Страница 115 из 117
— Амбарные книги в трактире моего батюшки кажутся детской азбукой по сравнению с ними, но, уверена, я почерпну оттуда много полезного, как и из назначенных на грядущую неделю встреч. Пекари, портнихи, гончары, распорядительницы в богадельнях — со столькими людьми мне предстоит познакомиться!
— Уверена, что вы с супругом станете достойной сменой для Гостомысла с Богуславой, если и вовсе не превзойдёте их, — кивает Ольга и слегка подпрыгивает на месте от того, что повозка их остановилась прямо у выхода с калачного ряда. — Вот и приехали мы, правда... к подобной встрече я не готовилась...
И удивляться было чему: прознав о визите раздававшей на собственной свадьбе хлеб да вино княгини, у улочки пекарей собралась целая толпа из десятков вдов, сирот, оставшихся без крова горожан и нищих, которые волной нахлынули на повозку.
Мгновение — и обе девушки с десятком охранников оказываются в центре бушующего людского моря.
— Княгине! — кричит, пытаясь прорваться ближе, невысокая замарашка лет тринадцати. — Княгине, не оставь нас, беззащитных и беспомощных, на произвол судьбы!
— И жена посадника с нею... Помогут они, спасут! — вторит ей беззубый калека, который возносит руки к небесам.
На сердце у Ольги делается очень тепло, даже горячо... Словно сама любовь разливается где-то глубоко внутри у дочери Эгиля. Это чувство, она, пожалуй, не забудет никогда — чувство того, что ты можешь сделать чужие жизни чуть ярче и изменить их в лучшую сторону.
— Мой муж служил ратником в детинце, — подпрыгивает, хоть как-то стараясь выделиться среди волн из голов, рыжеволосая женщина. — Да погиб, осталась я с его долгами и тремя чадами на шее!
— Сын мой сложил голову, за твоего князя живота лишился! — расталкивает просящих полная старуха и тянет к Ольге морщинистую, грязную длань... и цепляется ногтями в плечо и принимается трясти за него, оставляя на коже синяки даже сквозь плотную ткань платья. — Где теперь мой кормилец?! Где?!
Супруга Игоря, стиснув зубы от боли, жестом останавливает стражника, который уже занёс руку над обезумевшей женщиной, и повышает голос на всех вокруг:
— Расступитесь... и умолкните! Коли останусь я здесь, посреди гвалта и неразберихи, то не сумею помочь ни вам, ни иным нуждающимся!
Скопище из просителей и впрямь становится тише и делает несколько шагов назад, освобождая дорогу княгине; сама же Ольга одной рукой хватает опешившую от страха Забаву, а второй касается сопровождавшего их мальчишку-чинопёра (14).
— Деян, запиши все их прошения, никого не оставь без внимания, всех чутко выслушай, — сверкает она глазами на стражу и помощника. — Мы же с Забавою навестим Выпь, дела бéды решают лучше слов.
— Дорогу! — кричит зычным голосом один из охранников, и толпа расщедривается, пропуская в узкий переулок обеих девушек с парой гридей.
Затаившийся лисом за нагромождением бочек, ящиков, корзин и мешков тать, одетый в чёрное, чертыхается про себя и опускает стрелу вместе с натянутым луком — сквозь весь этот люд ей всё равно не достичь ненавистной цели. Остаётся только ждать, но это он умел делать как никто другой.
Часом позже поток страждущих убывает, и писарь Деян наконец-то с облегчением вздыхает. В сопровождении двух стражников, уладив дела с хлебниками, выплывает из калачного ряда и Ольга с Забавой.
К жене Рюриковича откуда ни возьмись подбегает мальчуган-оборванец лет десяти — и она обнимает его и гладит по спутанным белокурым волосам. Душегуб тем временем накладывает на оружие стрелу, поднимает лук и натягивает наполовину тетиву дрожащей дланью.
Улыбнувшись, дочь Эгиля целует парнишку и вкладывает в запачканную ладошку серебряную монету, пока плечи мужчины напрягаются, а голубые глаза прищуриваются, целясь острым наконечником точно в грудь варяжки.
Счастливый босоногий мальчишка вприпрыжку убегает куда-то вглубь Торга, а Забава ладонью закрывает очи, ослеплённые случайным бликом... и сквозь пальцы замечает смотрящее прямо в их сторону стальное навершие, которое и отражает солнечные лучи.
Душегуб, переборов себя, наконец отпускает тетиву и, затаив дыхание, следит за полётом высвобожденной стрелы. Ольга тотчас поворачивает голову влево и... слышит пронзительный свист. Время словно останавливает свой ход. Перед ней проносятся перекошенные лица стражников, Забава, прекрасное чело которой искажает гримаса ужаса и удивления — и длинная стрела с гусиным оперением и обоюдоострым наконечником, хищной птицей летящая в её грудь.
— Княгиня!
Прежде чем Ольга что-либо успевает осознать, Забава кидается к ней и всем своим хрупким телом отталкивает в сторону. Тёмный, почти чёрный наконечник пронзает тонкую кожу на смуглой коже и рвёт нить подаренного Ходутой украшения.
Орошённые багрянцем жемчужины, как горошины, с дробным стуком сыпятся на дощатую мостовую, а следом за ними падают на землю и крупные, ярко-рубиновые капли. От вида крови у варяжки перехватило дыхание и её повело в сторону, однако лишь на мгновение; молниеносно глядит она на Забаву — да только не помочь ей уже никаким лекарям, ибо девушка вмиг побледнела и испустила дух, оставив от себя лишь окрашенную кровью в алый цвет нить от ожерелья...
— Княгиня, — трясёт её за плечи, пытаясь привести в чувство, Деян. — Княгиня, быстрее, в повозку!
— Княгиня, поезжайте! — вторит ему один из стражников, но та как будто не слышит их речей, и лишь пальцы её так крепко сжимают рукава собственного платья, что те с треском рвутся, а стальные глаза неистово смотрят в нагромождение всевозможного скарба.
— Никуда я... Не поеду! — вместе с длинным медленным выдохом доносятся с уст княгини слова. — Пока не найду пролившего кровь... Стреляли... Оттуда стреляли!
Перстом она показывает на ворох из бочек и корзин, который, подтверждая верное направление, тут же опрокидывается и оттуда молнией выбегает человек, закутанный в чёрные одежды.
— Взять его! — руки, да и всё тело бросает в сильнейшую дрожь, а вместе с ними дрожит предательски и голос. — Живо!
Бо́льшая часть стражников рванула в погоню за злодеем, оставив её с парой гридей, побелевшим юным писарем да мёртвой Забавой. Несчастная лежала на земле с какой-то блаженной улыбкой и умиротворенным выражением лица, и если бы не страшная рана на шее, можно было бы подумать, что красавица просто спит.
И эту добрую, горевшую желанием помогать другим девушку, не успевшей толком даже познать радости замужества, убили из-за неё — Ольга точно знала, что целился душегуб ей прямо в грудь, а не в супругу Ходуты.
Внутри неё словно нарастает разрушительная буря, а неприкаянное сердце обливается кровью и грозится вырваться из груди. Доколе вокруг будут лететь с плеч головы? Доколе невинные люди будут терять жизни, а клятвы даваться столь же легко, как и нарушаться? В мыслях зреет предчувствие ещё более страшной беды да острая, терзающая всё её существо боль, вот только не может она вымолвить и слова, будто онемела...
От тяжких дум её отвлекают вернувшиеся с добычей стражники. Грубо, словно мешок с зерном, швыряют они на землю преступника, она же трепещущей рукой срывает с его головы капюшон.
Потухшие голубые глаза, пухлые губы, чуть вздёрнутый нос, кудрявые русые волосы да шрам на кадыке — то, что под личиной покусившегося на её жизнь мерзавца оказался Ярослав, не вызвало в ней ровным счётом никаких чувств. Не было ни разочарования, ни гнева, ни изумления — только пылающее желание отплатить татю за убийство невинной души той же монетой.
Сейчас он, дрожащий и хнычущий, будто побитый щенок, стоит перед ней на коленях и с какой-то безусловной надеждой глядит на варяжку лазурными очами, да только отражается в их бездонной глубине совсем не та Ольга, которую он знал раньше.
— Что прикажете делать с преступником? — несмело нарушает тишину стражник и смотрит сначала на пойманного кровопролителя, а затем на княгиню. — Бросить его в темницу да ждать княжьего приговора?
— Нет... Приговор себе он давно вынес сам за все злодеяния, мертвец он уже которую неделю, — спокойным, ровным, но таким холодным голосом отвечает Ольга и, отвернувшись, шагает к повозке в сопровождении писаря. — Связать его, сунуть тряпиц в грязный рот, чтобы ничего не сказал больше, закрыть в одной из бочек, среди которых прятался тать... Да бросить в самую большую да горячую печь в калачном ряду.