Страница 6 из 53
Однако убеждать его в чём-то я не собирался. Это должен был быть его и только его выбор. Если он не был готов поклясться мне в верности, то так тому и быть. Но в таком случае наши дороги на этом моменте должны были разойтись.
К моему удовольствию, попросив ночь на раздумья, с утра Рей-таки явился ко мне и, даже не пожелав доброго утра, опустился передо мной на одно колено.
Мысль его была проста: Катрион и правда был его покровителем. Однако сам он, в отличие от меня, никогда Рея не видел и вряд ли даже знал о его существовании. Выбирая между далёким спонсором, часть благ от которого просто по совпадению досталась ему, и тем, кто даже после смертельной битвы предложил дружбу, Рей выбрал второго.
Чувство, испытанное мной в момент, когда другие Майигу приносили мне клятву верности, было очень странным. Я ощутил установившуюся между нами связь. Нить, протянувшуюся от меня к ним, не сказать, чтобы неразрывную, но невероятно прочную.
Клятва не означала, что я мог приказать им что угодно, и не оберегала меня от их предательства или крамольных мыслей. Между нами не появлялось конкретных границ, и также не было никаких определённых правил, которые я или они теперь обязаны были соблюдать. Следование клятве никак не поощрялось, а её нарушение не было наказуемо.
Но, добровольно соглашаясь следовать за мной, они вверяли свои судьбы в мои руки, и это было чем-то совершенно особенным, несравнимым ни с чем.
Сколько бы я ни рылся в памяти, не мог придумать, с чем это сравнить. Отношения родителя и ребёнка, старших и младших братьев и сестёр, начальника и подчинённого, учителя и ученика — ничего не подходило.
Ближе всего, вероятно, это можно было сравнить с тем, как относились друг к другу истинно верующий человек и его духовный наставник. Почтение с одной стороны, капелька снисходительности с другой, а ещё много доверия и, главное, взаимного уважения.
По крайне мере теперь я понял, почему предательство Майигу-вассала своего сюзерена считалось такой редкостью. Это не было запрещено клятвой, но, если все Майигу чувствовали то же, что чувствовал я, то акт предательства для большинства из них был бы чем-то максимально мерзким и отвратительным. Предавая своего сюзерена, вассал будто бы предавал самого себя.
По той же причине, вероятно, Майигу с такой серьёзностью относились к клятвам, а некоторые в принципе не принимали саму идею присяги кому-то на верность. Ведь установившаяся связь меняла само их отношение друг к другу, с чем далеко не все могли смириться.
С Реем и Дьюллой у меня и так были неплохие отношения. Но теперь, когда они стали моими вассалами, взаимные понимание и поддержка поднялись на какой-то совершенно новый уровень. Дошло даже до того, что ламия начала в общении со мной и Реем будто бы оттаивать, демонстрируя совершенно несвойственные ей эмоции и однажды даже рассмеявшись над какой-то шуткой.
В результате, когда мы прибыли обратно на фронт и я поставил их во главе двух меньших армий по три тысячи человек, себе оставив четыре тысячи, наша командная работа на поле боя стала действительно значительно влиять на ход сражений.
Между нами не было никакого фактического обмена информацией, ничего наподобие магической рации или чего-то подобного. И мы, хотя и составляли, разумеется, тактики перед сражениями, после начала боя могли даже не видеть друг друга, разделённые километрами дистанции.
Но при этом каждый раз каким-то почти мистическим образом умудрялись снова и снова проводить идеальные совместные манёвры, загоняя противника в неожиданные даже для нас самих ловушки.
Кстати, Дьюлла продемонстрировала неожиданный талант к командованию. Назначая её командиром, я думал в первую очередь о её статусе Майигу и том, как он повлияет на бойцов.
В качестве же главного тактика я приставил к ней Диксага. Старый вояка, уже не раз продемонстрировавший свои навыки, должен был стать отличным помощником для обычно ко всему индифферентной Дьюллы. Тем не менее, уже в первом же бою ламия начала командовать сама.
Ей определённо не хватало опыта, и тем более не хватало харизмы, чтобы уверенно вести за собой людей. Но, используя иллюзии для моментальной отдачи приказов едва ли не всем трём тысячам своих подчинённых разом, и в силу своей холодности моментально принимая решения, она превратила вверенное ей войско буквально в идеальную военную машину.
Рей в этом плане не мог похвастаться такими же большими успехами. Его войско действовало куда менее слаженно и чётко, и, пока Дьюлла уничтожала тысячу бойцов врага, он едва справлялся с пятьюстами.
Однако, в отличие от ламии, совершенно не считавшейся с потерями и ставящей во главу угла эффективность, Рей с самого начала начал относиться к своим подчинённым едва ли не как к семье. Да, он был куда медленнее Дьюллы, но и потери в его войске всегда были куда меньше.
При этом в перерывах между сражениями он не пропадал в командирской палатке, а почти всегда находился в окружении простых бойцов. Ел и пил вместе с ними, горланил песни, смеялся, играл в карты и на полном серьёзе обменивался военными трофеями, иногда доходя до жарких споров о ценности той или иной безделушки.
Мне, в личном разговоре, Рей признавался, что отчасти делал всё это намеренно, чтобы завоевать доверие своих людей. Но также, по его словам, вот так по-простому общаясь, он переносился сквозь годы жестокой муштры в церкви империи в то время, когда он, мелкий беспризорник, днями пропадал в трущобах с соседскими мальчишками. Так что и искренности в его действиях было немало.
Дьюлла же ничем подобным, разумеется, не занималась. Да и вообще своим отношением, а также тем, что, уже не особо скрываясь, пожирала выживших вражеских одарённых, наводила на своих солдат скорее оторопь.
В результате довольно быстро их стали противопоставлять друг другу и называть, в присущей слухам преувеличенной манере, Хладнокровным и Душевным генералами.
При этом, несмотря на все минусы характера Дьюллы, её популярность не была меньше, чем у Рея. Душевного генерала ценили за мягкое отношение и стремление сохранить как можно больше жизней. А Хладнокровного — за мастерский стиль ведения боя, оттачиваемый с каждой битвой, и позволяющий, пусть и с бо́льшим риском, заработать куда больше военных заслуг.
Однако, разумеется, наибольшие успехи и наибольшие потери были в моей армии.
В отличие от Дьюллы я не стремился к идеально выверенным тактикам и манёврам, и не пёкся, как Рей, о жизни каждого солдата. В результате после каждой битвы в моей армии было больше убитых, чем у них обоих вместе взятых.
Но, пользуясь, помимо самых базовых тактик, манёвров и построений, одним-единственным стилем безудержного прямого прорыва, я и результатов достигал соответствующих. Так к Хладнокровному и Душевному генералам присоединился ещё один. Вполне ожидаемо, Безумный.
Спустя две недели и восемь или девять сражений на разных участках фронта от десяти тысяч человек моей особой армии осталось семь с половиной и пришла пора набирать новые кадры. На время набора мы ушли с передовой, организовав себе краткий отдых.
Воспользовавшись возможностью, я решил организовать перетасовку уже имеющегося личного состава. Позволил бойцам самим выбрать, в какую из трёх армий идти. При условии, разумеется, что численность армий останется той же.
Думал я при этом в первую очередь вовсе не о комфорте своих бойцов, а об эффективности армии в целом. Не знаю, было ли это принято в Тейе, но по опыту земной жизни я понимал, что люди куда лучше работали там, куда они сами пошли, а не куда их вынудили пойти. А также немалую роль играла комфортная для человека атмосфера и коллектив, разделяющий его цели и интересы.
Разумеется, обеспечить своим подчинённым четырёхдневную рабочую неделю и тыквенный латте во время обеденного перерыва я не мог. Но в моих силах было как минимум дать им возможность самим организовать себе относительно комфортную обстановку.
Получив в итоге общие сводки по изменениям в моей особой армии, я не мог не начать улыбаться. Настолько всё это было предсказуемо.