Страница 7 из 63
— Очень хорошо. Он уточнял, какого наказания от меня ожидает?
Глаза Камиллы округляются, и она качает головой.
— Нет.
— Хорошо. - Я сжимаю кулаки, зная, что как только слова сорвутся с языка, обратного пути уже не будет. — Давай спустимся в подвал, - говорю, несмотря на то, что каждая частичка меня кричит, что вести ее туда - плохая идея, тем более что я сегодня на взводе и уже полутвердый.
У нее перехватывает дыхание, и она склоняет голову.
— Конечно, сэр.
Она такая чертовски покорная, что у меня болят яйца. Я выхожу из кабинета в соседний класс и направляюсь к двери, ведущей в подвал. Оак выделил мне этот класс из-за примыкающего к нему подвала и моих навыков наказания.
В воздухе витает напряжение, когда мы вместе спускаемся в темное, промозглое пространство. Волнение захлестывает меня, и мне интересно, будет ли у Камиллы такая же реакция на боль, как в первый раз, когда мы спустились сюда. И если да, смогу ли я сдержать себя?
Как только мы оказываемся в подвале, я бросаю на нее взгляд и обнаруживаю, что она смотрит в пол. Ее губы слегка подрагивают.
— Снимай рубашку, - говорю я, зная, что обычно этот приказ ничего не значит для меня, неважно, парень или девушка передо мной. И все же мысль о том, что она будет полуголой в моем присутствии, сводит меня с ума.
Она хмурит брови, но подчиняется, стягивая рубашку через голову. Я стискиваю зубы, потому что на ней слишком тесный спортивный бюстгальтер, самым греховным образом подчеркивающий ее декольте. К сожалению, он тоже будет мешать, и я с трудом верю в следующие слова, слетающие с моих губ.
— Боюсь, и лифчик тоже.
Ее глаза расширяются.
— Сэр?
— Он будет мешать ударам кнута.
Она сглатывает, поворачивается ко мне спиной для некоторого уединения, протягивает руку и расстегивает лифчик. Он падает на пол под ней.
Мой член теперь тверже камня, когда я смотрю на обнаженную кожу, ничего так не желая, как разукрасить ее злыми красными рубцами. После, когда она решит, что хуже уже быть не может, разрезать ее кожу до крови, а затем поклоняться ей руками, губами и зубами.
Я сжимаю челюсть и трясу головой, пытаясь прогнать туман из своих мыслей. Это ничем не отличается от любого другого наказания, которое я назначаю, даже если передо мной Камилла Морроне. Средство дисциплинировать и научить, а не способ завестись или удовлетворить свои больные фантазии.
Я тянусь к хлысту и снимаю его со стены, закрывая глаза и делая глубокий вдох. Сгибая пальцы, я привыкаю к знакомому и успокаивающему ощущению кожаной рукоятки в руке. Это приносит мне спокойствие, которое так необходимо, поскольку садистские мысли взяли верх.
Я открываю глаза.
— Упрись руками в стену и не двигай ими. Иначе мне придется связать тебя.
Она делает шаг вперед, выставляя руки перед собой.
А затем я опускаю хлыст тяжелой дугой по центру спины Камиллы.
Она вскрикивает от боли и удара, ее ноги дрожат под ней, когда она царапает стену. Это не вопль, но в звуке слышна боль. Предвкушение охватывает меня, и я задаюсь вопросом, прав ли насчет Камиллы и ее предпочтений, или я ошибся три года назад.
Моя хватка становится неестественно крепкой, когда я снова хлещу ее. В этот раз звук больше похож на смесь крика и стона, из-за чего член становится еще тверже. На третий раз, я гортанно стону, когда она в ответ на моё наказание сжимает бедра вместе, и нет никаких сомнений в том, что это крики удовольствия.
— Это должно быть больно, мисс Морроне. Почему же звучит так, словно тебе приятно? - рычу, потерянный в своих больных фантазиях.
Я никогда не разговариваю со студентами во время наказания, и все же нарушаю это правило с единственной девушкой, с которой точно не должен был этого делать.
— Что Вы имеете в виду, сэр? - спрашивает она голосом слаще меда.
Я снова опускаю хлыст, и ее бедра трутся друг о друга, когда она стонет.
— Ты звучишь так, будто тебя трахают, а не хлещут.
Она ахает на это, оглядываясь на меня через плечо. Медово-карие глаза расширены настолько, что в них почти не видно карих ободков. Расширены от смеси боли и удовольствия.
— Лицом к стене, - рявкаю я, не говоря больше ни слова, пока раз за разом опускаю хлыст на ее идеальную кожу, оставляя гневные рубцы.
Садист внутри меня теряется в этом моменте, рисуя картину на ее неиспорченной, без единого пятнышка коже. Боль может быть формой искусства, или, по крайней мере, для меня это всегда было так. Кожа - мой холст, а кровь - мои краски.
— О, Боже, - ворчит Камилла, когда ее бедра, кажется, содрогаются. И тогда я понимаю, что она кончила от боли, так как вижу, как по внутренней стороне бедра стекает влага от ее возбуждения.
Это зрелище сводит меня с ума, и на этот раз я использую слишком много силы: хлыст опускается и рассекает ее прекрасную кожу, вызывая у нее резкое хныканье.
Вид крови пробуждает во мне что-то дикое и первобытное, когда я опускаю хлыст. Потребность прикоснуться к ней, размазать кровь по себе совершенно опьяняет, и ее невозможно игнорировать. И все же приходится напомнить себе, что она ученица. Запретная, недоступная и чертовски невинная для меня.
Камилла продолжает тереть бедра друг о друга, как маленькая грязная мазохистка, какой она и является, даже после того, как я порезал её. Даже после того, как испытала оргазм.
Я подхожу к ней, хотя знаю, что это плохая идея.
— У тебя идет кровь, - говорю я хриплым голосом, прикасаясь к ране.
Она внезапно выпрямляется, в ее теле чувствуется напряжение, поскольку она не осознавала, что я был так близко.
— Сэр?
— Думаю, я зашел слишком далеко.
Мой палец обводит порез, и я размазываю кровь по ее загорелой коже, мои ноздри раздуваются от желания слизать её и поглотить. Садист внутри меня отчаянно хочет вырваться на свободу и погубить эту невинную девушку.
Она смотрит на меня через плечо, глаза расширены от удовольствия.
— Не уверена в этом, - бормочет она, прикусывая нижнюю губу.
Я рычу, звук настолько животный, что зажигает страх в ее глазах. Ей следует бояться, потому что она не знает, какие садистские, греховные вещи я хочу с ней сделать.
— Ты слишком наслаждалась своим наказанием, не так ли, Камилла?
Ее ноздри раздуваются, но страх остается, когда она проводит языком по нижней губе.
— Я не понимаю, о чем Вы.
Я хватаю ее за бедро, заставляя напрячься.
— Ты точно знаешь, что я имею в виду, - трение бедер друг о друга от изысканной боли. Не думай, что я не видел. - Я остро осознаю, что она полуобнажена, и желание сжать ее грудь и ущипнуть за соски очень соблазнительно, но я сопротивляюсь. — Я видел всё, - бормочу, давая понять, что прекрасно понимаю, что она кончила от боли.
Камилла вздрагивает, ее щеки становятся темно-красными, когда она отводит от меня взгляд.
— Со мной что-то не так.
Мои пальцы двигаются вверх и вниз по порезу на ее коже, размазывая кровь по прекрасному холсту. Я подношу испачканные кровью пальцы к губам и со стоном облизываю их.
— Восхитительно, Камилла.
Она оглядывается на меня, глаза расширяются, когда она видит, что я слизываю ее кровь.
— С тобой абсолютно всё так.
Ее ноздри раздуваются, и, кажется, что страх и желание вступают в войну в ее глазах. Каждая эмоция борется с другой за доминирование, но именно этот страх возвращает меня к реальности. Эта девушка – студентка, черт возьми.
Я убираю руку с ее кожи и делаю шаг назад, поднимая лифчик и рубашку.
— Твое наказание окончено, Камилла. - Я сую вещи ей в руку и отворачиваюсь. — Надеюсь, ты сможешь найти выход.
— Да, сэр, - говорит она, её голос звучит тонко и надрывно из-за моей спины.
Я, не оглядываясь, выхожу из подвала и возвращаюсь в свой кабинет, понимая, что позволил этой встрече выйти из-под контроля. Если она снова придет ко мне, я не смогу наказать ее, только не так. В противном случае, боюсь, что не смогу удержаться от того, чтобы поступить с ней по-своему.