Страница 38 из 124
Джон Кейл сперва отнесся к Уорхолу с подозрением: образованному валлийцу методы Энди поначалу казались профанацией и упрощением серьезных идей, с которыми он работал у Ла Монта Янга. Несколько позже Кейл сумел «разгадать» Энди и проникся к нему симпатией. «Это было очень счастливое, элегантное и радостное использование образов, и мне по-настоящему нравился юмор, который был во всем этом, – вспоминал Джон. – Энди был очень тихим, шаловливым персонажем, молчаливым и эффективным манипулятором. Но он был самым благотворным манипулятором из всех, что мне доводилось встречать. Он собирал вместе разрозненные элементы, и я за это его всегда уважал – ведь то же самое я пытался делать в музыке… От Энди я получил полное приятие моих действий и понимание того, как заставить их работать. Он был волшебным. Мне все казалось блистающим. Энди никогда не показывал темную сторону отчаяния»[77]. Еще большим восторгом по отношению к Уорхолу сразу же проникся Лу Рид; главным комплиментом из его уст было слово «настоящий»: «Первое, что мне понравилось в Энди, он был очень настоящим. Его идеи поражали меня. От того, как он смотрел на вещи, я останавливался как вкопанный. Иногда я целыми днями думал над одной его фразой»[78]. Уорхол, в свою очередь, был в восторге от Лу Рида и всех The Velvet Underground – они представлялись ему колоритными персонажами из другого, экзотического мира, и он был захвачен, увлечен ими.
Таким образом, «Фабрика» оказалась тем местом, где «Вельветов» приняли такими, какие они есть – вместе с их странной музыкой. Обитатели «Фабрики» с интересом наблюдали за Ридом и Кейлом и впечатлялись тем, насколько разными они представали: загадочный и мрачный Кейл с роскошными волосами, закрывающими половину лица, торчащим ястребиным носом, проницательным взглядом, благородным баритоном и правильной речью казался настоящим европейцем; более приземленный, насмешливый и язвительный Рид, который постоянно жевал жвачку и умел буравить взглядом, напротив, был олицетворением Нью-Йорка – его уличной, опасной стороны. Мускулистая шея и заметные ноздри придавали внешности Рида хищный оттенок. Один из общих знакомых вспоминал, что Джон и Лу «любили друг друга, но также и ненавидели друг друга. Дело было в музыкальном соперничестве. Джон знал, что Лу достается больше внимания из-за того, что он вокалист, но Джон выглядел более экстравагантно. Эти ребята сражались за то, кто будет звездой. Они идеально подходили друг другу, но при этом идеально не подходили друг другу, потому что их глубинные музыкальные устремления были очень разными»[79].
«Фабричный» фотограф Билли Нэйм, который знал Кейла еще со времен Ла Монта Янга, вспоминал: «Насколько я радовался присутствию Лу за его радостность, игривость, его энтузиазм, настолько же особенное ощущение создавало присутствие Джона: как будто на некоторое время рядом с тобой поселилась черная жемчужина. Он был настоящим сокровищем, и Энди очень любил Джона»[80]. Еще более интересным наблюдением поделилась «суперзвезда» Уорхола Мэри Воронов: «В группе The Velvet Underground было две звезды: Джон Кейл и Лу Рид. Лу поначалу казался невзрачным, но когда он начинал петь, становилось ясно, что он настоящий мотор. Джон выглядел так, как будто прибыл с другой планеты и из другого времени, даже из средневековья – из-за его стрижки. Он мог быть вежливым, но он был не из тех, кто готов льстить. Он был мрачным и легко мог разъяриться и вспылить. Но не в те моменты, когда у него не получалось сделать по-своему (это его совершенно не волновало), а в делах, касавшихся музыки, или если кто-то делал глупость. Он мог взорваться. И тогда становилось страшно… Джон очень сильно ощущался на сцене. Но Джон и Лу работали вместе. Один не казался важнее другого. У меня не было ощущения, что один сильнее другого»[81]. Пол Моррисси считал, что «Джон благоговел перед Лу. Он считал чудесным все, что говорил Рид»[82]. Журналист и пиарщик Дэнни Филдс, который часто заглядывал на «Фабрику», вспоминал, что боялся Лу Рида, его ума и «всегда опасался ляпнуть что-нибудь глупое в его присутствии». Филдс вспоминал: «У нас всех было это ощущение насчет Лу – что он нас всех закопает», но при этом отмечал, что «боль, которую выражал Лу, была не его собственной. Он персонализировал то, что видел. Как художник он держал дистанцию и не позволял этому себя уничтожить. У него были свои трудные периоды, но он не трагическая фигура. У него просто был блестящий талант превращать все это в искусство»[83].
«Фабрика» Уорхола с ее постоянным потоком странных и экстравагантных, роскошных и маргинальных персонажей, представителей разного рода меньшинств, стала для Лу Рида настоящей школой. Он вспоминал, что первые дни на «Фабрике» с Энди Уорхолом «были как рай. Я наблюдал за Энди. Я наблюдал, как Энди наблюдает за каждым. Я слышал, как люди говорят самые поразительные вещи, самые безумные вещи, самые смешные вещи, самые грустные вещи. Я их записывал»[84]. Таким образом, Лу Рид, поддерживаемый Уорхолом, постоянно работал над своими собственными музыкальными кинопробами. В своих песнях дарил три с половиной минуты славы тем, кто не мог на нее надеяться или, перефразируя слоган с афиши The Fugs, «представлял непредставленных людей».
Дэнни Филдс, а также трансвестит по имени Джек Кертис, будущий герой песни "Walk On The Wild Side", были одними из многих обитателей и гостей «Фабрики» обоих полов, кто почувствовал себя влюбленным в Лу Рида. Сам же Лу отверг их притязания и довольно быстро закрутил бурный роман с Нико (в то время как Кейл проводил много времени с Эди Седжвик). Певица нашла Лу «мягким и милым. Совсем не агрессивным. Его можно было просто тискать, как милашку, когда я с ним познакомилась, он таким и остался. Я ему делала блинчики. На «Фабрике» его все любили, он был милым, понимаете, и говорил смешные вещи»[85]. От романа Лу Рида с Нико родились две его прекрасные «психологические» песни "I’ll Be Your Mirror"[65] и "Femme Fatale". Первая из них относится к числу тех номеров, которые ломают сложившийся стереотип о Лу Риде как о язвительном и беспощадном цинике; это одна из самых светлых, искренних и воодушевляющих его работ: «Я буду ветром, дождем и закатом, / Фонарем на твоей двери, напоминающем тебе, что ты дома». Более того, «Я буду твоим зеркалом», возможно, как никакая другая песня Рида, вскрывает его творческий метод: «Я всегда изучаю знакомых людей, и когда мне кажется, что понял их, я ухожу и пишу о них песню. Когда я пою песню, я превращаюсь в них. По этой причине я ощущаю себя в некотором роде пустым, когда ничего не делаю. У меня нет своей личности, я беру ее у других людей»[86]. "I’ll Be Your Mirror" несет в себе простоту и теплоту музыки 1950-х годов – тех романтических песен в стиле ду-уоп, которые всегда оставались идеалом для Лу.
То же самое можно сказать и о "Femme Fatale", композиции, которую Лу, воодушевляемый Уорхолом, написал об Эди Седжвик. Песня сочетает искреннюю симпатию и незаметное восхищение «роковой женщиной» с мягкой иронией над ее очередной жертвой. После того как "Femme Fatale" стала исполнять Нико, ирония песни неожиданно оказалась направленной на автора – ведь новой жертвой певицы стал сам Лу: «Не могу больше заниматься любовью с евреями», – прилюдно провозгласила немецкая дива, придя однажды на «Фабрику». Впоследствии Джон Кейл вспоминал, что мало кому удавалось так же безжалостно растоптать несокрушимого Лу Рида, как это сделала в тот день Нико.
Психиатры ощущают «напряг»
Энди Уорхол сдержал свое обещание и начал заниматься концертными делами The Velvet Underground. Однако он с самого начала продемонстрировал свой неформальный подход к этой задаче: дебют «Вельветов» расширенным составом с певицей Нико состоялся в январе 1966 года, ни много ни мало, на нью-йоркском съезде психиатров. Изначально Уорхол был приглашен для того, чтобы выступить перед психиатрами с речью, затем он добился того, что вместо речи на торжественном ужине будет организован сеанс его фильмов – все остальное следует оставить полностью на его совести. Ведущие психиатры США мирно расселись за своими столиками, планируя подвергнуть анализу киноопусы пресловутого Энди Уорхола, однако никак не ожидали, что для начала «анализу» подвергнут их самих. Кинорежиссер Барбара Рубин начала бегать от столика к столику, наводить на гостей свою кинокамеру и выкрикивать им в лицо вопросы типа: «А пенис у вас большой?!». Не успели они прийти в себя после этих допросов с пристрастием, как оказались оглушены скрежетом электроинструментов – к удивлению собравшихся, это оказались не ремонтные работы, а музыкальный концерт. Ученые мужи, остолбенев, наблюдали статичных музыкантов, производящих на свет нечеловеческие звуки и исполняющих песни про героин; экран, на котором демонстрировались пытки мужчины, привязанного к стулу и, наконец, энергичный танец мужчины с хлыстом. На следующее утро одна из газет вышла под заголовком «Шоковая терапия для психиатров», а The New York Times охарактеризовала концерт как «комбинацию рок-н-ролла и египетского танца живота» и процитировала одного из зрителей, доктора Кэмпбелла, назвавшего концерт «недолговечной пыткой какофонией». «Хотите сделать что-то полезное для психического здоровья? – спросил журналиста другой психиатр. – Не печатайте этот репортаж»[87].