Скорость тьмы

– Попался! – говорит он.

– Это ты как сделал? – спрашиваю я и быстро поправляю себя: – Как ты это сделал?

– Коронный прием для турниров! – отвечает Том, сдвигая на затылок маску. – Один противник проделал его со мной двенадцать лет назад, я пошел домой и тренировался, пока не освоил его на болванке… Вообще-то, он для соревнований, но ты вполне готов. Есть один секрет…

Том улыбается, по его лицу стекает пот.

– Эй! – кричит Дон с другого конца двора. – Я не рассмотрел! Повтори-ка!

– В чем секрет? – спрашиваю я.

– Ты должен сам понять. Можешь пользоваться моей болванкой, но я тебе больше ничего не покажу. Скажу лишь, что, если ошибешься, а противник не потеряет голову, ты труп! Ты видел, как легко отразить удар левого клинка!

– Том, ты мне этого не показывал – повтори! – настаивает Дон.

– Ты не готов, – отвечает Том. – Еще не заслужил.

Тон у него сердитый, совсем как у Люсии. Чем Дон их рассердил? Не размялся сегодня и быстро устает – разве это повод? Сейчас нельзя спрашивать, спрошу позже.

Снимаю маску и подхожу к Марджори, встаю рядом. Сверху видно, как блестят на солнце ее черные волосы. Если двигаться вперед-назад, свет пробегает по волосам туда-сюда, как по лезвию клинка Тома. Интересно, каковы на ощупь ее волосы.

– Садись на мое место! – говорит Люсия, поднимаясь. – Я еще пофехтую!

Я сажусь, всем телом ощущая, что Марджори сидит рядом.

– Будешь сегодня фехтовать? – спрашиваю я.

– Нет, мне нужно уйти пораньше. Прилетает моя подруга Карен, и я обещала встретить ее в аэропорту. Я заехала просто повидать… вас всех.

Я хочу сказать, что рад, что она заехала, но слова застревают во рту. Я чувствую себя неуклюжим.

– Откуда прилетает Карен? – наконец спрашиваю я.

– Из Чикаго. Она навещала родителей. – Марджори вытягивает ноги. – Она собиралась оставить машину в аэропорту, но проколола шину по дороге. Поэтому мне нужно ее встретить.

Она поворачивается ко мне, я смотрю на нее, и мне жарко от ее взгляда.

– А ты надолго сегодня?

– Не очень, – говорю я.

Если Марджори уезжает, а Дон остается, я поеду домой.

– Хочешь прокатиться со мной в аэропорт? Потом привезу тебя сюда – к твоей машине. Правда, ты вернешься позже, чем обычно: самолет приземлится не раньше десяти пятнадцати.

Прокатиться с Марджори? Я настолько удивлен и счастлив, что долго не могу пошевелиться.

– Да, – говорю я. – Да.

Лицо горит.

По пути в аэропорт смотрю в окно. Я легкий, кажется, вот-вот воспарю.

– От счастья становишься легче, – говорю я.

Ощущаю на себе взгляд Марджори.

– Легким, как перышко! – говорит она. – Верно?

– Пожалуй, не как перышко… Скорее как воздушный шар, – говорю я.

– Мне знакомо это чувство, – отвечает Марджори.

Она не говорит, что чувствует это сейчас. Я не знаю, что она чувствует. Нормальный человек догадался бы, но я не могу определить. Чем больше я ее узнаю, тем большего не понимаю. И также не понимаю, почему Том с Люсией неприветливы с Доном.

– Том с Люсией, кажется, сердятся на Дона, – говорю я.

Она бросает на меня косой взгляд. Наверное, я должен понять его значение, но я не понимаю. Хочется отвести глаза, внутри все сжимается.

– Дон иногда настоящий козел! – говорит она.

Дон не козел, он человек. Нормальные люди иногда меняют значения слов, не договариваясь предварительно, и понимают друг друга. Мне давно объяснили, что «козел» на жаргоне означает плохой человек. Но мне не объяснили почему, и мне до сих пор непонятно. Если кто-то плохой и ты хочешь сказать ему об этом, почему не сказать прямо? Зачем говорить «козел», «свинья» или что-то в этом роде? Хуже того – они добавляют «настоящий». Настоящий козел – это животное.

Хорошо бы объяснить Марджори, что неправильно так называть Дона, но мне больше хочется узнать, из-за чего Том с Люсией на него сердятся.

– Это потому, что он не разминается?

– Нет! – У Марджори тоже немного сердитый голос, у меня перехватывает дыхание. Что я сделал не так?..

– У него дурацкие шутки, Лу. Он шутит над людьми. Несмешные…

Несмешные люди или несмешные шутки? Я знаю: иногда шутишь, а никому не смешно, у меня такое бывало. До сих пор не понимаю, почему некоторые шутки смешные, а мои – нет, но это правда. Мы минуем еще один квартал.

– Он шутил над тобой, – тихо произносит Марджори. – Нам это не понравилось.

Не знаю, что сказать. Дон над всеми шутит, даже над Марджори. Мне это не нравится, но я ничего не предпринимаю. Надо было? Марджори вновь искоса смотрит на меня. Кажется, ждет ответа. Я ничего не могу придумать. Наконец говорю:

– Мои родители говорили, люди не становятся лучше оттого, что на них сердятся.

Марджори издает странный звук. Я не знаю, что он означает.

– Ты все-таки философ, Лу!

– Нет, – отвечаю я. – Я недостаточно умный, чтобы быть философом.

Марджори вновь издает непонятный звук. Я смотрю в окно: почти приехали. Ночью взлетные полосы и пути руления подсвечиваются разноцветными лампочками. Желтый, синий, зеленый, красный. Жалко, нет сиреневых. Марджори паркуется на кратковременной стоянке, мы переходим дорогу для автобусов и идем к терминалу.

Когда путешествую один, люблю смотреть, как открываются и закрываются автоматические двери. Сейчас я иду рядом с Марджори и делаю вид, что двери меня не интересуют. Она останавливается у электронного табло вылетов и прилетов. Я уже нашел нужный рейс: самый популярный авиаперевозчик из Чикаго, прибытие в 10:15, вовремя, выход семнадцать. Марджори еще не нашла. Нормальным людям нужно больше времени.

На пункте досмотра перед секцией «Прибытие» у меня вновь сжимается желудок. Я знаю, что нужно делать, родители меня научили, и я уже проходил досмотр. Достать из карманов все металлические предметы и сложить в маленький ящик. Подождать своей очереди. Пройти через ворота. Когда ничего не спрашивают, это несложно. Но когда спрашивают, я не всегда слышу: слишком шумно, звуки отражаются от твердых поверхностей. Я весь сжимаюсь.

Марджори проходит первой: сумочка на ленте, ключи в ящике. Проходит сквозь ворота, ее ни о чем не спрашивают. Кладу часы, кошелек и мелочь в маленький ящик и прохожу через ворота. Ни жужжания, ни писка. Мужчина в форме пристально смотрит на меня, пока я забираю ключи, кошелек и мелочь и складываю обратно в карман. Я оборачиваюсь к Марджори, которая ждет неподалеку. И тогда он говорит:

– Покажите ваш билет, пожалуйста. И удостоверение личности.

Я холодею. Он ни у кого больше не попросил документы: ни у парня с длинными волосами, заплетенными в косички, который протиснулся мимо меня, чтобы забрать чемодан с ленты, ни у Марджори, а я ведь ничего плохого не делал. Необязательно иметь билет, чтобы пройти досмотр перед зоной прилетов; надо просто знать номер рейса, который встречаешь. У встречающих обычно нет билетов, потому что они никуда не летят. Билет нужен в зоне досмотра вылета.

– У меня нет билета, – говорю я.

Марджори неподалеку переминается с ноги на ногу, однако не подходит. Вряд ли ей оттуда слышно, что он говорит, я тоже не хочу кричать в общественном месте.

– Удостоверение? – говорит он.

Смотрит неотрывно и слегка краснеет. Я открываю кошелек, показываю удостоверение. Он смотрит на него, потом опять на меня.

– Если у вас нет билета, что вы тут делаете? – спрашивает он.

Сердце бьется очень быстро, по спине стекает пот.

– Я… я… я…

– Ну говорите! – хмурится он. – Или вы заикаетесь?

Я киваю. Пока не могу говорить, мне нужно время. Достаю из кармана рубашки записку. Протягиваю ему, он читает.

– Аутизм, значит?.. Но вы же разговаривали! Отвечали мне секунду назад. Кого вы встречаете?

Марджори приближается к нему со спины.

– Все в порядке, Лу?

– Отойдите, девушка! – говорит человек. На Марджори он не смотрит.

– Это мой друг, – говорит Марджори. – Мы встречаем подругу, рейс три – восемьдесят два, выход семнадцать. Я не слышала никаких сигналов, когда он прошел через металлоискатель.