Мотив омелы

Он молчит, его глаза тёмные и напряжённые.

— Я не хотел превращать твою жизнь в ад, Габриэлла. И я не пытаюсь соблазном оставить тебя без работы, — Джонатан смотрит на столешницу, обводя пальцем завиток на поверхности дерева. — И ты определённо привлекательна с любого ракурса. Но насчет последней части я не так уверен.

— Поцелуй? Или, скорее, поцелуи?

Он кивает.

— Я с тобой согласна. Я не целую людей просто для того, чтобы поцеловать. Я также не испытываю к ним сексуального влечения ни с того ни с сего. Пока я не почувствую эмоциональную связь. Что сначала поставило меня в тупик, когда я поняла, что я… — я прочищаю горло, и румянец заливает мои щёки. — Что ты мне нравишься. Я демисексуал, и я никогда не хотела кого-то, к кому не испытывала бы глубинной симпатии после сближения.

— Но потом я рассудила, что, хотя ты мне не очень нравился большую часть того времени, что я тебя знаю, мистер Фрост, я установила с тобой связь — наша любовь к этому месту, наши общие обязанности, даже то, как я могу предсказать, что будет раздражать тебя так же сильно, как и то, что порадует твоё пересчитывающее денежки сердце Скруджа. Это глубинно хрупкая связь, но, тем не менее, это связь. В нашей динамике и её предсказуемости есть что-то знакомое и, как ни странно, это причудливая форма безопасности. Своего рода… интимность. Это, к сожалению, объясняет моё влечение. Но что скажешь ты?

Я провожу пальцем по взбитым сливкам поверх горячего какао, отправляю его в рот и тщательно обсасываю.

У Джонатана вырывается низкий, сдавленный звук, как будто он тихо умирает.

— Что? — спрашиваю я.

Он закрывает лицо руками.

— Ты должна прекратить это делать.

— Я просто наслаждаюсь своим праздничным напитком, мистер Фрост. Давайте, я хочу услышать вашу теорию о поцелуях.

Долгий, прерывистый выдох вырывается из его груди.

— Я сказал почти всё, что могу сказать прямо сейчас.

— Почему?

Наконец он поднимает голову. Одним мягким движением большого пальца по моим губам он воспламеняет всё моё тело.

— У тебя взбитые сливки… — он с трудом сглатывает. — Прямо в уголке рта. И я не могу сосредоточиться на этом разговоре, особенно о сексуальном влечении, пока эта капелька там.

Свежий румянец заливает моё горло и щёки. Между нами повисает тяжёлое молчание.

Я медленно высовываю язык, облизываю губы, пока не ощущаю ещё одну капельку сладких, густых взбитых сливок.

— А сейчас? Лучше?

— Нет, — тихо говорит он, не отрывая взгляда от моих губ. — Вовсе нет.

У меня перехватывает дыхание.

— Почему нет?

Взгляд Джонатана поднимается и встречается с моим.

— Потому что я как никогда сильно хочу поцеловать тебя. И ты тоже хочешь поцеловать меня. И, учитывая нынешние обстоятельства, этого не должно происходить. Только не между…друзьями.

Боже, он прав. Я не должна хотеть целовать его. Не тогда, когда мы едва перешли от вражды к дружественной территории, не тогда, когда в конце этого безумия меня ждёт Мистер Реддит.

И всё же я здесь, смотрю на Джонатана и его рот, вспоминая, каково это — целовать его; страстное желание, которое переполняло меня с каждым движением его языка, с каждым глубоким, горячим прикосновением его губ.

«Дружба, — поёт ангел на моём плече. — Ты согласилась на дружбу!»

«Друзья так не целуются, — мурлычет дьявол с другой стороны от меня, ловко вертя в руках свои огненные вилы. — Друзья не играют главную роль в твоих страстных ночных фантазиях…»

Укрепляя свою решимость, я поднимаю свой стакан с какао и предлагаю тост.

— За дружбу.

Джонатан медленно поднимает свой стакан и чокается с моим.

— За дружбу.

— За то, чтобы сделать всё возможное для спасения «Книжного Магазинчика Бейли». За то, чтобы продать как можно больше книг, даже если мы всё ещё конкурируем друг с другом. Мы можем соревноваться в профессиональном плане, но при этом оставаться дружелюбными по отношению друг к другу, верно? Мы можем договориться больше не ссориться? Ну, не ссориться друг с другом, но всё равно бороться за магазин, потому что я борюсь за него. «Книжный Магазинчик Бейли» — мой мир. Я никогда не хотела работать где-либо ещё.

Он на мгновение замолкает.

— Я знаю это.

— А ты не можешь пойти работать куда-нибудь ещё после Нового Года? — умоляю я, забыв о своём замысловатом тосте. Мы поставили наши напитки. — Ты такой подкованный в бизнесе. Разве ты не хочешь жить в одном из этих небоскрёбов в центре города, зарабатывать кучу денег, ездить на новеньком внедорожнике?

Он выгибает бровь.

— Вау, Габриэлла. Ты не можешь выставить меня ещё более поверхностным?

— Извини, — я опускаю голову. — Это не так. Я знаю, что это не так. Я просто чувствую, что ты мог бы добиться успеха где угодно. А я не такая.

Подвинувшись так, что один его ботинок проскальзывает между моими, Джонатан ударяется со мной коленями.

— Когда ты говоришь «Я не такая», что это значит?

— Это значит… — я обхватываю его ботинок своими сапогами и нервно постукиваю по ним. И вот они, слова, которые я так долго сдерживала: — Это значит, что я аутистка. И найти рабочую среду, которая отвечает моей чувствительности, которая играет на моих сильных сторонах, для меня не так просто, как для вас, нейротипиков. Это значит, что я не очень хорошо общаюсь с людьми, но с книгами у меня лучше получается. Книги помогают мне понимать других, и они помогают мне быть понятой другими. Они — мой канал связи, один из лучших способов общения с людьми.

— Никогда ещё я не была так уверена в том, что делаю именно то, что должна, что я на своём месте, как когда я помогаю кому-то найти идеальную книгу здесь, в «Книжном Магазинчике Бейли», общаюсь с ними по поводу персонажа, знакомлю ребёнка с историей, с которой начинается его или её любовь к чтению, превращающая уставшего от мира циника в ненасытного любителя романтики.

Джонатан пристально смотрит на меня. Его рука неуверенно сдвигается по столу, и его пальцы переплетаются с моими.

Ни единого слова не слетает с его губ, но, как и в наш первый поцелуй, его голос звучит в моей голове так ясно. «Я хочу знать. Скажи мне всё, что ты хочешь, или ничего, если не хочешь. Я слушаю».

— Это означает, что у меня не самая чёткая социальная осведомлённость, и я лучше всего справляюсь с очень прямым, честным общением, — говорю я ему немного тише, внезапно осознавая, как много я выкладываю на стол. — Это означает, что громкие и внезапные звуки причиняют боль не только моим ушам, но и мозгу, и сильно пугают меня — вот почему я так часто ношу наушники с шумоподавлением. Это значит, что я люблю начинать свой день с горячего какао и часто ем один и тот же ланч, потому что рутина успокаивает и вносит порядок в мир, который кажется очень хаотичным.

— Это значит, что у меня есть одно и то же платье-свитер шести цветов, потому что найти одежду, которая действительно удобна и подходит для работы, сложнее, чем ты думаешь, и когда я нахожу такого «единорога», я запасаюсь. Это значит, что музыка для меня не просто удовольствие, она жизненно важна для моего счастья. Это означает, что я доверчива и буквальна, и меня недооценивали и неправильно понимали столько раз, что моя гордость не позволит признаться в такой цифре.

— И это также означает, что я творческая натура и мечтательница, художественно выразительная личность, которая отдаётся своим страстям и пылко любит — и дела, и людей, близких моему сердцу — и ничего из этого не делает вполсилы.

Сделав глубокий вдох и наконец-то освободившись от бремени, я осмеливаюсь взглянуть на Джонатана. Его челюсти сжаты, глаза горят.

— Я сейчас чувствую себя очень уязвимой, — шепчу я. — Скажи что-нибудь.

— Я… — он с трудом сглатывает. — Мне хотелось бы знать раньше. И в то же время я чувствую, что многое из этого я уже знаю, его пальцы проходятся по моим. — Я рад, что теперь знаю ещё больше.

Я нервно сглатываю.