Страница 92 из 117
— Ты-то? Безбородый? Ежели только лучший в том, чтобы усердно соса...
Не произнося в ответ ни слова, Сверр хватает оскорбившего его горожанина за шею и несколько раз ударяет того о стену прямо лицом, до тех пор, пока тот не начинает хрипеть. Из чёрного, с гнилыми пеньками вместо зубов рта вырывается тяжёлое дыхание, а из сопящего носа потоком по усам и бороде хлещет кровь.
— Есть, что ещё возразить?! — нарочито гневно сверкает скандинав глазами из-под нависших, почти коснувшихся друг друга бровей, пока мужчина хлюпает сгустками крови и вытирает разбитую переносицу. — А, сопливый?!
Теперь куда более сговорчивый, он молча протягивает Сверру меч и испуганно отворачивается, прижимая к окровавленному лицу ладонь и хлопая веками. Воин ощущает в руках привычную тяжесть оружия, а вместе с ней и пристальный взгляд промеж своих лопаток.
— Хороший удар, — хвалит его высокий, ладный собой мужчина лет пятидесяти с окладистой "мышиной" бородой, которого сопровождают шестеро воинов в чёрных одеждах и замотанным тканью кроме узкой полосы на глазах лицом. — И говоришь складно. Как зовут тебя, воин?
Склонив голову — и чтобы оказать почтение этому явно не последнему в иерархии восставших человеку, и скрыть от них свой лик (вдруг несмотря на испачканное чело и обрезанные волосы похититель Гостомысла, одетый точно так же, его опознает?) — младший из княжеских дружинников нервно сглатывает и отвечает то ли притворно, то ли по-настоящему взволнованным тоном:
— Сын боярский, из рода Путяты, — придерживается всё той же легенды Сверр. — Храбром отец окрестил (3).
— Не припомню у Путяты никакого Храбра, — с подозрением приглядывается к нему незнакомец. — Не обманываешь ты меня, молодец?
— Не обманываю, клянусь всеми богами! А коли лгу — пусть прямо сейчас разразят меня громы и молнии!
Мужчина внимательно рассматривает руки Сверра: следов тяжёлого физического труда, сильного загара или морщин, которыми рано покрывается кожа крестьян или ремесленников, он не увидел, только мозоли от оружия на ладонях.
Что ж, перед ним определённо не простолюдин.
— Откуда узнал о нас, Храбр? — продолжает задавать вопросы мужчина, обходя его по кругу и рассматривая с ног до головы. — Почему решил вступить в наши ряды?
— Первак, окунев сын позвал, — припомнив имя встреченного им на лице мятежника с его сотоварищами, выдал Сверр: раз были они вооружены именно саксонскими мечами, а не обычными дубинами да ножами, значит, находятся здесь на хорошем счету. — Сердце моё горит от гнева от несправедливости, в которой погряз наш город... Не чужеземцу Игорю решать, как всё устраивать в Новгородской земле — отомстим ему за Вадима Храброго, павшего смертью героя, и запашем его члены и кости в наши поля! Коли хочет нашей земли — вдоволь её получит!
— Верно говоришь, — ухмыляется незнакомец. — Испокон веков были у славян общие боги да общий язык, да только жили каждый в своей земле, со своим князем. Теперь же всё самое лучшее: плодородные поля, бортные угодья, леса с пушниной и дичью, торговые пути и рыбные места, всё это в руках у Рюрикова отпрыска и его прихлебателей. Нет для него различий между хлеборобами-полянами и сидящими по топям дреговичами, всё равно, буйный вятич перед ним или двоедушный древлянин — все рабы, все одинаковы. Сядет сегодня на престол младший сын из рода Гостомыслова, как и было заведено у ильменских словен!
— Голубя... получили голубя! — перебивает его, запыхаясь, мальчишка лет двенадцати, спустившийся по лестнице вниз, с чердака, с красным от волнения лицом. — Вот письмо, господин!
Мужчина разворачивает миниатюрный свиток, и по мере чтения содержимого записки лицо его делается всё более хищным и довольным. Он торжествующе ухмыляется, а карие глаза становятся тёмно-багровыми, оттенка запёкшейся крови.
— Защитники детинца покинули крепость и вышли дать бой народой рати, выманить князя Игоря оказалось проще пареной репы. Неужели нет для него веса в увещеваниях обоих своих воевод? — бородач смеётся. — Пришёл черёд летучему отряду выдвигаться, по коням!
Сверр ошарашенно хлопает глазами, не понимая, о чём речь, на что мужчина лишь по-отечески хлопает его по плечу:
— И ты, сынок, тоже. Настало время показать тебе свою преданность городу и его будущему, — он щурится, напоследок ещё раз пристально рассматривая Сверра. — Только прикрой лицо, чтобы не выдать себя: а то несдобровать Путяте и его семейству, если выстоит кто-то из княжьих людей после сечи и вздумает отплатить. Кровную месть ещё никто не отменял.
* * * * *
1) Угры — венгры. В самом конце IX покидают свои кочевья на правобережье Днепра под натиском печенегов и оказываются у стен столицы Руси («Идоша Угре мимо Киев горою… и пришедше к Днепру, сташа вежами»), после чего из-за неудачи в осаде города уходят на запад, к Паннонии.
Осада Киева ордой хана Альмоша, Радзивилловская летопись.
2) Ослоп — русское название деревянной палицы или дубины, для увеличения поражающей силы обитой металлом/утыканной гвоздями.
3) Сверр (Sverrir, Sverri) означает по разным источникам либо "клятва", либо "смелый, дерзкий". Дружинник, таким образом, и вправду не солгал, а всего лишь адаптировал и перевёл своё имя на славянский манер как Храбр.
Глава XXXI: Путь Княгини (I)
ГЛАВА XXXI: ПУТЬ КНЯГИНИ (I)
Голубка, торопясь на своих широких белоснежных крыльях к хозяину, пролетает над охваченным столкновениями городом, преодолевает голубую ленту реки, на берегах которой останавливает свои силы прямо перед ликом врага князь Игорь, и, наконец, ныряет под деревянную крышу одной из многочисленных башен детинца.
Здесь, в голубятне, уже ждут её несколько пернатых собратьев: закрытые в корзинах почтовые товарищи с наростами у основания клюва — такие есть только у старой княгини в Ладоге, а также крупный ворон в клетке. Последний недовольно сверкает угольно-чёрными глазами на единственного человека в этом месте и громко, осуждающе каркает — за что тотчас же его пристанище оказывается накрытым тёмной тканью.
— Помолчи, а не то несдобровать тебе, — раздражённо обращается он сквозь зубы к Мунину и щурится, пытаясь рассмотреть на горизонте изменения на поле боя. — Не охотился бы на моих посланников — не сидел сейчас в клетке. Как там говорят... Не клюй руки кормящего тебя?
Ему кажется... или вдалеке раздаётся топот копыт?
* * * * *
Бесшумно, словно рыси на охоте, они вышли из зала со спящими и скользнули дальше по опустевшим коридорам. Сейчас в новгородском детинце едва осталось три десятка защитников, большую часть ратников князь повёл за собой — поэтому присматривать за крепостью будут новобранцы, женщины и старый Бранимир с Ари. Последние, пожалуй, единственные, кто могут дать отпор возможной угрозе.
Поэтому они и наставляли во дворе своих немногочисленных товарищей, оставив стены цитадели на пару дозорных, которые под утро были уже совершенно сонными и разбитыми. Один из часовых, поддерживающий синее пламя, заснул прямо на месте своей работы, оперевшись на стену и приоткрыв рот; второй же вяло маршировал вперёд-назад по узкому пространству верхнего боя (1).
— Тсс, — прикладывает Лана указательный палец к губам, выглянув из-за стены и заметив идущего спиной к ним часового, и продолжает шёпотом. — Если заметят нас — будет совсем плохо, хотя куда хуже-то?
— По крайней мере, здесь меньше народа, чем где-либо в этой цитадели, — хмурит рыжие брови Рейнеке. — Что ты хотела от меня? И к чему эти синяки на тебе, эта кровь... Я слишком стар, чтобы купиться на них и не догадаться, что за смертями остальных стоишь ты.
— Я в тебе и не сомневалась, — пожимает плечами женщина и плотнее кутается в ярко-синюю шаль. — За исключением того, что ты выдал Олегу все наши маленькие секреты.
— За эти тайны мне обещали сохранить жизнь, а я не привык торговаться подобными вещами.