Страница 26 из 62
— Ух, ты… — пробормотала Рита, кладя на ладонь украшение — потертую золотую монету, закатанную в ободок из белого драгметалла. На ее реверсе-«орле» тускло блестел крошечный Иисусик, вписанный в овальный нимб с восемью звездами, а на обратной стороне отливал бородатый старец в странной шапке, похожей на перевернутую туфлю. Он преклонял колено перед каким-то святым, а тот вручал ему штандарт.
— Древность какая… — выдохнула Проклова зачарованно.
— Оn the coin is my great-great-great… — торжественно сказала девочка, явно гордясь. — My grandfather![5]
— Не понятно, что написано, — пригляделась Рита. — Буквы какие-то… Эх, Изе бы позвонить… Он осенью кандидатскую защитил.
— Слыхала, — кивнула Инна, и подняла на подругу недоумевающий взгляд. — Ну, так звони! Чего ты?
— В Москву? — Ритины бровки вскинулись недоумевающим домиком. — С Кубы и то связи нет.
— Балда-а! — ласково пропела Видова. — Это, потому что кубинцы секретничают, а отсюда можно! Мой папа, когда возвращается с зимовки, всегда до нас дозванивается — из Рио или из Монтевидео… Звони!
— Ла-адно… — Гарина неуверенно потянула радик из сумочки. — Попробую…
После третьего гудка ответил бодрый голос Динавицера:
— Алё! Привет, кинодива! А ты где?
— Я из Рио-де-Жанейро! — заторопилась Рита. — Изя, ты можешь перевести надписи со старинной монеты? Его носит одна молодая особа… м-м… ну, как бы в память о далеком предке…
— Не вопрос! Щас, листочек только найду… Диктуй!
— Я по-английски, ладно?
— Минуточку, — замычал Изя, пародируя Шурика из «Кавказской пленницы», — я з-записываю…
— Ой, Изя… — глухо донесся Алькин укор.
— На громкую связь! — грозно скомандовала Проклова. — А то нам не слышно!
Рита послушно исполнила веление подруг.
— SIT… T… XPE… DAT… — она внимательно считала буквы по краю реверса. — Записал? А сейчас — с аверса… С решки!
— Диктуй!
— MAR… FALR… S… M… VENETI. Тут всё.
— Алё! — послышался голос Диновицера, отчего-то подсевший. — Внимаешь?
— Изо всех сил! — подластилась девушка.
— Слушай, Ритуля, — сдержанно выговорил кандидат исторических наук, — ты, случаем, текилы не перебрала? Или что там в Рио хлещут? Ром?
— Да нет, мы мороженое только… — залепетала Рита, теряясь.
— Ой, Изя, ну ты как скажешь! — выразила трубка Алькино недовольство.
— Да вы не понимаете! — взорвался кандидат. Посопев, он утих, и продолжил обычным голосом, хоть и подрагивавшим от волнения. — На вашем дукате написано: «SIT TIBI CHRISTE DATUS, QWEM TU REGIS ISTE DUCATUS», что означает: «ХРИСТОС, КОТОРОГО ВЫ ИЗБРАЛИ, ЧТОБЫ СИМ УДЕЛОМ ПРАВИТЬ». Ну, это обычная средневековая фигня, а вот на аверсе выбито: «MARINO FALIER, SERENISSIMA RESPUBLICA VENETIANA», то есть «МАРИН ФАЛЬЕР, СВЕТЛЕЙШАЯ РЕСПУБЛИКА ВЕНЕЦИЯ»! Дошло? — расслышав молчание, Изя вздохнул. — М-дя… Это инаугурационный дукат Марина Фальера, мятежного дожа! Таких монет… Да их во всем мире и полдесятка не наберется!
Девушки, голова к голове, приникли к радиофону, заговорив, заныв вразнобой:
— Дорогой, наверное, да?
— Расскажи, Изечка, расскажи-и!
— Про дожа!
— Ага!
— Ну, пожа-алуйста!
— Да чего там рассказывать… — мигом заважничал Динавицер.
— Ну, Изя-я!
— Ладно, ладно! Я по-быстрому. Это случилось в четырнадцатом веке. Марино Фальеро было тогда восемьдесят лет… Ну, так его имя звучит по-итальянски, а на венецианском наречии он — Марин Фальер. Так вот, этот старикан женился на молоденькой красавице, девятнадцатилетней Анджолине. И как раз его выбрали дожем! Ну, дед по обычаю устроил карнавал в своем палаццо, и тут один молодой наглец, Микеле Стено, прилюдно целует его жену в алом маскарадном костюме! Гости в шоке, мажора выгнали взашей, и тогда этот придурок не придумал ничего лучше, чем напакостить — пробрался во Дворец дожей, и на спинке дубового кресла Марина, прямо в зале Совета Десяти, нацарапал: «Фальер содержит красавицу-жену, а тешатся с ней другие». Это было стра-ашное оскорбление! Его смывают только кровью, но Микеле не осудили на смерть, приговорив лишь к годовому изгнанию — уж больно знатные у того родители были. А дож в Венеции ничего не мог! Он царствовал, но не правил! Вот тогда взбешенный Фальер и возглавил заговор, желая стать князем и навести в Венеции «орднунг унд дисциплин». Однако дожа предали. И в тысяча триста пятьдесят пятом году отрубили голову… Вот, такая вот история.
— Здорово… — выдохнула Терентьева, смакуя раскрытую тайну.
— Ритуль, — раздался вкрадчивый голос Изи, — а ты не в курсе, кто отец этой… м-м… молодой особы?
— Ее зовут Марина Сильва де Сетта. А папа у нее — итальянец! И как раз из Венето!
— А-а! Ну, тогда все понятно! Фальер — ее пра-пра-пра…
— Спасибо, Изечка! — промурлыкала Инна.
— Пожалуйста, Инночка! Пока-пока! Чмоки-чмоки в обе щеки!
— Я вот тебе дам «чмоки-чмоки»! — тенью зазвучал гневный голос Альбины. — Ишь ты его!
— Да я ж фигурально!.. — заюлил кандидат наук, и радик затих.
Хихикая, Инна вернула «ВЭФ» Рите.
— Что-то ты опять задумчивая! — подозрительно сощурилась Видова.
— Вспомнила одну вещь… — Рита пальцем огладила дукат, висевший на груди улыбнувшейся Марины.
— Какую?
— Где я видела точно такую же монету…
— Где⁈ — навострили ушки актрисы.
— В сундуке моей бабушки…
Общий вздох провеял, растворяясь в лучезарном воздухе.
[1] «Звездные» сценаристы Гайдая — Я. А. Костюковский и М. Р. Слободской.
[2] Что вы сказали, сеньора? (порт.)
[3] Как тебя зовут, девочка? (порт.)
[4] (С англ.) «Да, мэм!» — «Когда я была маленькой, то выглядела точь-в-точь, как ты!» — «Вы и сейчас очень красивая! Вот, посмотри, что мне папа подарил! Он сказал, что это память о моем пра-пра-пра-пра… дедушке».
[5] «На монете — мой пра-пра-пра… Мой дед!»
Глава 9
Четверг, 30 марта. Вечер
Бразилия, Мату-Гросу
Если честно, то Рите было страшновато. Штат Мату-Гросу, куда залетел их маленький самолет, похожий на белый «кукурузник», считался самым неосвоенным и малоисследованным. Скалистые предгорья Анд кругом, да мутные реки, в которых черт знает что водится, а всё остальное пространство тонет в дебрях сельвы.
Пилот двухмоторного «Эмбраэр-Шингу» умудрился сесть на просеку в лесу, что тянулась от травянистого берега Арагуаи, и даже развернуться. Едва рев двигателей утих, и лопасти пропеллеров замерли, из-за плотно сбитых деревьев, зажимавших взлетно-посадочную полосу, вышли хозяева здешнего леса — невысокие, хилые с виду, но жилистые индейцы тапирапе, стриженные «под горшок». Бесстрастные, вооруженные короткими охотничьими копьями и «одетые» в кожаные переднички размером чуть больше фигового листка, они приветливо кивали гостям, выглядывавшим в иллюминаторы.
Летчик на пару с переводчиком спустил лесенку-трап. Первым вышел Боярский, и галантно подал руку Рите.
— Obrigado, — церемонно поблагодарила его девушка, и ступила на мягкую, податливую землю. Стоило сделать пару шагов, чтобы послед цивилизации — душное амбре горячего металла и бензинового выхлопа — отнесло ветром, наполняя легкие иными запахами — прелой листвы и сладковатой гнили, илистой влаги и застарелого чада. Горелым пахли сами тапирапе, а их темная кожа цвета красной меди казалась закопченной.
Каменная невозмутимость индейцев была нарочитой и немного театральной — живые обсидиановые глаза с любопытством шарили по бледнолицым.
— О-ой![1]
Из строя вышел пожилой вождь-касик, единственный, чью прическу портили разномастные перья, а плоскую грудь, размалеванную почти что в стиле Уорхола, украшало ожерелье из клыков каймана.
— Чингачгук! — прошептала Инна.
— Но, сеньора, — мотнул головой переводчик-краснокожий, почтительно поправляя гостью племени, — его зовут Тхоме. Он рад встретить вас, и приглашает на совместную еду… м-м… как это…