Занозы

Дети сидели тихо, поджимая ноги так, чтобы не касаться белого ворса ковра.

– Привет! ― поздоровалась я. Не дождавшись ответа, решила просто сесть в кресло, к которому надо было пробраться по узкой полоске ламината, чтобы не наступать на ковер.

Дети молча меня разглядывали. Они как куклы, в одинаковых белых в черную полоску свитерах, были рассажены на мягкой мебели между подушек. Это немного пугало. Катя задерживалась. Молчание таращащихся тихих детей вселяло все большее беспокойство.

– Тебя Настя зовут? ― поинтересовалась я у старшей, как у человека с наиболее осознанным взглядом.

– Анастасия. А вы ― Ира, да? ― спросила в ответ девочка, в глазах её ожил огонек.

Я удивилась.

– Папа мне показывал вашу страничку Вконтакте. ― Ей не требовался мой ответ или вопрос, она продолжила, ― у него в закладках всегда была ваша страничка. Он говорил, что с вами он решает «рабочие моменты». А мама говорила, что вы такая же бездельница, как и он. Он ведь уже давно не работал. Вы знаете? Но я не сержусь на него. Про мертвых или хорошо, или никак. И вообще, мне нравилось, что он все время дома был. Мы часто на пикник ходили. Тут, на речку. Вы знаете, что тут за лесом ― речка? И лес почти как настоящий. Вот, смотрите, на шкафу фотография с пикника, только давнишняя…

Я только и успевала, что кивать, поддакивать и мычать. Но этого Анастасии было достаточно для диалога. Фотография, в сторону которой махнула девочка, светилась радостью. Катя с Зосей держат пупсиков-близнецов. Анастасия с широкой улыбкой прыгает в камеру.

Счастливое семейство!

У Зоси аккуратно стриженная бородка, вокруг глаз начинают закладываться морщинки. А вот между густых темно-русых бровей уже четкая бороздка. Даже улыбка не сглаживает эту его «морщину задумчивости». Я его таким и знала по аватарке. Я не смогла сдержать ответную улыбку.

– Люблю эту фотографию, ― продолжила Настя. ― Еще люблю фотографию, как мы весной ездили на Мальдивы. Когда границу только открыли. Без папы ездили. Ему нельзя прививку было делать. Поэтому фотографии мама не ставит в гостиной, чтобы его не расстраивать. Он ведь давно уже не ездил никуда, ― болтушка Настя пересказала краткую историю семьи, пока семилетки подозрительно тихо сидели. Катя все не возвращалась. ― Фотография у нас в комнате, на тумбочке, где Коля спит. Точнее мы вместе сейчас с Колей спим. Чтобы ему не страшно было. Он не плачет, когда мы с ним вместе засыпаем. А Олька без конца ревет, ― услышав свое имя Оля скривила рот и явно настроилась именно на то самое «реветь», ― но мама ей не разрешает, потому что она уже взрослая, чтобы плакать. Я Оле тогда сразу объясняю, что теперь у папы ничего не болит, уже плакать не надо. Теперь заживём спокойно. Тем более, в школу плакс не берут. Я тоже, конечно, один раз плакала. Когда папу в больницу забирали. Его в скафандре таком выносили, как космонавта. ― Оля действительно начала всхлипывать в такт Настиному речитативу. У меня от этой музыкальной композиции взмокла спина и помутнело в глазах. А Настя все не унималась. ― Я сверху смотрела, когда его в скорую заносили. У него там стекло запотело, и я не могла лицо рассмотреть. Я уже знала, что больше он к нам не вернётся. Мама сразу в чёрный пакет всё бельё из спальни сложила и унесла. И драила всё. Квартира потом долго порошком воняла…

– Ну-ка хватит! ― скомандовала Катя, неожиданно проявившись сквозь пелену Настиной болтовни. Девочка замолчала. А у Оли даже глаза мгновенно высохли. Дети снова превратились в аккуратные красиво рассаженные игрушки.

Катя двумя руками тащила целлофановый пакет из «Пятерочки», плотно набитый стопками писчей бумаги и тетрадками в цветных обложках.

– Вот, ― она плюхнула пакет у кресла. ― Он сказал вам отдать всё. Наконец-то я смотреть на это не буду. За последние два месяца он из спальни сделал какую-то студенческую общагу перед сессией. Приходилось здесь спать. ― Катя махнула освободившейся рукой на диван. Ногой она продолжала придерживать пакет, чтобы из него ничего не высыпалось на идеальный ворс ковра. ― Но имейте в виду, я полагаюсь на вашу порядочность, если там есть что-то готовое к публикации, я настаиваю…

– Не волнуйтесь, Катя. Я передам это вам. Авторские права Зоси я уважаю, как никто другой.

Я привстала с кресла и подалась к пакету. Но Катя сдвинула его ногой в сторону двери так, что с кресла было бы не дотянуться. Я поняла ― мне намекнули на выход.

Странная женщина, хотя её понять можно. Такое горе. Остаться одной с детьми без любимого мужа. У неё, наверное, в голове ― полный трындец. Я бы с ума сошла на её месте. Думаю, она имеет право злиться на меня, за то, что Зося рукописи мне, посторонней женщине, завещал. Я бы злилась.

На работу в этот день я не вышла. Ничего страшного, не пропадут они один день без упаковщицы №2. Весь день посвятила Зосе, точнее его наследству. После того как с трудом допёрла пакет до дома, за его разбор страшно было взяться. Жара не добавляла ни желания, ни сил. Квартира в полдень больше походила на разогретую кастрюлю, а я ― на свежесваренного рака. Но после душа (да будет вечная слава изобретателям водопровода в квартирах!) почувствовала способность соображать и действовать. И любопытство, конечно, взыграло! Интересно же узнать реальные мысли человека, с которым почти год обсасывали каждый попадающийся текст, каждую книгу пропускали через дискуссию. А он взял потом и без предупреждения умер. Зараза!

Для начала, как подобает коллеге, я написала пост памяти. Как он любил: с юмором, без свечек и пафосных «его нет с нами». У нас было много общих друзей и отклик последовал неимоверный. В сердцах даже немного позавидовала. Но потом подумала, что может и меня после смерти внезапно полюбит столько людей, что пост с некрологом так же за час наберет пять сотен лайков. По крайней мере, Зося бы мне сейчас именно это сказал.

Разбор пакета оказался недолгим. Сложила в стопку тетради ― похоже это дневники. Обрывки с заметками покидала в обувную коробку. А перевязанные ленточками листы А4 отложила на сладкое. Это были рукописи готовых книг. Зося мне как раз хвастал неделю назад. Присылал фотки и таинственный смайлик. Мол, «у меня есть для вас посылка, только я вам её не отдам!». Я уже догадывалась, что быть мне для этих рассказов бета-ридером. Не знала только при каких обстоятельствах.

Хотелось начать с дневников. Причем с последних записей. Ведь оказалось, что про Зосю, про реального Назарета, я ничего не знаю. Но из двух десятков тетрадей найти последнюю было не так уж легко. Упаковщица есть упаковщица: достала с антресолей коробку, прихваченную как-то на фабрике, и аккуратно в две стопки уложила дневники в обратном хронологическом порядке. Всё! Короткий путь отрезан. Теперь придется читать с начала.

Вечер намечался душевный. Несмотря на то, что я чертовски устала ― не физически, скорее психологически вымоталась ― «встречу» с настоящим Зосей Палычем откладывать не хотелось.

Время ― пить чай. Солнце ушло на другую сторону дома и балкон стал приятным кабинетом. Потянул прохладный ветерок. В тени очухались от зноя и раскричались городские птицы.

Под откидным столиком я разместила коробку. Принесла две чашки на блюдцах, две стопочки и заныканную еще с восьмого марта бутылку мартини. Для приличия принесла кусок сыра из пустого холодильника. На кухне щелкнул чайник. Через пять минут я была готова встречать гостя. От двух чашек длинной ниточкой тянулся в полуденное бело-голубое небо ароматный пар.

Вторая глава. Не разлучит

― Присаживайтесь, Назарет Павлович! Меня зовут Ириада Олеговна. Будем знакомы! ― сказала невидимому другу и нащупала под столом крайнюю тетрадь.

В ней записи начинались с двадцать третьего декабря прошлого года. А последняя ― шестнадцатого июля, в прошлый четверг. Видимо, перед самой госпитализацией. Интересно, что это последняя страница тетради. Рассчитано точно ― сорок восемь листов, исписанных каракулями.