Пережитое

Точно освобожденные от заклятия, жители Москвы вышли на улицы, заполнили все главные артерии города. На Трубной площади, где собрались отовсюду стекавшиеся толпы народа, началась страшная давка. Пострадало много людей. Леша с товарищами побывал там и еле выбрался оттуда. На место приехал Хрущев и Микоян. Все это столпотворение напоминало то, что происходило в день окончания войны. Всем хотелось выйти тогда на улицу, оказаться в толпе, разделить с нею свои чувства. И тогда и теперь многие плакали: тогда от счастья, теперь от горя. Но даже для тех, кто плакал от горя, этот самовольный выход на улицу, это выражение непосредственного чувства, долгие годы запрятанного в самые дальние уголки души, были началом освобождения от страшных фантомов прошлого, пробуждения разума ото сна, который столь долгие годы рождал чудовищ, монстров нашей жизни. Уже сам этот массовый стихийный выход на улицы огромных толп народа говорил о том, что жить по-прежнему невозможно, что впереди должно быть что-то новое.

Через три дня после смерти Сталина состоялись его торжественные похороны. На лафете с целой вереницей людей, несших на красных подушечках его многочисленные ордена, тело привезли на Красную площадь и после траурного митинга поместили в мавзолее, рядом с Лениным.

В день похорон я с утра до вечера дежурила у телефона в кабинете декана на истфаке. Стояла тишина. Я сидела одна, телефон молчал. Телевизоров тогда в учреждениях не было, и я слушала все происходившее по радио. Часов в шесть — уже стемнело — пришел с похорон наш тогдашний декан Артемий Владимирович Арциховский. Он выглядел возбужденным, оживленным, без видимых следов огорчения, но преисполненным чувства, что он присутствовал и в какой-то мере принимал участие в событии большой исторической важности. В кабинете сразу собрались все дежурившие на факультете в тот день, и он стал рассказывать по порядку, как проходила церемония, кто выступал на траурном митинге, кто и что говорил. Все мы вместе с ним пытались по этим, часто неясным и случайным признакам отгадать, что ждет нас впереди, кто теперь будет «править и володеть» нами. Наиболее вероятными кандидатами считались Берия, Маленков или Молотов. Все они на похоронах горестно оплакивали Сталина, курили ему привычный фимиам, но вместе с тем в их речах сквозили, как мне казалось, какое-то облегчение и трудно уловимые намеки на какое-то обновление нашей жизни.

Как умер Сталин, при каких обстоятельствах, нам не сообщили, но мне казалось, что инсульту (официальная причина его смерти) предшествовало какое-то сильное волнение. Известно, что в вечер накануне последней болезни он приехал из Москвы на дачу в Кунцево один, мрачный и заперся в своих апартаментах, куда без его вызова не входили. Люди высказывали разные предположения. Все привыкли считать Сталина «бессмертным», не могли примириться с мыслью о том, что он умер просто так, от первого же инсульта, и это вполне возможно в его возрасте. Хотелось думать иначе. Распространялся слух, впоследствии проникший на Запад через И.Эренбурга, что на заседании Политбюро в тот вечер при решении вопроса о депортации евреев в Биробиджан все члены Политбюро, включая Берию, впервые его не поддержали. Он был настолько поражен таким необычно единодушным неповиновением, что это вызвало у него сильное нервное потрясение, приведшее к тяжелому инсульту. Есть некоторые, хотя и косвенные, подтверждения этой версии. Теперь стало известно, что в последние месяцы жизни он перестал полностью доверять Берии и что дело врачей затеяли втайне от него. В немилости оказались даже Молотов и Микоян, на которых он обрушился с дикими обвинениями на XIX съезде КПСС. Каганович, как еврей, тоже мог быть на подозрении. При таких условиях и другие члены Политбюро, очевидно, чувствовали себя неуютно. Можно думать, что и они ощущали угрозу страшного нового кровопускания, которое, скорее всего, не пощадит и их. Может быть, этот страх и все более заметное одряхление Сталина придали им смелости в неповиновении ему. Косвенным свидетельством в пользу такого предположения может служить и то, что, когда через несколько часов после свалившего его инсульта члены Политбюро, наконец, решились войти в его апартаменты без вызова, Берия с пафосом воскликнул: «Тиран умер!» Фразу, конечно, заготовленную заранее, можно было истолковать как результат всеобщего недовольства политикой вождя, которое созревало уже в течение некоторого времени до его болезни и смерти.

Как и многие другие политические деятели, Сталин сломал себе голову на «еврейском вопросе». Мне вспомнился рассказ о том, что, идя на казнь после Нюрнбергского процесса, Риббентроп, по свидетельству присутствовавших, все время произносил одни и те же слова: «Пурим фест», которые, видимо, означали признание того, что казнь его и других фашистских главарей была возмездием бога за истребление евреев. Что думал и говорил в последние минуты Сталин, не знает никто, ибо он умирал один, на полу, как собака, в полном одиночестве. И хочется надеяться, что хотя бы в эти минуты он ощущал страх смерти и ужас перед всем им содеянным. Так изобразил его предполагаемую смерть писатель Алесь Адамович в страшном рассказе «Дублер»[30]. Но все это слухи и домыслы. К числу последних следует отнести, как мне кажется, и версию А.Авторханова, содержащуюся в его работе «Загадка смерти Сталина»[31], где он доказывает, что Сталин был убит в результате заговора Л.Берии, Г.Маленкова, Н.Хрущева и Н.Булганина. Его аргументы показались мне убедительными лишь в части, касающейся назревавшего в 1952 году противостояния этой группы Сталину, а также бездеятельности ее участников перед лицом тяжелой болезни «вождя»: долгое отсутствие врачебной помощи умиравшему, длительное сокрытие его болезни от его детей. Все это явно говорит о желании избавиться от ставшего опасным и дискредитировавшего их вождя. Но в том, что Берия самолично отравил Сталина и организовал уколы, приведшие к инсульту, я верю мало. Даже для него риск был слишком велик.

Но как бы то ни было, Сталина не стало. Страна и все мы оказались перед вопросом: что же будет дальше?

Первые шаги нового правительства, оставшегося старым по составу, хотя и очень осторожные, все же показали, что оно вынуждено было «ослабить узду». Означало ли это страх перед народом или непривычку действовать самостоятельно и связанную с этим осторожность, но первые мероприятия производили впечатление довольно обнадеживающее. Много выступая в эти дни по разным поводам, все «вожди», будто сговорившись, твердили о необходимости коллегиальности в принятии решений, хотя и избегали прямо говорить о сталинских злоупотреблениях единоличной властью — тень Сталина еще витала над ними. Одним из первых, довольно нелепых мероприятий правительства стало почему-то резкое снижение цен на фрукты, что привело к огромным очередям и ажиотажу среди населения. Возможно, это решение диктовалось стремлением заручиться сочувствием народа или желанием отвлечь его внимание от других, более важных вопросов. Распределение руководящих должностей в правительстве и партии в ближайшие дни после похорон тоже в чем-то было неожиданным. Маленкова, которого все считали, согласно намерениям Сталина, его будущим преемником на посту Генсека, сделали вместо этого Председателем Совета министров, а Генсеком неожиданно избрали Хрущева, до того времени казавшегося в Политбюро самым невзрачным и маловлиятельным его членом, к которому и сам Сталин и его сподвижники относились несколько иронически. Но, может, именно поэтому после смерти Сталина они сочли его наименее опасным для всех остальных членов Политбюро. Да и в народе его поначалу не принимали всерьез.

В этом смысле внешняя незаметность Хрущева сыграла свою роль: как некогда серость Сталина на фоне крупных личностей из окружения Ленина побудила их оставить его Генсеком, несмотря на требования Ленина убрать его с этого поста, так и малое значение Хрущева обеспечило ему такой взлет.

30

См.: Дружба народов. — 1988. — № 10.

31

См.: Новый мир. — 1991. — № 5.