Страница 12 из 33
II.
Когда Мостовы переехали на новую квартиру, "короли в изгнании" отлично знали всю их биографию, конечно, с необходимыми комментариями и поэтическими вставками, какия неизбежно делаются в таких случаях даже самыми добрыми людьми. Разносчиками этих вестей главным образом служила, конечно, прислуга, а потом сама хозяйка. "Снежный генерал" Барчанинов, одолевавший своими проектами о снеговых укреплениях редакции всех газет, журналов и специальных изданий, узнал историю новых жильцов, кажется, первый, когда швейцар Артемий принес ему вычищенные сапоги. Обыкновенно Артемий держал у себя генеральские сапоги по неделям, а тут вычистил их сейчас же, явился в номер к генералу и торжественно поставил их посредине комнаты. Сапоги блестели, как полированные, а генерал, пивший с газетой чай, милостиво кивнул верному слуге, но Артемий оставался на прежнем месте и нерешительно переминался с ноги на ногу. -- Ты, любезный, кажется, что-то имеешь сказать?-- предупредил его генерал, складывая газету. -- Да так-с, ваше превосходительство... жильцы у нас новые,-- таинственно доложил Артемий, понижая голос до шопота.-- Симон Денисыч Мостов, бывший главный управляющий на Заозерских заводах г. Теплоухова... двенадцать тысяч жалованья получали при готовой квартире, отоплении и освещении, двенадцать человек прислуги держали и прочее в этом роде. Они, значит, с женой и с дочерью и прислуга при них, какая-то старушонка. Очень богатые-с... тысяч пятьдесят одного капиталу имеют, окроме разных других предметов. -- Ну, и что же из этого следует?-- внушительно спросил генерал, поднимая свои брови. -- Да ничего-с, а я только пришел доложить вашему превосходительству,-- продолжал Артемий, делая безнадежно-глупое лицо.-- Конечно, Зинаида Тихоновна мне родственница, а я, ваше превосходительство, прямо скажу, что эти жильцы не по нас... против шерсти, значит, потому как при этаком капитале где же на них угодить... -- Послушай, любезный, ты знаешь, что я не выношу подобных дрязг,-- растягивая слова, проговорил генерал,-- потому я прошу тебя, любезный, раз и навсегда избавить меня от подобных разговоров. Это не мое дело. -- Точно так-с, ваше превосходительство... Виноват... А я только к тому сказал, что Зинаида Тихоновна, хоша она мне и родственница, а... -- Убирайся вон!-- крикнул генерал настолько громко, что Артемий выпятился в дверь сейчас же. Эта сцена, с небольшими вариациями, повторилась в квартире отставного штык-юнкера Падалко, с которым Артемий разговаривал уже совсем смело и под пьяную руку часто даже грубил. -- Говоришь, у них дочь?-- спрашивал Падалко, приглаживая свою лысевшую голову.-- А большая она? -- Да так лет пятнадцать, поди, будет, ваше блаародие,-- рапортовал Артемий с тою особенною кривою улыбочкой, с какой говорил о прекрасном поле.-- Того гляди заневестится... -- И хорошенькая? -- Ничего-с... в настоящей комплекции, антик с гвоздикой. Вот бы вашему блаародию самая подходящая статья, потому пятьдесят тысяч не баран чихал. -- Ну, братец, мне на деньги наплевать,-- задумчиво отвечал Падалко, начиная ходить по комнате.-- У меня дело на-днях окончательно вырешится, а тут верных полтораста тысяч... Понял? Я единственный наследник после бабушки. -- Уж это на что лучше, ваше блаародие, а все-таки этакой шманкухен не скоро сыщешь. -- Ах, ты, шельма этакая... Еще и "шманкухен" знает!.. Ха-ха... Приземистый, сухой, со впалою чахоточною грудью, Падалко вечно ходил по своему номеру и не выпускал изо рта дешевой рижской сигары; за это вечное хождение он был известен у прислуги под названием "маятника". Лицо у него было круглое, желтое, с черными безпокойными глазками и с вытянутыми шильцем черными усиками. Двигался он вообще необыкновенно быстро, сохраняя старую военную выправку. Богатой родни у него было пол-Петербурга, но он жил крайне скромно и почти нигде не бывал. "А чорт возьми, действительно лакомый кусочек!-- думал Падалко, обсуждая про себя принесенное Артемием известие.-- Ежели к полуторастам тысяч моего наследства прибавить невесту с пятьюдесятью тысячами приданаго, это уж будет целый куш". Все свободное время Падалко тратил на примерныя сметы того, как он распорядится с наследством: сто тысяч в банк, а пятьдесят тысяч на обстановку. Эта обстановка для него заключалась, главным образом, в охоте; коллекция ружей всяких мастеров -- Пюрде, Ричардса. Лебеды, Пипера,-- потом свора собак, егеря. -- Да, чорт возьми, можно было бы лихо поработать: в Малороссии стрелять дроф, на Кавказе фазанов и кабанов, на Урале оленей и медведей, даже в Ташкент можно будет забраться, чтобы устроить охоту на тигра. Пятьдесят тысяч приданаго будущей невесты придали новый блеск этим радужным мечтам, и целую ночь Падалко травил необыкновенно матераго волка где-то в Саратовской губернии. Пьяница Иван, "отвечавший за лакея" в меблированных комнатах Зинаиды Тихоновны, разнес новость остальным жильцам: бывшему заводчику Радлову, двум инженерам без места, комиссионеру Грибелю и ех-певцу Микучевскому. Рослый и горластый Радлов, настоящий помещичий выкормок, держал себя ландлордом в меблированных комнатах; он одевался всегда по последней английской моде, носил длинные, глухие сюртуки, цветные галстуки и английский пробор. У Радлова где-то были какие-то заводы, но они ушли с молотка, а он теперь "вынашивал", как он сам выражался, проект соединения бассейнов Печоры и Оби линией железной дороги. Концессия на эту дорогу должна была обогатить его, и это было только "вопросом времени". Два инженера, занимавшие одну комнату, служили где-то в Восточной Сибири, имели теплыя местечки, лишились их по каким-то интригам, и на этом основании один из них хлопотал об отведении себе участка в "керосиновом раю", где-то в Бакинской области, а другой не знал еще, что выбрать: эксплоатацию сферосидеритов в Новороссии или разработку каменноугольных залежей на Дону. Одевались инженеры чисто, хотя до Радлова им было далеко, как говорил Артемий. Комиссионер Грибель, какой-то безродный немец, мечтал о необыкновенном магазине-monstre, который должен был занять весь четыреугольник, образуемый Невским, Караванною улицей, Манежною площадью и Малою Садовою. Грибель исправно каждый день отправлялся осматривать этот заветный пункт и на месте нынешних домов видел громадный дворец из железа и стекла, с рядами галлерей, с пневматическими элеваторами, с электрическим освещением, с тысячами покупателей. Это чудовище должно было заключать в себе все, начиная с детских игрушек и кончая магазином гробовщика. Певец Микучевский, сухой и желчный южанин, не задавался никакими химерами и не обманывал себя никакими радужными мечтами, кроме того, что никак не мог переварить театральной дирекции, загораживавшей ему путь к несомненному успеху. Эта коллекция "королей в изгнании" заканчивалась каким-то безыменным греком Ляпидусом, который неизвестно для каких целей добивался открыть какую-то театральную газету. Известие о новых жильцах взбудоражило всю эту разношерстную толпу, отразившись в каждом по-своему. Радлов долго разсматривал свою физиономию в зеркало и находил, что он еще не настолько состарился, чтобы не разсчитывать на успех у женщин, а сто тысяч приданаго этой Мостовой (Иван любил эту цифру сто, которая врезалась в его пропитанном водкой мозгу с того времени, как перед самою волей барин закатил ему сто горячих) совсем не лишнее. Микучевский целый вечер вытягивал какое-то неимоверно высокое do, совсем неизвестное в канцелярии театральной дирекции. Инженеры сначала долго поверяли друг другу свои заветныя мечты на самыя лакомыя темы и кончили молчаливою ссорой, как умеют ссориться только люди, слишком долго прожившие с глазу на глаз в одной комнате: каждый подозревал другого в тайном намерении ухватить куш наперед. Эта размолвка инженеров имела своим непременным последствием груды окурков, по которым прислуга всегда знала степень взаимной дружбы инженеров: когда они ссорились, окурки появлялись в ужасающем количестве. Грибель и Ляпидус, как люди пожившие, взглянули на дело трезвее других, хотя проклятая цифра сто тысяч долго не давала им спать. "Только бы мне заполучить концессию",-- думал Радлов, особенно тщательно расчесывая свои редевшие волосы. -- А вот мы посмотрим, что скажет дирекция, когда у меня будет сто тысяч!-- говорил вслух Микучевский, делая перерыв своих неистовых сольфеджий.-- Интересно! Конечно, история падения Мостовых в Заозерских заводах, связь этой истории с выходом замуж дочери капитана Пухова за Доганскаго, наконец тайная политика, с какой явилась в Петербург Калерия Ипполитовна,-- все это сделалось известным "королям в изгнании" какими-то неведомыми путями, так что они и сами затруднились бы обяснить, откуда могли узнать все эти подробности. Но все меблированныя комнаты устраиваются на одну колодку, а "королям в изгнании" и Бог простит заниматься чужими делами больше, чем своими, Отдельно от других в номерах Квасовой держались двое жильцов: урожденная княжна Несмелова-Щурская с дочерью Инной и "спорный заводчик" Мансуров, известный в номерах под именем Ильи Ильича, или просто барина. Ни Артемий, ни пьяница Иван не решались заявиться к ним с подробным рапортом о случившемся событии, предоставив эту завидную роль разбитной горничной Людмиле. Это была очень бойкая и развязная особа, видевшая, по словам Артемия, на два аршина под землей; она еще была молода. Артемий, в виде особенной любезности, давал ей иногда подзатыльники и постоянно ревновал ее к Илье Ильичу, потому что, по его расчетам, Людмила оставалась в комнате барина дольше, чем было нужно для уборки этой комнаты. Прибирая комнату Ильи Ильича, Людмила, как бы невзначай, проговорила: -- А к нам богатая невеста переехала... Илья Ильич в это время сидел в одном халате над каким-то письмом и даже не повернул головы, что Людмилу задело за живое, и, чтобы подзадорить барина, она ему расписала всю подноготную переехавших господ. -- Отстань,-- коротко заметил Мансуров, припоминая, где он слышал фамилию Мостовых.-- Ах, да, о них что-то такое разсказывал мне Богомолов... да, у них еще какая-то вышла история с Мороз-Доганским,-- припоминал Илья Ильич. -- А как женитесь, барин, так уж меня возьмите в горничныя,-- трещала Людмила, обтирая пыль на письменном столе.-- Я буду во всем помогать барыне. Урожденная княжна Несмелова-Щурская выслушала болтовню горничной с недовольной миной, но все-таки выслушала и в заключение пожала своими узкими плечами. Это была высокая и костлявая дама, сильно походившая в своем неподвижном величии на замороженную рыбу; узкое, безцветное лицо с такими же безцветными глазами делало ее старее своих лет, хотя она по институтской выправке всегда держалась на стуле прямо, как стрела, и ходила, даже у себя дома, прижав локти к самой талии. Дочь Инна была самая несчастная, замуштрованная девушка; она, в качестве последняго отпрыска выродившейся аристократической семьи, в своем худеньком семнадцатилетнем теле носила целую коллекцию наследственных болезней необыкновенно сложнаго характера. Говорили, что у урожденной княжны есть порядочный капитал, и что она жмется в меблированных комнатах Зинаиды Тихоновны только по своей скупости. -- Барин-то Мостов простой,-- докладывала Людмила,-- а барыня такая карахтерная, говорят... В квартире бывшей княжны Людмила являлась единственным живым человеком, потому что, за исключением нескольких парадных выездов, эта дама нигде не бывала и у ней редко кто появлялся. Поэтому Инна чувствовала особенную симпатию к Людмиле и в тех редких случаях, когда мамаши не было дома, она отводила с ней душу, поверяя свои тайны. -- Погодите, барышня, не все же вам кинарейкой жить,-- говорила Людмила, всегда готовая на интриги и подговоры.-- Вот ужо подвернется женишок, тогда еще поживете в свою волю. -- Я боюсь, Людмила, этих мужчин,-- задумчиво отвечала Инна, разсматривая свои тонкие пальцы.-- Они так громко стучат ногами и так хохочут, что maman каждый раз сердится. Людмила хохотала и шопотом разсказывала барышне про всех жильцов что-то такое, что та начинала краснеть и опускала глаза. В каких-нибудь два дня через эту же самую Людмилу Калерия Ипполитовна знала биографию всех своих соседей до мельчайших подробностей, а также и curriculum vitae самой хозяйки, причем Людмила не поскупилась на краски. -- Старика, с которым наша Зинаида жила, она отравила, а деньги стариковы взяла себе да на них эти самыя меблированныя комнаты и открыла,-- разсказывала Людмила, задыхаясь от усердия.-- А теперь живет с капитаном. -- С каким капитаном?-- полюбопытствовала Калерия Ипполитовна. -- Да тут есть такой заблудящий капитан. Антон Терентьич Пухов... Горькая пьяница этот капитан, Калерия Ипполитовна, а нашей Зинаиде под самую стать пришелся. Людмила разсказывала все это с таким глупым лицом, что никто бы не заподозрел ее в преднамеренной лжи, а между тем Людмила отлично знала отношения Постовых к Мороз-Доганским, и что Сусанна дочь Пухова. Это известие для Калерии Ипполитовны было неприятною неожиданностью, и она едва сдержалась, чтобы сейчас же при горничной не проявить своего гнева. Такое близкое соседство капитана Пухова ее не особенно смущало, хотя она и не имела особеннаго желания встречаться с ним, но ее взбесило поведение милаго братца Романа, который отрекомендовал именно эти проклятые номера. Эта невольная ошибка доставила Симону Денисычу прескверный вечер, один из тех горячих вечеров, после которых Калерия Ипполитовна ложилась в постель, как сделала и теперь. -- Это все ты... ты...-- шептала Калерия Ипполитовна, обвязав голову двумя пуховыми платками.-- И Роман тоже хорош... уж все эти столичные родственники на один покрой! Отлично устроились, нечего сказать... Вот когда попали в настоящую trou, как выражается Юрий Петрович. -- Леренька, ради Бога, не волнуйся,-- умолял Мостов, чувствуя за собой все вины.-- Ведь мы наконец не обязаны жить у Квасовой, а можем всегда переменить квартиру... Притом мы, может-быть, проживем в Петербурге всего какой-нибудь один месяц. У меня есть надежды. -- И он еще говорит... он говорит?!-- опять стонала Калерия Ипполитовна, воздевая руки к небу.-- Ты несчастие всей моей жизни... ты погубил меня... ты... ты... ты... Одна неприятность, как известно, не приходит, и следующим номером для Калерии Ипполитовны явился швейцар Артемий. Да, в жизни слишком много самых нелепых столкновений, которыя просто отравляют существование, хотя в сущности, если разобрать дело серьезно, так и говорить не о чем. Ну что такое мог представлять своей особой для такой дамы, как Калерия Ипполитовна, какой-нибудь швейцар Артемий, а между тем именно этот Артемий сидел у ней в мозгу, как заноза, она его возненавидела с перваго раза, и его дерзкая рожа отравляла ей каждый выход и каждое возвращение в trou. Начать с того, что Артемий совсем не считал нужным кланяться Калерии Ипполитовне, не бежал стремглав отворять перед ней дверей подезда, не помогал садиться на извозчика и тому подобное, что делал для других жильцов. Притом он всегда так дерзко смотрел ей прямо в глаза и даже что-то бормотал вслед, так что Калерия Ипполитовна, не глядя на этого противнаго человека, чувствовала на себе его дерзкий взгляд. Раз она ясно разслышала, как он ворчал: -- Наедет всякая шантрапа в Петербург, а сами калош не умеют снять в передней... Вон как наследила по ковру, точно корова! Действительно, Калерия Ипполитовна прямо с извозчика в калошах прошла в свой номер и оставила следы грязи на тропинке, покрывавшей лестницу. Это было уже слишком. Швейцар будет делать ей замечания! Бешенство Калерии Ипполитовны увеличивалось особенно сознанием, что она, в качестве благовоспитанной дамы, уж совсем не должна спускаться до гнева на какого-то швейцара, а между тем этот гнев заставлял ее даже бледнеть. Дело в том, что в нормальном состоянии духа Калерия Ипполитовна конечно, игнорировала бы с высоты своего величия поведение Артемия, но теперь это поведение для нея являлось тою каплей, которая переполняла сосуд: именно собственное фальшивое положение никогда еще не выступало для Калерии Ипполитовны с такою режущею ясностью, вызывая целый ряд воспоминаний о собственной прислуге в Заозерских заводах. Да что прислуга! Там перед Калерией Ипполитовной пресмыкались нижайшими послушниками десятки заводских служащих, она умела везде себя поставить, и вдруг какой-нибудь швейцар Артемий! Как все слишком обиженные люди, она почувствовала жгучее желание сорвать свой барский гнев именно на этом человеке и обратилась с жалобой на Артемия к самой Зинаиде Тихоновне, -- Я больше вашаго от него терплю,-- обяснила Зинаида Тихоновна, безпомощно разводя руками,-- а что поделаешь с ним? Вот в номерах Баранцева, где живет ваш братец, есть тоже швейцар, Григорий, так тот еще хуже нашего... Ей-Богу! Благоприятели с Артемием-то... Сойдутся в праздник, напьются и сейчас драку устроят. Григорий как-то и говорит Артемию: "У тебя, Артюшка, кишки синия, так я тебе их сделаю зелеными"... Едва их тогда водой розлили. Зинаида Тихоновна в подтверждение своих слов принялась разсказывать такую безконечную историю об испорченности и неблагодарности всей вообще петербургской прислуги и своих милых родственников в частности, что Калерии Ипполитовне пришлось только на все махнуть рукой. Зато Симон Денисыч был в восторге от номеров Квасовой и успел перезнакомиться почти со всеми жильцами, а с прислугой был на самой короткой ноге. Когда Калерии Ипполитовны не было дома, он частенько забегал в комнату капитана и там любил покалякать о разных разностях и даже научился курить жуковский табак из капитанской трубки. Эти мудрецы любили пофилософствовать о разных высших материях и часто приходили к таким заключениям, что обоим делалось даже немного страшно. -- Я так полагаю про себя, Симон Денисыч,-- говорил несколько раз капитан,-- что люди делают сами себе все зло, а потом сваливают это на других... да-с. Все от себя-с... -- По-моему, это происходит от обмана чувств,-- догадывался Мостов с самым глубокомысленным видом.-- В точных науках это принимается во внимание, и при астрономических наблюдениях всегда вводится так называемое личное уравнение, т.-е. делаются приблизительныя вычисления возможной ошибки, сообразно физиологическим особенностям каждаго ученаго: у одного сила и скорость ощущений одне, у другого другия и т. д. Если бы такия же личныя уравнения ввести в нашу обыденную жизнь, что бы тогда получилось... а?.. -- Над этим нужно подумать, чорт возьми!.. По этим личным уравнениям, Симон Денисыч, пожалуй, нам всем пришлось бы прогуляться в места не столь отдаленныя. -- Меня этот вопрос очень занимает, капитан, потому что необходимо придумать какую-нибудь абсолютную меру для взаимных отношений, чтобы устранить всякий повод к недоразумениям и к безсознательному злу.