Гилгул

— Это ты? — Внезапно побледневший Дэефет решительно сжал губы. Бесплотный гость молчал. Лицо его оставалось безучастным, словно каменная египетская маска. В нем читалось безграничное спокойствие забвения.

— Скажи Господину, что я все приготовил к Его приходу, — несмотря на душивший его страх, Дэефет улыбнулся. — Гилгул заперт в капкан. Через девять месяцев Господин сможет появиться на свет. И тогда же я сотру Раббат с лица земли. Клянусь.

— Ты хвастлив и беспечен, как большинство земных, — прозвучал в его голове грозный раскатистый голос, а на белой маске спокойствия блеснули кроваво-красными углями нечеловеческие глаза. — И глуп, как все люди. Ты еще не сделал того, что хочет Га-Шем. Гилгул заперт, но не стал менее опасным. Ты недооцениваешь его. Он умен и может помешать приходу Господина. Тебе придется быть настороже, если ты действительно хочешь, чтобы Господин пришел в мир.

— Клянусь, я хочу этого всей душой, — ответил Дэефет и оскалился в страшной улыбке.

— Тогда тебе следовало сначала покончить с Гилгулом, — произнес гость, и пламя в его глазах стало жарче.

— Да, но я хотел всего лишь ускорить рождение. Раббат же взять непросто. Цитадель очень хорошо укреплена. На то, чтобы осадить ее, может уйти и год, и два, и даже больше…

— Ты — глупец, — раскатистый голос, подобный скрежету каменных жерновов, впился в мозг Дэефета острыми крючьями. — Господин ждал вечность. Что для него два жалких года! Огненный взгляд гостя опалил лицо Царя Израильского. Тот почувствовал, как пламя сжирает кожу, превращая ее в пепел, хрустящий на обугливающихся костях черепа, выжигает глаза, высушивает язык, и застонал, стиснув зубы. Он попробовал вдохнуть, и пламя мгновенно ворвалось в легкие, причинив невыносимую боль.

— Вот что ты должен был сделать с Гилгулом и всеми, кто встал за ним!

— Гилгулу никуда не деться из Раббата, — выдохнул Дэефет поспешно, чувствуя, что сходит с ума от боли. — Я… Оставь это, прошу тебя!!! Жар отступил, и Дэефет получил возможность открыть глаза и вдохнуть. Он поспешно поднял руку и провел кончиками пальцев по щеке. Никаких следов ожога.

— Сегодня же я пошлю два… нет, три отборных пехотных корпуса к стенам Раббата. Никто не сможет пройти через осадные ряды. Даже если Гончий… Гилгул попытается бежать, его схватят. И на этот раз я лично позабочусь о том, чтобы кровь пролилась на жертвенный алтарь. Клянусь, теперь ему не ускользнуть от меня! Огонь в глазах гостя медленно остывал, становясь все более тусклым. Призрачная фигура таяла в кровавых лучах солнца.

— Ты не должен совершать ошибок, — услышал Дэефет едва различимый шепот. — Покончи с Гилгулом. Господин ждет! Гость растворился в вечернем воздухе. Дэефет же остался на кровле. Он чувствовал дрожь в коленях и страшный холод, разлившийся в сердце. В этом его Господин. Страх — главное чувство, внушаемое им своим слугам. И оно нужно людям. Из страха и только из страха рождается истинная любовь и истинная праведность. Любовь из благости забывается так же быстро, как и возникает. Только страх укрепляет Веру и делает ее вечной. Страх не дает людям забыть о Господе, возвеличивает пастыря и привязывает к нему паству. Он направляет, указывая верный путь. Но страх должен прорасти, подобно виноградной лозе, опутать сознание и стать привычным. Только истинные служители Господа понимают это! Дэефет звонко хлопнул в ладоши. На призыв его откликнулись мгновенно. Не прошло и минуты, а на кровле уже стояли трое. Первый был в льняном хитоне, меире голубой шерсти, ефоде с наперстником на груди и складчатом виссоновом кидаре‹Хитон — общепринятая верхняя одежда. ‹M›Меир — риза первосвященников. Изготавливалась из шерсти и окрашивалась в голубой цвет. ‹M›Кидарь (кидар) — вид головных уборов священников. Представлял собой подобие тюрбана. У первосвященников дополнялся золотым венцом.› первосвященника, с надписью на передней части: «Святыня Господня». Второй — в легких кожаных латах и алом плаще военачальника. Третий… третий носил простой хитон без каких-либо украшений, перетянутый полотняным поясом, и увясло‹Увясло — обычная головная повязка. У женщин служила для убранства волос.›, покрывающее голову. Все трое остановились на значительном расстоянии, склонившись в знак почтения.

— Сегодня же три корпуса отправятся к Раббату, — негромко сказал Дэефет, не сомневаясь, что будет услышан и понят. — Они должны встать против стен города, взяв его в кольцо. И вести осаду. Это касается тебя, Рагуил. — Человек в латах военачальника поднял голову. — Ты поведешь корпуса, а прибыв к Раббату, передашь командование войском Иоаву, моему племяннику. И запомни, ни один аммонитянин не должен уйти из Раббата. За любого ушедшего, будь то женщина, ребенок, муж или седоголовый старец, я казню каждого десятого воина каждого пятого легиона, включая сотников и тысяченачальников. Теперь ты, Авиафар. — Настала очередь первосвященника поднять взгляд на Царя. — Проведи праздничное богослужение в честь победы над войском аммонитянским и Царем Анноном. Потом же вели левитам подготовить Скинью‹Скинья Союза — шатер, аналог храма, в святая святых которой хранился золотой Ковчен со скрижалями Закона, врученными Богом Моисею на горе Сион.›, священные сосуды и музыкальные инструменты, а для себя — золотую одежду.

— Выбрать агнцов для жертвенника, мой Царь? — спросил Авиафар.

— Не надо. Агнец уже выбран Господом, — улыбнулся Дэефет. — Пусть левиты будут готовы тронуться в путь. Это может случиться в любой момент.

— Хорошо, мой Царь, — первосвященник снова почтительно склонил голову.

— Идите! — Дэефет остановился рядом с третьим мужчиной. — Ты не уходи, Нафан. Я хочу посоветоваться с тобой.

— Да, мой Царь, — дрогнувшим голосом ответил старик. Когда Авиафар и Рагуил удалились, Дэефет спросил спокойно:

— Давно ли ты перестал снимать увясло, Нафан?

— С тех пор, как глаза мои стали бояться солнечного света, мой Царь, — ответил тот после короткой паузы.

— Ты слепнешь, Нафан?

— Так, мой Царь, — кивнул тот.

— Значит ли это, что ты стал хуже видеть то, что не дано видеть другим?

— Я вижу все, что позволяет мне увидеть Господь, мой Царь, — ответил пророк.

— Тогда почему ты не приходишь больше во дворец, Нафан? Или тебе, пророку, стало скучно с твоим Царем?

— Я уже немолод, мой Царь, — спокойно ответил Нафан. — Ноги плохо слушают меня, а ступени твоего дворца слишком круты. И, кажется, ты сейчас не нуждаешься в моих советах. Твои деяния достойны всемерной радости и восхваления. Когда же человеку благоволит Господь, он сам становится пророком и перестает слушать чужие пророчества.

— Любые дела, Нафан, достойные радости, легко могут обернуться слезами. Ты об этом знаешь лучше других. И к пророчествам твоим я готов прислушаться в любое время. Дэефет дошел до угла, теперь он находился у Нафана за спиной. Старик чувствовал, как по коже его бежит неприятный холодок. Он физически ощущал исходящую от Дэефета мощную силу. Знать бы еще, что это за сила и кто наделил ею Царя Израильского.

— Открой мне, пророк, падет ли царствие аммонитянское? И что станет с Царем Аммонитянским, Анноном, сыном Наасовым? Нафану показалось, что раскаленный взгляд ожег его сутулую спину. Он распрямил плечи, хотя это и стоило ему большого труда и мужества.

— Царствие аммонитянское падет, мой Царь. Стены Раббата превратятся в пыль. Царь Аннон будет убит, а ты украсишь голову свою его венцом. Дэефет засмеялся. Смех его звучал все громче. В нем слышались торжествующие ноты.

— Я всегда знал, что ты говоришь мне правду, старик! — воскликнул он. — Верно, тебя послал сам Га-Шем, чтобы помогать мне и направлять меня! — Дэефет подошел к Нафану и, ухватив пророка за тонкие плечи, заглянул тому в лицо: — Подтверди правоту слов моих, Нафан, чтобы я уверовал в истинность своего выбора. Голубовато-туманные глаза старика смотрели точно в черные провалы зрачков Дэефета и видели внутри них разгорающееся мертвое пламя.

— Ну же! — требовательно воскликнул Царь. — Верно ли, ты ведешь меня путем, который указывает Господь? Сухие, пепельного цвета губы старика шевельнулись, произнося: