Счастливый Цезарь

Отвел он от нее глаза, и видит, впереди засветилось что-то. “Вот он выход!” – воскликнул Андрей Петрович и кинулся туда, откуда ему засветило. И видит перед ним прямо огромное зеркало. И в этом страшном Зеркале Души он увидел себя таким, каков он был На Самом Деле. И даже дыхание у него перехватило. Странное и страшное на него смотрело существо из глубины, в которую завела его последняя Надежда и там овладела им в минуту отчаяния. Маленький карлик с худосочным обросшим волосами низом, где болтался отдельно солидного размера детородный член. А выше пояса совсем детское шло тельце, которое увенчивалось двуликой головой. Один лик был справа, а один слева, как будто лицо составлялось из двух половин совсем непохожих друг на друга и едва ли совпадающих даже. Потому что левая половина была женская, а правая мужская. Когда же поворотился Андрей Петрович боком, то увидел, что и голова у него совсем необыкновенной формы, бобом, и с очень маленькими прижатыми ушками.

– Какой ужас! – воскликнул Андрей Петрович и в гневе обратился к тому месту, где лежала оставленная им Надежда. “Так вот оно, твое осуществление!” – крикнул он и стал бешено эту надежду свою топтать. Пока совсем не растоптал – не успокоился. Когда же притомился и глянул себе под ноги, и увидел, что он натворил – страшно присмирел Андрей Петрович.

– Что же я натворил такое! – прошептал он и с опаской поворотился к Зеркалу Души своей.

Да только в том месте, где зеркало – ничего нет: пустота образовалась. Тут скосил глаза на самого себя Андрей Петрович и понял, что виденное им на него перешло, что он и стал тем самым уродом из стекла. Ощупал в испуге он свои ноги, болтающийся срам… “Чем бы прикрыться?” – подумал и вдруг почувствовал, как его начинает охватывать в это время незаметно подкравшийся к нему ужас. Темным воздухом струится по коже и проникает внутрь. Как мог стал бороться Андрей Петрович, а страх уже в нем поселился, изнутри пожирает. Только мерзкие звуки чавкающего кошмара виснут в воздухе. От этого всепожирающего Ужаса так сжалась душа Андрея Петровича, что не помня себя он кинулся вперед, в пустоту, чтобы хоть как-то спастись от стискивающей его каменной безнадежности…

И очутился снаружи, за столом у себя в кухоньке, с яичницей в зубах и женой, которая по-прежнему стучалась к нему.

– Ага! – воскликнула она. – Наконец-то ты соизволил обратить на меня внимание. – Боже! – вдруг отшатнулась она, разглядев его. – Во что ты превратился?! Какой ужас! Что ты с собой сделал?

А он на нее глядит и видит, что она-то тоже преобразилась у него на глазах, и вовсе не человек, а так, что-то вроде кошачьего существа в платье с выставленными наружу прелестями. А вместо лица – птичья морда с острым клювом: вот-вот клюнет. Тут вышла меж ними безобразная сцена.

– Ты лучше на себя посмотри, – говорит он ей. – На что ты похожа!

– По-твоему, я вообще животное?! – в гневе воскликнула жена.

– А кто же ты еще, – говорит он в ответ. – Теперь я вижу отчетливо, с кем я жил все эти годы!

– Ах вот как! Ты с животным жил, а я? Я жила с этим мерзким ничтожеством! С этим грязным похотливым уродом! – и лапкой своей с острыми красными когтями в него тычет.

– Вижу, не нравлюсь я тебе, Настоящий, – говорит спокойно так ей в ответ Андрей Петрович.

– Да какой ты настоящий?! Настоящие они о жизни думают, сейчас только жить начинают. Им некогда о смерти думать. И мир у них – настоящий, живой! не твой – внутренний!

– Мерзавцы жить начинают, а не люди!

– Да ты им просто завидуешь, – так и обдала его ядом жена. – Они – могут! А ты – нет!

– Вот ты и найди себе такого способного.

– Найду! – зловеще произнесла жена и, надо сказать, вскоре свое слово сдержала. А в конце этой сцены она вскочила и бегом в спальню. Дверью хлопнула и зарыдала.

– Да что же это такое?! – слышит он. – За что?! Ненавижу! Ооох! – орет и причитает. – Что же с тобой сделали, жизнь моя?! Откуда взялся этот мерзкий урод?

Стало Андрею Петровичу очень любопытно, к кому это она обращается. Пошел он в спальню, дверь открыл и видит – обнимает жена мертвое евойное тело, каким он был до своего превращения. Заливается слезами, от рыданий заходится и кричит: На кого ты меня покинул, любимый мой?!

Усмехнулся Андрей Петрович при виде такого, беспощадными глазами на нее смотрит и говорит:

– Вот и оставайся со своими трупными чувствами. Теперь вижу ясно – ты никогда меня не любила таким, каков я На Самом Деле! Тебе вот этот кусок благообразного тела дороже был моей душевной сущности…

– Хороша у тебя твоя душевная сущность! – так и зашипела она ядовито. – А еще меня животным обзывает! А ты, разве любил меня? На самом деле?!

– Вот и поговорили! – спокойно ей в ответ Андрей Петрович. – Теперь у меня хоть сомнений не будет, – и вышел от нее, дверь прикрыл без звука и хлопанья. Она там злобным визгом залилась и в дверь как пустит чем-то тяжелым. “Лампу разбила, дура!” – подумал Андрей Петрович и отправился в прихожую. Тут часы начали отбивать время, и он заторопился. Надел пальто, шарф замотал, шляпу и в зеркало на себя глядит. А там, конечно, жуткий карлик на него сразу двумя половинками лица так и пялится. “Какой ужас! – затосковал и заметался Андрей Петрович. – Как в таком виде показаться людям на глаза? Хорошо, хоть срам прикрыл, а то совсем неприличие одно… Может, не идти?” – мелькнула мысль, но такую мысль он тут же отбросил в сторону. “Если сейчас рубикон не перешагнуть – надо вешаться! Когда Это все пройдет. Тьфу!” – плюнул Андрей Петрович и поспешил от зеркала наружу в тот мир, где располагалось Учреждение, в котором он служил.

Сослуживцы

Влез Андрей Петрович в служебный автобус и, присев на заднем сиденье, огляделся. “Боже!” – поразился он в который раз и одновременно сильно приободрился. – Ну и уроды!”

Так воскликнул он беззвучно, рассмотрев тех, кто сидел с ним в одном экипаже.

В свою очередь, сидевшие с ним рядом тоже скользнули по нему взглядами, и у некоторых в глазах кое-что промелькнуло. Однако вмиг исчезло, если и отразилось у кого живое чувство. “Тоже приметили, – подумал Андрей Петрович, – но не все. Видать, кто про свое уродство знает, тот и в другом видит отчетливей, – догадался он. – А, может, и не так. Хорошо бы спросить кого, да неудобно… все равно, что про горб у горбуна выведывать…”

Тут бы Андрею Петровичу посовеститься, однако жажда знания его обуяла: видят они меня так же как я их или не видят? – горел он любознательным пламенем. Эх! Была не была, – решил Андрей Петрович и, переступая границы приличий внутри себя, подсел к своему сослуживцу – упырю, которого до сих пор знал, как человека порядочного. Тот покосился и хмуро кивнул в ответ на приветствие.

* * *

– Ты что такой мрачный? – спросил Андрей Петрович, для начала разговору. – Выглядишь вроде замечательно, а лицо тучей?

– Я не мрачный, – ответил упырь-сослуживец. – Я задумчивый… А выгляжу хорошо так, потому что приболел. В гробу вообще расцвету.

– Ну а я, как тебе сегодня кажусь? – прямо без обидняков спросил его Андрей Петрович. Сослуживец посмотрел на него равнодушно и ответил:

– Как вчера, так и сегодня ты мне кажешься, – и отворотил лицо в сторону.

– Неужели никаких ты перемен во мне не видишь? – стал допытываться Андрей Петрович от упыря-сослуживца правдивого мнения.

– А что, есть перемены? – усмехнулся, поворотив свою упырью рожу, сослуживец. – По-моему, ты всегда так выглядел, как сегодня. По крайней мере, для меня.

“Вот свинья!” – подумал Андрей Петрович, но не обиделся.

– Мы ж друзья, – тихо сказал он так, чтобы другие не слышали, – потому и спросил. Считается, что мы все люди, ну а взглянешь попристальней – порой такое углядишь.

– Ну и что ты во мне углядел? – поинтересовался сослуживец.

“Эх! Была, не была,” – подумал Андрей Петрович и возьми да ляпни:

– Ты сегодня прямо упырем выглядишь, – сказал он, – я даже забеспокоился.