Цесаревич Вася

– На весенний императорский бал? – подпоручик задохнулся от переполнившего его счастья, но тут же погрустнел. – Нет, не получил.

– Значит, ещё получите. Государь император не может оставить без внимания героев только что закончившейся победоносной войны.

– Благодарность моей семьи не будет иметь границ, Василий Иосифович.

– Полно вам, Аполлинарий Григорьевич, мы же боевые товарищи.

– Да! – согласился Куликовский. – И за это товарищество нужно непременно выпить коньяку. Не откажетесь позавтракать со мной, Василий Иосифович?

– Вообще-то время ужина.

– Давайте не будем придираться к мелочам.

Поезд прибыл в Петербург точно по расписанию, без помпезности и торжеств. В принципе, Вася и не ждал оркестра на перроне, но вот эта будничность слегка обидела.

– Поля, мы приехали.

Куликовский невнятно промычал и сел на диване не открывая глаз:

– Куда приехали?

– В Санкт-Петербург.

– Зачем?

Красный вздохнул – перспектива тащить из вагона начинающего алкоголика его не радовала, но и бросить сослуживца в купе не позволяла совесть.

– За орденами и славой приехали!

Прозвучало фальшиво и пафосно, но эти слова произвели на подпоручика магическое воздействие. Открылись глаза, загоревшиеся уже привычным восторгом, он встал и начал собираться. Собственно, все сборы заключались в энергичном растирании слегка припухшего лица ладонями и надетой форменной курткой. А ботинки Аполлинарий Григорьевич перед сном как-то позабыл снять.

– Я готов, Василий Иосифович.

Поезд в последний раз лязгнул сцепками и остановился. Красный разглядел на перроне знакомую высокую и чуть сутулую фигуру Алексея Максимовича Горького и подхватил тяжёлый армейский баул.

– Меня встречают. Вас подвезти?

– Нет, – Куликовский помотал головой, отчего болезненно поморщился. – Я сначала… э-э-э… В общем, задержусь в буфете.

– В таком случае позволю себе напомнить о советах Михаила Афанасьевича Булгакова.

– Про холодные закуски и суп?

– Именно.

– Весьма спорное утверждение. Всегда предпочитал пользоваться рекомендациями Антона Павловича Чехова.

– С селёдочкой под горчичным соусом?

– И с рыжиками, карасями в сметане и с перепёлками.

– Тоже разумно, – согласился Красный. – Тогда до встречи в Гатчине, господин подпоручик.

Аполлинарий Григорьевич кивнул и опять поморщился:

– Непременно, господин поручик.

Знаменитый писатель вёл машину сам и по такому случаю был трезв и мрачен. И громогласно жаловался на целителей, под предлогом подготовки к омоложению запретивших употреблять любые спиртные напитки, включая пиво, сроком на два года. И это Алексея Максимовича угнетало чрезвычайно.

– Они же вредители, Вася! Вот как есть натуральные вредители и враги народа.

– И что теперь делать?

– А ничего, – тяжело вздохнул Горький. – Господь терпел и нам велел.

Красный с удивлением посмотрел на писателя, никогда не отличавшегося религиозностью. Он и в церквях-то бывал лишь по торжественным случаям вроде крестин или венчаний.

Кстати, этот Алексей Максимович Горький сильно отличался от того «великого пролетарского писателя», что остался в памяти капитана Василия Родионова. Во-первых, происхождение если и можно было назвать пролетарским, то с большой натяжкой – семья Пешковых владела пятью пароходами на Волге, свечным заводиком в Саратове и солидным пакетом акций Волжско-Камского Промышленного банка. Во-вторых, биография тоже немного другая – «в люди» Алёша Пешков не ходил, зато с отличием закончил коммерческое училище, после чего был принят в Казанский университет.

Правда, учёбу забросил на половине второго курса, сбежав в сербскую армию воевать с турками. В конце военной карьеры командовал батальоном добровольцев, но получил тяжёлое ранение и долго лечился на итальянском острове Капри. В Россию вернулся весной четырнадцатого, а осенью того же года ушёл на фронт, возглавив охотничью команду Сумского пехотного полка.

И никогда не был замечен в набожности и религиозном рвении!

– Вот же тебя разобрало, дядя Лёша!

– А как же иначе? Старую жизнь мне заботой о здоровье отравили, а до новой два года ждать. Но ты бы не глумился над пожилым человеком, а о себе задумался. Вот отвесит отец горячих за самоуправство, тогда вместе посмеёмся.

– Сильно ругался?

– За побег на войну даже хвалил, – усмехнулся Алексей Максимович. – Остальное узнаешь при личной встрече. Мы, кстати, на ближнюю дачу сейчас едем.

– Это я заметил, – кивнул Красный. – Но за что хоть ругал больше всего? Мне же надо морально подготовиться к разговору и подобрать аргументы в защиту.

– Разве кроме присоединения Восточного Туркестана ты ещё что-то успел натворить? – удивился Горький. – Ах да, летающие дохлые головы… Хотя нужно признать, что получилось очень смешно.

Василий с досадой поморщился. Он ещё в поезде начитался газет, на все лады комментирующих появление некрокурьеров, и сто раз успел пожалеть о принятом решении.

– А с Восточным Туркестаном что не так? Практически бескровно присоединили кусок земли размером с четверть Европы.

– А Российской империи был нужен этот кусок? – вопросом на вопрос ответил Горький. – Им, между прочим, и подавиться можно.

– Авось разжуём и проглотим.

– Министру финансов бы твою уверенность.

– Этот чем недоволен?

– Ты ещё спрашиваешь? – удивился Алексей Максимович. – Привёл в российское подданство несколько миллионов нищих кочевников и спрашиваешь?

– Там всего полтора миллиона было.

– Было?

– Ага, – кивнул Вася. – Я их обратно китайскому императору продал по восемь рублей за штуку.

– Ну, знаешь…

– Знаю, продешевил. Но там была оптовая покупка, пришлось сделать большую скидку. А куда деваться?

Глава 16

Василий очень пожалел, что под рукой нет фотоаппарата, чтобы запечатлеть для истории лицо императора Иосифа Первого, читающего оправдательную бумагу. Ту самую бумагу от генерал-лейтенанта Дзержинского, что когда-то выпросил для Лизы Бонч-Бруевич. Лежала себе и лежала, а сейчас вот пригодилась.

– Получается, что ты как бы и не виноват?

Вот с этого и нужно начинать! А то не дал толком поздороваться с матерью и сёстрами, сразу утащил в кабинет и принялся ругать за самодеятельность и политическую близорукость.

– Как бы да, не виноват.

– Но я в этом очень сомневаюсь. Допустим, присоединение новых территорий можно понять и оправдать, но что ты скажешь про позорную торговлю людьми? Почему у всех дети как дети, а у меня какой-то Себастьян Перейра, торговец чёрным деревом и компаньон великого Альвеца?

– Жёлтым деревом, отец.

– Помолчи, это был риторический вопрос.

– Молчу, – согласился Василий и достал из нагрудного кармана ещё одну бумагу.

– Что это?

– Копия того самого договора с китайцами, из-за которого ты несправедливо обвиняешь меня в работорговле.

– И что в нём? – император не стал брать документ в руки.

– Если коротко, то стоимость выездной визы для покидающих территорию Российской империи подданных богдыхана и размер штрафных санкций в случае отказа кого-либо добровольно переселяться. Так что никакой торговли людьми нет и в помине, всё в соответствии с нормами, принципами и традициями международного законодательства.

– Неожиданная предусмотрительность, – император усмехнулся в густые усы. – Но ладно, бог с ними, с китайцами… У тебя какие планы на ближайшее будущее?

– Стратегические или тактические? – уточнил Василий.

– И те и другие.

– Для начала хотел бы экстерном сдать экзамены за весь гимназический курс, для чего прошу предоставить отпуск. Как ни крути, а без документа об образовании выше штабс-капитана мне не прыгнуть.

– Задумался о военной карьере?

– И о ней тоже. Но не забыл о желании проектировать и выпускать летательные аппараты тяжелее воздуха. Деньги на приобретение завода у меня сейчас есть, так что…