеводы-изменники опять ему помогли. И был в том тайный сговор не только Борятинского и Воротынского, но и многих других вельмож, которые хотели царю худа.
С малой колоколенки смотрели они на Россию, считал патриарх. Все они пеклись больше о своих интересах. Многие заботились лишь о том, как вернее сохранить блага, данные им Лжедмитрием. И лучшего не придумали, как ринуться на поиски нового самозванца. Вельможи не спешили на зов царя Василия, когда он призывал их действовать в пользу державы.
Гермоген понимал царя Василия, когда тот вынужденно назначал в полки воевод, не блистающих умом, не имеющих опыта. Патриарх вспомнил, как бездарно дали себя разбить на реке Лопасне московские воеводы воеводе повстанцев Истоме Пашкову. Печалился и негодовал патриарх. И как он радовался, когда в Москву приходили добрые вести с полей сражений. Того же Истому Пашкова побил вскорости вездесущий князь воевода Михаил Скопин-Шуйский. И в новой проповеди Гермогена уже звучала похвала славному воеводе-поборителю Михаилу.
И царь воздал ласку и милость племяннику, к 17 рублям годового жалования добавил ещё пять рублей. Гермоген счёл такую «доброту» к лучшему воеводе недостойной.
— Зачем сия подачка Скопину? Поставь его воеводой над всей русской ратью — вот достойный венец его ратному подвигу.
Царь Василий посмотрел на Гермогена подозрительно. В душе появился холодок. «Уж не хочешь ли ты, святейший, отнять у меня последнюю власть? — подумал Шуйский. — Мало я отдал её боярской Думе и Земскому Собору». И сам упрекнул Гермогена:
— Нужно ли тебе, владыко святейший, в государевы дела вникать? Я не царь Дмитрий. Тот был щедр к царедворцам и воеводам без меры. Но разорил Россию так, как не разорял Мамай.