Страница 87 из 117
Лана, плотнее закутавшись в синий платок, стискивает стучащие друг о друга в оголтелой пляске от холода зубы; Милица, напротив, не обращает на погоду никакого внимания и лишь отрешённо наблюдает за проплывающими мимо по течению веточками, листьями и обронёнными кем-то пёстрыми лентами — возможно, оставшимися здесь ещё с княжеского бракосочетания.
— Что это? — прищуривается, всматриваясь в мглистую даль, Ари. — Люди?
На противоположном крепости берегу в паре вёрст от них появляются сотни пеших человеческих фигур: стоящие частоколом плечо к плечу бунтовщики с факелами и оружием идут вперёд, надвигаясь на окольный град громовой тучей.
— Не думал, что их окажется так много, — продолжает дружинник и хмурится, губы его сжимаются в тонкую узкую линию. — Час от часу не легче.
— Там, на Торгу... они давали время до восхода солнца сдать укрепления и ключи от детинца, — встрепенулась вдова Козводца. — Иначе возьмут положенное силой — так и сказали.
— Идти против обученного посадского войска — нужно быть или очень глупыми, — бородач сильнее налегает на вёсла. — Или очень самонадеянными.
— Либо чрезвычайно уверенными в том, что и впрямь всё обернётся так, как нужно им, — нарушает своё молчание наконец Милица. — Те люди, что заперли нас на чердаке, не выглядели обычными недовольными горожанами, они чётко знали, что и зачем делают.
Лана почему-то тотчас отворачивается и вздрагивает от порыва знобкого ветра.
* * * * *
Рука Игоря приобнимает супругу за талию, пальцами второй он принимается легко перебирать её светло-русые волосы и гладить бархатную кожу на шее. Почувствовав на себе пристальный взгляд, Ольга беспокойно зашевелилась во сне и прильнула к князю всем телом, ища подсознательно тепла и защиты.
— Княже... Вы спали? — открыв спросонья серые глаза, спрашивает она у хозяина киевского престола и щурится от непривычно яркого сияния свечей.
— Нет, — отвечает он и продолжает ласкать её плечи. — Не могу собраться с мыслями и отпустить тревоги этой ночью. Но с тобой...
— Да?
— С тобой рядом мне отчего-то спокойнее.
Ольга улыбается и нежно проводит тёплыми ладонями по напряжённому княжескому телу, развязывает шнуровку на рубахе и забирается под ворот, опуская ищущие тонкие пальцы всё ниже и ниже. Горячее дыхание варяжки обжигает шею князя, прикосновения сводят с ума... но он мягко отстраняет жаждущую тепла тела супруга девушку и отводит от неё цепкий взгляд тёмных глаз.
— Прости... не могу собраться с мыслями и найти душевный покой. Голова моя... точно кипящий котёл, где бурлят и плещутся сомнения, оставляя такие ожоги, которые ни одной мази не суждено вылечить.
— Если я не сумею залатать эти раны, — дочь Эгиля запускает пальцы в длинные волосы правителя и начинает мягко массировать тому затылок. — То, быть может, впору мне будет снять с Ваших плеч тот груз, что Вы несёте и под тяжестью его сгибаетесь и увядаете?
— Боюсь, что от него тебе меня не избавить, даже если постараешься как следует, — горько улыбается Рюрикович и вздыхает. — Княжеский венец — та самая тяжесть, которую я обязан пронести с пелёнок и до самого смертного одра, Ольга. Умрут мои приближённые, вырастут дети, покроются паутинкой морщин руки, припорошит снегом седины волосы — а она так и останется со мной.
— Вдвоём нести груз сподручнее, не правда ли? — сначала робко и несмело продолжает девушка и опускает руки на плечи мужа, постепенно говоря всё более уверенно. — Я поклялась разделить с моим супругом моменты счастья и горести, пройти через любые невзгоды, а значит, и с этим бременем сумею справиться. Нужна только... Ваша помощь и согласие на то.
— Зачем тебе это? — князь расслабляется и закрывает глаза, в тоне его слышится искреннее, немного детское удивление. — Ты меня даже не знаешь. Да что там, ты меня даже не любишь!
— Любовь можно взрастить как цветок, если окружить супруга лаской и бережным отношением. Прожить те же чувства, что и он, полюбить то же, что любо ему, стать ему верным другом и надёжным соратником — и непременно проявлять уважение. Я... не могу обещать, что сумею полюбить Вас любовью горячей и страстной, но приложу все усилия, чтобы выполнить всё остальное. С того самого дня, когда нас объявили супругами, и до самого конца мы отныне не чужие друг другу люди и связаны определёнными узами и ожиданиями... не только от окружающих, но и от нас самих.
— Дядя вложил эти мудрые рассуждения в твою прекрасную голову, Ольга?
— Мы говорили об этом, не скрою — но мысли свои я сейчас излагаю от чистого сердца. Я хочу научиться доверять Вам, княже — и чтобы Вы также взаимно верили мне в ответ. Чтобы не было больше встреч в городе и историй с переодеваниями, которые бросили на нас обоих неприятный свет по моей вине.
— Тогда, на переправе, в тятенькином челне ты не питала ко мне уважения... Уже по моей вине, признаю, — улыбается князь, вспоминая о том, как в первую же встречу простая варяжка дала ему решительный отпор. — Что с тех пор изменилось?
— Я увидела в Вас не властителя бескрайних земель или обладателя княжеского венца, а человека. Человека... тонко чувствующего и постоянно сомневающегося. Человека, в котором уверено всё населения государства от мала до велика, но который отчего-то не верит самому себе. У меня перед глазами до сих пор стоит Ваш взгляд, растерянный, счастливый и полный любви к жизни, когда Вы обнаружили себя в ладье моего отца, а не среди враждебного тёмного леса. Я... лелею беспокойство за Богуславу и траур по Гостомыслу — с момента его смерти Вы и крошки хлебной в рот не взяли, а значит, она стала потрясением не только для Игоря государя, но и для Игоря друга. И даже тот беспокойный взор в даль зажжённого восстанием Новгорода — в нём столько боли и запутанности, что ни одной пряхе их, кажется, не размотать вовеки. Но ведь можно попробовать, попытаться?
— Отец называл меня слабым — и слабохарактерным. При виде свежёванных туш на охоте меня мутило, словно девицу на сносях, а от вида цепных борзых и пардусов на псарне я и вовсе мог остолбенеть от страха. Даже перед смертью... — губы князя едва заметно задрожали, а сам он сглотнул вставший в горле ком и покачал головой. — Даже перед смертью он не позволил мне с собой попрощаться, Ольга. Не обнял, не приголубил, не дал ощутить родительской тёплой руки, крепкого плеча, защиты — и при живом родителе я чувствовал себя наполовину сиротой. Знаешь, что он сделал перед тем, как испустить дух? Знаешь, как поступил с пятилетним ребёнком?
Игорь до крови прикусывает нижнюю губу, голос его дрожит как у вот-вот готового расплакаться малыша.
— Он схватил меня за лицо и заставил меня смотреть (1). Глядеть, не моргая и не отворачиваясь, как исступлённо трепещет в агонии когда-то полное здоровья тело, как могучие руки теряют хватку и делаются слабыми и безвольными, как угасают в глазах его последние искры жизни.. Он приказал смотреть смерти в лицо и не реветь — я и смотрел, до самого последнего вздоха.
Не выдержав своего откровения, он замолчал и заплакал громко и навзрыд, с вздрагивающим от напряжения горлом и горящими от обжигающих слёз щеками. Зарыдала и Ольга.
— С пяти лет я лишь единожды проронил слёзы, после смерти дорогого мне друга, почти брата. И сегодня.
Девушка гладит князя по голове, покрывает его красное лицо мелкими поцелуями — а он всё продолжает говорить и изливать прорвавшуюся плотиной душу.
— Он снится мне, снится почти каждую ночь, и я переживаю всё это заново. Уже двадцать два года — один и тот же сон. А знаешь, что самое забавное? Он оказался прав. Все земли, покорённые огнём, мечом или дипломатией... Всю власть, которой он добился огромными усилиями... Всё это теперь в руках никчёмного князя, который не совершил ни одного великого деяния, не построил ни одного нового города, не завершил победоносно ни одной войны. Что скажут о моих делах современники? Что прочтут в летописях потомки?
— Они узнают о свершениях князя настолько великого, что не было подобных ему на Земле Русской, — прижимает к себе дрожащего, перешедшего на какой-то отчаянный шёпот, супруга Ольга. — И князь этот — Вы. Никогда не поздно начать заново и отыскать свой путь в светлое будущее.