Ржаной хлеб

— Он там где-то, за теми березками! — закричали девушки, указывая на лесную полосу, разделяющую сад на две половины. Мы пошли по дерновой кромке вдоль вспаханной борозды. Солнышко уже не палило, а ласково грело. В синеве неба появилась та самая бесконечно чистая глубина, какая бывает только в первые дни бабьего лета. Паутинок еще не было, но все в природе как бы застыло в мудрой задумчивости: и дальние сосняки, и черные стога клеверного сена, и сам воздух, сгустившийся почти до осязания. Крепкий яблочный аромат, запах земли, первых листочков, уже тронутых тленом, пьяняще кружили голову, и в памяти сами собой оживали хрестоматийные строчки, заученные еще в детстве:

Ивана Тимофеевича мы увидели на укатанной дорожке, которая уходила в глубь сада. Он отдавал какие-то распоряжения группе рабочих и при этом сильно жестикулировал, кого-то, видимо, ругал, показывая сухим, длинным пальцем на поломанные ветки ближней яблони.

— Ну, берите, уж коль в сад забрались! — говорил он со стоном, — Объедайтесь! Но зачем же разбой устраивать? Зачем дерево-то губить?

— Мальчишки, что ли? — улучив момент, спросил я тихо.

— Как бы не так! — сказал Иван Тимофеевич. — Мальчишки ночью сюда не ходят. Видите след мотоцикла? А тут второй, а там третий. Целая армада! Как только стемнеет, так со всех сторон и лезут. С ружьями, с мешками. На сторожа цыкнут, тот и носа из шалаша не показывает. Сегодня вынужден патруль вот назначить, на машине ребята курсировать будут, с зажженными фарами. Суббота, день выходной, а жуликоватого народа еще хватает, еще не перевелся он, черти бы его взяли…

Иван Тимофеевич в темном ворсистом костюме, при старомодном «плетеном» галстуке, шерстяная серая шляпа, заломленная на самый затылок, открывает его широкую незагоревшую лысину. Он разрешил нам погулять по саду, а Максима угостил боровинкой, сам сорвав несколько отборных яблок.

— В этом году такая сухмень стояла, что, пожалуй, недоберем малость до желаемого-то! — сказал он, вздыхая, — Нет, недоберем…

— А с виду вроде густо яблок…

— Это только с виду. Часть урожая яблони еще в июне сбросили. Питать все плоды нечем, вот и сбросили. Жалко было глядеть…

Я иду с ним на левый участок, где он хочет посмотреть антоновку и синап северный, определить срок уборки. В этот совхоз Иван Тимофеевич приехал шестнадцать лет назад. Можно сказать — сам попросился. Не сюда именно просился, а в хозяйство плодово-ягодного профиля. Это его кровное дело. Ведь почти полвека назад закончил он специальный техникум и до войны разводил сады и ягодники. Тяга к этой работе пошла у него с детства, от отца и от матери, от родных своих. У них в деревне Любовниково, где Иван Тимофеевич вырос, очень почитались сады, каждый хозяин старался какой-то новый сорт яблок или груш заиметь, за саженцами аж на Дон и в Мичуринск ездили. Иван Тимофеевич помнит, как в доме у них вся деревня яблоками разговлялась, как до самой зимы в углах, в сундуках, в ящиках, в опилках и в сене, переложенные и россыпью, лежали анисы и грушовка, антоновка, какой-то неизвестный теперь царский шип. Отец, бывало, соберет зимой ребятню со всего Любовникова, принесет из подвала ведерную миску желтых запашистых кубанок и скажет:

— А ну-ка, похрустите, мужички!

В сорок шестом году, когда Иван Тимофеевич вернулся на родную Рязанщину сразу с двух войн, с германской и японской, его как человека опытного, офицера запаса и коммуниста со стажем, послали директором овощесушильного завода, а потом, в числе тридцатитысячников, в колхоз, председателем. Везде он работал на совесть и по-крестьянски от темна и до темна. И везде, пожалуй, где жил, оставил после себя небольшие садочки из яблонь и груш. Без садов он не мог. Они ему и по ночам снились. Или едет, бывало, куда-нибудь в поезде, увидит пустырь за селом и тут же начинает прикидывать в уме, какой тут сад или ягодник можно разбить, какие сорта посадить по солнечному склону, а какие в долинке, в тени…

Сейчас в своем совхозе «Рязанский» Иван Тимофеевич как главный агроном отвечает, конечно, за все земли: и за зерновые, за травы, за овощи и картошку. Но старая его любовь к садам заметно сказывается. Он сторонник той мысли, что все крупные города должны быть окружены широкими зонами садов. На всех дорогах он хочет видеть яблони в два-три ряда. В беседах и лекциях, на районных совещаниях он проводит эту полезную мысль, по мере своих сил старается воплотить ее в жизнь. Больше семисот гектаров занимают яблони в совхозе, сорок пять — ягодники. И сорта все отменные. Иван Тимофеевич не хотел закладывать что попало, поискал, поездил, пробил самое лучшее. Вишня у него только владимировка, черная смородина голубка, крупная, сладкая, вся кисть созревает одновременно. Крыжовник, земляника, виктория, не говоря уже о яблоках, — чего только не зреет на пригородных рязанских землях, которые почти пустовали когда-то. В прошлом году совхоз поставил в детские сады и в магазины сто тонн ягод и тысячу шестьсот тонн яблок. В этом сезоне тоже немало будет продано.

За яблоками и ягодами ухода требуется побольше, чем, к примеру, за зерновыми. Деревья надо вовремя обработать, подкормить, опрыскать, окопать. Тысячи врагов подстерегают сад: и плодожорка, парша, моль разная, мыши. Даже зайчишки, если не пугнуть их, за одну ночь с десяток яблонь обгложут. Глаз да глаз за всем нужен. Поэтому Иван Тимофеевич в садоводческие бригады подбирает самых лучших людей. Надежда Яковлевна Голицина, Нина Кулагина, Григорий Слабушев, Николай Савин, Лушин Анатолий — на этих механизаторов и садоводов Иван Тимофеевич как на самого себя надеется. Ну и сам он, конечно, буквально пропадает в садах. Даже отдыхать сюда ходит. И один и вместе с женой Клавдией Григорьевной. Особенно в пору цветения и в конце августа, когда ночи звездные и такие тихие, что издалека слышно, как падают на землю созревшие яблоки…

Недавно он схоронил свою Клавдию Григорьевну. Не думал, что переживет ее, а вот пережил. Без малого семьдесят уже за плечами. Но силы еще есть. И планов много. Яблоки — ради них он сейчас и живет. Дать побольше людям яблок, порадовать их — нет, кажется, другого счастья для Ивана Тимофеевича…

— Яблоко, если хотите знать, это еще с древних времен эликсир жизни, — говорит он мне. — Вот хоть это попробуйте. Разновидность аниса. Будем культивировать, я надежды на него возлагаю. По содержанию железа сорт далеко пойдет. А вкус какой, вкус! И освежает как!

Иван Тимофеевич и сам надкусывает яблоко, по-молодому звонко хрустит зубами. Мы уже обошли две делянки и возвращаемся обратно. Сбор антоновки на левом участке он назначил на среду. А синап северный пока оставил.

— Пусть его холодком хватит, росами утренними, — говорит он. — Синап это любит, он окрепнет, соку наберет, лежать дольше будет…

Мои попутчики нагулялись досыта. Максим сидит уже в машине и держит в каждой руке по яблоку. Он устал, надышался ароматами, глаза у него слипаются. Пора ехать.

— А то, так на ночь оставайтесь, — предлагает Иван Тимофеевич. — Ночевать в саду — всю жизнь не забудешь…

— Спасибо, Иван Тимофеевич! За все спасибо!

Мы выезжаем на просеку. Я вижу в боковое стекло, как Иван Тимофеевич суконной своей шляпой обмахивает пиджак. «Плетеный» старомодный галстук совсем съехал у него набок. А лицо улыбчивое. Он смотрит на нас, что-то говорит, но мы ничего уже не слышим из-за шума мотора. Мы только видим его улыбку и добрый прищур глаз.

ПЕРВЫЕ ВЕРСТЫ СИБИРИ…

Заросшая кустарником мелководная речушка Ук петляет вблизи старого спиртового завода, и якобы от этих сочетаний само собой родилось у городка название — Заводоуковск. Растянулся город вдоль большака километров на десять, и такое впечатление, что здесь всего одна длинная узкая улица. Да оно так и есть, потому что сразу же за этой улицей, за первыми ее домами, начинаются пологие холмы и увалы, поросшие высоким чистым сосняком. В жаркую летнюю пору неподвижный воздух так густо настаивается здесь хвойными ароматами, перемешивается со свежими запахами поспевающих хлебов, укропа и огурцов с ближних грядок, что новые люди, приехав сюда, не могут скрыть удивления и восторга.