Страница 2 из 24
Что тут началось! В нашем дворе только и говорили про катастрофу с таинственным «Утюгом». Капитаны бросились к картам. Часами просиживали они над синими просторами Индийского океана, вычерчивая путь «Утюга». Все корабли свернули с курса и полным ходом пошли на поиски ледяной горы с потерпевшими крушение. В географических кружках шли споры, куда ветры и течения могли погнать злополучный айсберг. Радиограммы, поступавшие в редакцию «Пионерской правды», в штаб игры, приносили советы, как развести на айсберге костер без дров и как добыть пресную воду.
И едва тысячи капитанов из разных городов нашей страны обнаружили в Индийском океане трех заблудившихся путешественников, как Непейвода, Молекула и Пли прислали в редакцию записку. Они сообщали, что вылетают в глубь Антарктиды на вертолете. Представляете, все десять тысяч пионеров-полярников искали на картах точный маршрут, по которому могли бы двигаться саннотракторные поезда, а эти трое провели только одну линию и решали, что разгадали все тайны шестого материка!
Когда редакция познакомилась с донесениями всех капитанов, стало известно, что экипаж «Утюга» нарушил правила игры. Непейвода, Молекула и Пли не были удостоены даже резинки с изображением пингвина. Зато десять пионеров-географов, лучшие знатоки Антарктиды, поплыли в летние каникулы на настоящем теплоходе «Станиславский» по Северному Ледовитому океану и увидели своими глазами все-все, о чем раньше только мечтали: суровый полярный край с его ледяными равнинами и торосами, шумные порты, могучие ледоколы, закаленных бесстрашных летчиков, моряков, зимовщиков. Пожалуй, даже к лучшему, что экипаж «Утюга» не встретился с полярниками, которые уважали труд и настойчивость и не одобряли пустого бахвальства.
И вдруг я узнаю: трое хвастунишек проживают не в каком-нибудь доме Москвы, а именно в нашем. Молекула — шестиклассник из квартиры №10, Пли — его сосед по парте из квартиры №12, а Непейвода, их капитан и заводила, оказывается, здоровался каждое утро со мной на кухне.
Я не буду описывать насмешки, выпавшие на долю неудачливых полярников. Скажу только, что сам целую неделю с изумлением поглядывал на своего юного соседа.
Вот какие события случаются иногда в некоторых дворах. Вот как намертво, на всю жизнь, прилипают к некоторым людям неожиданные прозвища.
Долго после этого происшествия пылилась на полке в передней чуть выцветшая капитанская фуражка. Непейвода даже в сумерках не решался выйти в ней на улицу.
Я больше не слышал, чтобы Пли похвастался перед кем-нибудь своим духовым ружьем. А как-то я увидел совсем странную картину: бабушка из десятой квартиры забивала гвоздь в своем туфле известным всему дому геологическим молотком Молекулы. Да, друзья-путешественники искренне переживали свою неудачу.
Но однажды, поднимаясь по лестнице, я услышал веселую песню. Ее дружно пели три голоса. Я сразу узнал песню: это был гимн экипажа «Утюга»!
«Что же случилось?» — удивился я.
А через несколько минут ко мне постучались и вошли родители мальчиков. Они просили меня доставить сыновей к Фоме Фомичу Ладочкину.
В тот вечер я увидел, как Непейвода сорвал со стены карту полушарий, а на ее место повесил карту Сибири. Капитан шагал по распростертым на полу материкам и говорил экипажу:
— Заморские плавания отменяются! Все равно мы не откроем новых морей и неизвестных островов. Мы поедом на восток. Некоторые из нас уже ездили на восток. Например, я — на Клязьму, где я жил на даче. Теперь наш путь дальше, в Сибирь!
Я вошел в комнату и сказал, что согласен взять их с собой, если они будут слушаться меня беспрекословно. В ответ мальчишки закричали «ура».
Так мы стали попутчиками.
Академия едет в Сибирь
Раньше всех проснулся Молекула. Он всегда старался встать с восходом солнца. Он считал, что так поступают все геологи.
Пассажиры еще спали. Только из открытого служебного отделения доносился разговор.
— И серьезный этот пассажир из восьмого купе, — неторопливо гудел сиплый голос, и Молекула догадался, что это говорит проводник с длинными желтыми усами. — Я вот сколько езжу по разным дорогам. Почитай, лет тридцать. И Москва — Батуми, и Москва — Владивосток рейсы делал, а таких строгих глаз не видел. Как он глянул из-под своих очков, так сразу я и смекнул, что человек этот не меньше академика.
— Ну, и кто он? — спросил голос помягче.
— Самый настоящий академик! Хотел тебя, Пахомов, разбудить, да потом думаю: смена твоя еще не подошла, а поскольку у пассажира билет до Новосибирска, то ты еще поглядишь. А кроме него, в других вагонах еще человек двадцать ученых едут. Вот я и подумал: что это за такая удивительная командировка? И выходит, что в Новосибирск целая академия переезжает.
— И зачем им, Михалыч, сдался Новосибирск? — зевая, протянул Пахомов.
— «Зачем, зачем»! — сердито пробубнил Михалыч. — Ты вот молодой, а ленивый. Только и глядишь, как бы завалиться на боковую. За два дня ты газету и в руки не взял, а там как раз про сибирскую академию наук прописано. Смотри, вот пожалуюсь я на тебя начальнику.
— Ну что ты, Михалыч! — встрепенулся Пахомов. — Я вообще-то газеты читаю. Только вот как едем мы из Москвы, так я газеты не покупаю: на здешних станциях они все старые. Ну, а как повернем мы назад, тогда сюда подвезут уже свеженьких, я про все сразу и прочту. А ты что, Михалыч, академией интересуешься? Уж не ученым ли хочешь стать?
— Ученым не ученым, а на вахтера дал бы согласие. Сколько я на колесах? Лет ведь тридцать. А какой мой дом? Служебная койка, вот и все. А ученые недаром из Москвы уехали. На берегу Обского моря строится для них городок. Весь в цветах, в елках. Вот бы и мне сидеть на солнышке у научных дверей, ревматизм свой греть, воздухом морским дышать. Ради такого удовольствия я курить бы бросил! Но выходит со мной один неприятный случай по служебной части…
— Что случилось, Михалыч? — заинтересованно спросил Пахомов.
Михалыч некоторое время молчал. Потом выпустил в коридор три клуба дыма и, покашливая, продолжал:
— Не знаю, как и говорить. Ты сколько классов кончал? Восемь? Ответь мне тогда, что это за такая премудрость — специалист по уравнениям математической физики?
— Не знаю, — зевнув, ответил Пахомов. — Наверное, это в институтах учат…
— То-то и оно, что не во всех институтах. Я вчера пассажиров десять спросил, а все без толку. И только один умный человек мне растолковал: это, говорит, очень редкая ученая специальность. Посмотрит такой человек, предположим, на тебя, Пахомов, возьмет карандаш и распишет тебя всего математическими цифрами и знаками. И китель твой разложит на цифры, и твое тело, и даже купейные ключи в кармане. Соображаешь?
— Ты, Михалыч, наверное, устал, — заботливо сказал Пахомов. — Ложись-ка ты спать, а я заступлю на дежурство.
— Чтоб я усы сбрил, если это неправда! — проворчал пожилой проводник, и из служебного купе густо повалили клубы дыма.
— Кто их разберет, этих ученых! А что за неприятности тебе, Михалыч, от каких-то уравнений?