Страница 92 из 124
По всей видимости, чтобы внести хоть какое-то разнообразие в рутину ансамбля, Бифхарт отдал распоряжение покрасить стены комнат в простейшие цвета. Были закуплены краски и усилиями членов группы произведены малярные работы. Для своей спальни Капитан выбрал синий цвет, для кухни – желтый. Гостиная (она же общая спальня и репетиционная комната) была покрашена в ярко-красный. Капитан определенно все сильнее начал тянуться к изобразительному искусству. Теперь во время «бесед» он начал постоянно рисовать. Героями этих нехитрых набросков были комичные и гротескные чудовища, пожиравшие друг друга[148]. Изгнанный из группы Даг Мун, который снова начал заглядывать в гости, был глубоко убежден, что Капитан находился «под контролем невидимых сил»[149]. Бифхарт и сам, похоже, знал, с чем имеет дело: он рассказывал Френчу, что Форельный дом был построен на месте древнего индейского захоронения, и что он сам вступал в контакт с древними духами. «Я видел, как Дон контролировал события», – вспоминал Джон Олдридж. Он рассказывал историю, которая приключилась однажды вечером, когда они с Доном и Дагом Муном сидели перед домом на Энсенада-драйв: «Было поздно, и мимо проехала машина. Она проехала до конца квартала и повернула назад, в нашу сторону. Она ездила туда-сюда больше десяти минут. Я насчитал одиннадцать раз… Наконец Дон сказал: "Теперь я его отпущу". И машина уехала…»[150]. Еще одним гостем Энсенада-драйв был гитарист Меррелл Фанкхаузер, старый друг Джеффа Коттона. Он вспоминал: «Соседи боялись Ван Влита и его музыкантов, потому что они все выглядели так странно, с бородами и длинными волосами, и все были бледными, потому что целый год не видели солнца. По ночам в доме горел слабый свет, из него доносилась эта ненормальная музыка, и все вокруг заросло деревьями, с которых свисал мох. Жутковатое местечко»[151].
Джон Френч особенно остро переживал происходящее. Он был воспитан в христианской семье, однако с юных лет увлекался оккультизмом. Теперь ему начинало казаться, что тьма и ужасы из древних книг начинают материализовываться прямо перед ним; он ощущал «глубокую и темную пустоту внутри, унылую безнадежность и чувство отчаяния»[152]. Пытаясь спастись от этих чувств, Френч снова начал молиться. Где-то по соседству Джефф Коттон практиковал обряды розенкрейцеров.
Много лет спустя Дон Ван Влит рассказывал, что и ему приходилось непросто: «Иногда бывает сложно пройти через кого-то[136], кто не хочет, чтобы через него проходили. Но если взялся, то я точно пройду. Я упрямый»[153]. Ради полной вовлеченности в творческий процесс Капитану приходилось идти на жертвы: «Стравинский приглашал меня в гости… Лора Хаксли звонила и хотела, чтобы я с ним [Олдосом] познакомился… А я не пошел. Потому что плотно работал над тем альбомом. Да и люди вокруг меня… Если бы я их оставил, они наверняка тут же сделали бы ноги»[154]. Отметим, что в отношении «людей» у Капитана были все основания опасаться. Джон Френч уходил из группы несколько раз, но каждый раз возвращался. Один раз за ним даже приехала мама и забрала его из Форельного дома. Джон пожил с родителями пару дней, перевел дух и сбежал к Капитану. Джефф Коттон планировал уход и даже паковал вещи. Билл Харклроуд не пытался сбежать, потому что боялся Вьетнама и восхищался Бифхартом. Марк Бостон бежал, скрывался, однако был найден своими товарищами и возвращен под капитанский надзор – и Мэджик Бэнд продолжал репетировать дальше, стиснув зубы.
Глава двадцать третья, в которой ощущается приближение весны
Прошло Рождество, наступил новый 1969-й год; за январем последовал февраль, а группа продолжала трудиться. В большей степени, чем обряды и молитвы, ребят поддерживала музыка, которую они постоянно репетировали. Френч был полностью одержим идеей передать в своих полиритмах сюрреализм Сальвадора Дали: «Я был настолько вдохновлен и захвачен этим видением игры на ударных, что оно, возможно, было единственным, что спасло меня от полного безумия…». Барабанщик начал пробовать совместить, казалось бы, несовместимое: «дельта-блюз, джаз и латинский бит… в надежде сыграть два или три ритма одновременно»[155]. Поскольку соседка, которая жила через дорогу, постоянно звонила в полицию, Джон переносил свои барабаны на задний двор, в сарай, и обкладывал их картонками для звукоизоляции. Гитаристам и басисту тоже было нелегко: они репетировали свои партии в холодной гостиной, отключив усилители. Марк Бостон утыкал гриф своего отключенного баса в стену – ее вибрации давали возможность лучше слышать низкие звуки. Чтобы не мешать остальным, каждый практиковался в своем углу. В это время, в этой же комнате Френч легко мог работать с партитурами Бифхарта. «Я настолько сбрендил, что мог слушать их всех одновременно и выхватывать ошибки и неверные ноты»[156], – вспоминал Джон. В своей должности «музыкального директора» он брал все новые высоты. Композицию "Neone Meate Dream of a Octafish" он сконструировал таким образом, что опорные «точки пересечения» в ней полностью отсутствовали, а для работы над «Frownland» раздал капитанские партии музыкантам, не давая указаний относительно того, как собрать их вместе. Результатом стала «полиритмическая ассоциация мелодий, которые пихаются и сражаются за ваше внимание от начала до конца. Каждый раз, когда мы ее исполняли, композиция звучала по-новому»[157]. Старался и Капитан: свежие опусы он сочинял не только за фортепиано, но и на кларнете; он насвистывал или напевал новые партии, а временами даже пересаживался за ударную установку. Френч отмечал, что капитанский свист был безупречен, мелодичен и виртуозен («он мог свистеть, пока выдувал кольца дыма»[158]), а со своим чувством ритма Дон мог бы стать отличным барабанщиком.
«Я думаю, мы все чувствовали, что совершается нечто, что никогда раньше не делалось; нечто, имевшее художественную ценность, – делился ощущениями Френч. – И мы были захвачены тем, что делаем что-то необычное, даже если временами мне хотелось оказаться в другом месте. Но у меня была причина оставаться»[159]. Харклроуд испытывал схожие чувства: «С течением времени становилось очевидно, что… [новый] материал ломает все рамки. Безусловно, я стал лучше относиться к этой музыке. Эти мелодии стали для моего слуха настоящим волшебством – они стали частью меня. Все было таким новым, и я ощущал, что участвую в чем-то, что невозможно описать. Помню, что я размышлял над тем, как я смогу объяснить это другим людям: "Черт возьми, как это назвать?"»[160].
Постоянно наблюдая за Ван Влитом и транскрибируя его партии, Джон Френч научился выхватывать типовые паттерны и мелодические приемы в композиторском методе Дона; партии ударных, которые Джон подбирал для новых композиций, теперь срабатывали с первого раза. «В этот период я преодолел значительную часть страха перед Доном»[161], – вспоминал барабанщик. Если верить в то, что Капитан закабалил музыкантов при помощи своей головоломной музыки, то теперь можно было сказать, что к этим оковам наконец-то был подобран ключ. Однако даже вновь обретенная уверенность не смогла уберечь Френча от очередной, самой сокрушительной «беседы» с Капитаном.
Однажды, практикуясь в своем сарае, Джон совершил серьезную ошибку – попытался воспроизвести партию ударных к номеру "The Blimp". В качестве инструментальной основы в номере был задействован трек в исполнении Фрэнка Заппы и Mothers Of Invention. Исполнение музыки конкурирующей группы попахивало предательством. Френч был немедленно призван из своего сарая в Форельный дом и признан виновным сразу по двум пунктам: нездоровая увлеченность «чужой» музыкой и нехватка барабанных партий к ряду композиций (которые Джон не успевал сочинять, работая в должности «музыкального директора»). Последнее уже тянуло на статью о саботаже. После нескольких часов «беседы» Капитан взял небольшую паузу, и Френч, убежденный в своей правоте, попытался выступить с ответной речью. Последовавшие за этим события Джон подробно расписал в автобиографии: «Лицо Дона отразило не возмущение, а ярость. Внезапно… Дон заорал: "Возьмите его!" По этой команде все четверо набросились на меня и начали бить» [162]. Избитого Френча оттащили к сараю и приперли к стенке. Продолжая орать оскорбления, Ван Влит схватил швабру и начал со всего размаха тыкать ею в музыканта. Спустя полчаса пытка шваброй закончилась, но психическая атака продолжалась. Через несколько часов полностью изможденный драммер «чувствовал себя марафонцем на финише, едва способным волочить ноги»[163]. Френч взмолился о пощаде и был отпущен в спальню, где сразу же рухнул на кровать и уснул, потеряв чувство времени. На рассвете Джон был разбужен грозным голосом Бифхарта и увидел вокруг себя недобрые лица соратников по группе. Избиение продолжилось. Чередуя физические атаки с оскорблениями, Ван Влит умудрялся даже записывать происходящее на магнитофон и сочинять текст новой композиции "My Human Gets Me Blues". В конечном счете он припер Френча к окну второго этажа и грозно объявил, что выбросит музыканта наружу. Капитан обратился к остальным музыкантам: «Он ведь нападал на меня, так ведь? Это самозащита, верно?». Члены Мэджик Бэнда с готовностью закивали. В этот момент, прижатый к стенке, Френч ощутил, что Капитан блефует: «Я посмотрел ему в глаза, и на мгновение я понял – он осознал, что я просек его игру»[164]. Барабанщик отодвинул от себя Капитана, тот, для порядка, сделал вид, что бьет его под дых, и экзекуция закончилась.