Плач палача

Несколько раз за ней пытались увязаться ищущие приключений юноши, но отборный мат и откровенная решимость постоять за себя помогали ей избежать ненужных осложнений. Нина сама не понимала, откуда в такие минуты в ней появлялась такая грубость. Добравшись домой, не раздеваясь, она падала на кровать и забывалась в тяжелом сне. Самым страшным было пробуждение. К душевным страданиям прибавлялась разрывающая голову головная боль, тяжесть во всем теле. Таблетки аспирина теперь всегда лежали на тумбочке, как и стакан воды. Сделать даже один глоток было сущей мукой. Тошнота требовала избавиться от всего, что было внутри. Вывернуться бы, вымыться и снова стать свежей, полной сил. Увы. С каждым днем она просыпалась во все более мрачном расположении духа. Ощущая усталость во всем теле, она наивно пыталась выяснить причину такого состояния. Нина совершенно не собиралась связывать его с очередным вечером в баре – она пришла домой, она почти все помнит. Некоторые детали ускользнули, но это означает только то, они не были важны.

Но сегодняшнее пробуждение было особенным: Нина не помнила завершения вчерашнего вечера. Она четко представила, как зашла в этот маленький бар с красивой цветомузыкой, от которой блики расходились по всему асфальту. Именно увидев разноцветных зайчиков, словно пытавшихся прорваться через закрытые стекла и приоткрытую дверь, Нина решительно спустилась в полуподвальное помещение бара. Она помнила, что сначала заказала водку и стакан апельсинового сока.

Бармен смотрел на нее сначала недоверчиво, но после щедрых чаевых – с нескрываемым интересом. История повторялась, Нина начала злиться и продолжала медленно и целенаправленно напиваться. Но вот что случилось потом? Нина осторожно приподняла голову и снова посмотрела на загадочного мужчину, спокойно спящего в ее постели. Более того, он лежал на ее месте, но, по-видимому, никогда не наблюдал за звездами, поэтому и сопел ей прямо в лицо, отвернувшись от окна.

Она в первый раз привела мужчину домой. Это не значит, что за полгода, что прошли после смерти Соболева, она вела монашеский образ жизни. Она оказалась в объятиях одного из самых близких друзей Геннадия примерно на пятый день после похорон. Это произошло само собой – утешения старого друга плавно перешли в поглаживания, объятия и быстрый секс прямо на кухне, у остывающего в кофейнике кофе. Она ничего не чувствовала при этом – ни приятного, ни отталкивающего. Просто молча согласилась отдать свое тело в умелые руки на несколько минут, не больше. Но неожиданный любовник наверняка решил иначе. Нина потом долго не могла избавиться от его настойчивого желания продолжить знакомство. Вероятно, товарищ Соболева решил, что она теперь оказалась в его полном распоряжении. Он прямо заявил ей, что готов содержать ее, получая при этом определенные услуги. Нина горько усмехнулась – ее приняли за этакое переходящее красное знамя. Обидно и бесчеловечно. Товар в красивой упаковке. С этим нужно было что-то делать.

Она тактично отвечала, что ее принимают не за ту, но вежливые слова отказа возымели обратное действие. После очередного телефонного звонка с намеком на свидание где-нибудь на лоне природы Нина, не выбирая выражений, объяснила стареющему ловеласу направление движения. Она никогда раньше не разговаривала так, но именно после этих слов ее оставили в покое. Она ругала себя за то, что позволила вести себя, как дешевая шлюха, и, вспоминая об этом, просидела больше часа, запершись неизвестно от кого в ванной.

Примерно еще через два месяца Нина познакомилась с одним уличным художником. Стояли первые летние дни. Июньский воздух был наполнен трепетными, самыми романтическими настроениями. Нина чувствовала их кружение, она иногда ощущала их легкое прикосновение к себе. Но все это было лишь шлейфами чужих страстей, романов, влюбленных взглядов и слов. А ей было так одиноко. Она просыпалась и говорила Соболеву «доброе утро». Потом шла варить кофе – обязательно две чашки. Выпивала свою, молча глядя на пустой стул напротив и нетронутую чашку. Она начинала выяснять, почему он не хочет даже попробовать, а заканчивалось все ее упреками и взглядами в окно, где синело небо. Такое далекое, бескрайнее, приютившее ее Соболева навсегда. Теперь Нина лишь изредка позволяла себе смотреть на звезды: она была обижена на них. Ведь могли бы подготовить ее к тому, какая судьба ожидает ее в этом доме. Так нет же, молчали, таинственно подмигивая. Сговорились, холодные. И об этой встрече с молодым художником они тоже не пожелали намекнуть. Будто все в ее жизни подчинялось случайности.

Нина сама заметила его, даже шаг замедлила, так откровенно на его лице читался восторг. Он преградил ей путь и, продолжая восторженно смотреть на ее лицо, умолял об одном: он мечтает нарисовать ее. Она – именно тот образ, который ему грезился, но никогда не являлся наяву. Он был очень красноречив, уверяя, что их встреча предопределена судьбой. Конечно, он подчеркивал обоюдную выгоду: она – его муза, дарит вдохновение, а он – прославит ее оточенные формы и линии в веках. Последнее обстоятельство осело в голове Нины, и она решила, что не будет ничего плохого в том, чтобы согласиться позировать этому фанатику. К тому же это отвлечет ее от тяжелых мыслей об одиночестве, о том, что Соболев бросил ее на произвол судьбы, уйдя в мир иной.

Подняв глаза к небу, она пристально посмотрела на быстро бегущие облака. Ветер гнал их, и они, не имея сил сопротивляться, повиновались его силе. Где-то там, в бесконечных просторах, недостижимых ни взгляду, ни мыслям, нашел свое пристанище Геннадий. И одному ему известно, что он думает, глядя на то, как художник уговаривает ее стать своей Галатеей. Испытывая невесть откуда взявшееся злорадное удовлетворение, Нина согласилась. Первый сеанс обезумевшего от радости мастера состоялся прямо на месте их встречи. Только теперь он решил представиться и, услышав в ответ, как зовут ее, широко улыбнулся. В этот момент Дима показался Нине привлекательным молодым человеком. Она стала разглядывать его с интересом, развлекая себя тем, что придумывала историю его жизни.

Посадив Нину на маленькую табуреточку, он сел напротив на скамейку. Карандаш в его руке двигался быстро, то резко, то плавно. Временами работа прекращалась, пронизывающий взгляд его застывал, придавая лицу отрешенное выражение.

– Дима, мне холодно, – наконец призналась Нина, зябко потирая плечи. Хотя на улице стоял июнь, сильный ветер под вечер заставил многих надеть что-то потеплее. Нина вышла из дома, когда на улице было тепло и уютно, а теперь она продрогла, жалея, что оставила в прихожей пиджак.

– Предлагаю отметить наше знакомство, – сворачивая работу, сказал Дима. Резким движением он отбросил длинную прядь волос от лица. Поправил яркокрасную повязку на лбу. Нина усмехнулась, подумав, что все люди искусства немного странноватые: одежда художника, его длинные волосы, грязные кроссовки, не мытые со времени последнего дождя – все это, повидимому, должно было составлять необычный образ творческого человека. – Я знаю один уютный бар, где мы сможем прекрасно провести время.

– Я не возражаю, – ответила Нина, представляя, как она будет смотреться рядом с этим непризнанным талантом. Впрочем, перспектива провести очередной вечер в одиночестве тоже не казалась ей лучшим вариантом. Да и выпить чего-нибудь крепкого она не откажется наверняка. – Только предупреждаю, я не пью пива, сухого вина и всякой подобной бурды. Я говорю для того, чтобы ты не уставился на меня удивленно, когда я закажу себе водку.

– Вот это по-нашему! – присвистнул Дима, складывая пальцы в жест, означающий полный порядок. Они направились в сторону оживленного парка. – Ты удивительная девчонка!

– Я вышла из этой категории, – медленно идя рядом, заметила Нина.

– Тогда ты удивительно молодо выглядишь.

– На сколько?

– Выпускница школы, не старше, – прикуривая, ответил художник.

– Слабовато у тебя со зрением, Димуля, – покусывая нижнюю губу, многозначительно произнесла Нина. – А еще художником себя называешь. Где же твоя наблюдательность?