Страница 4 из 45
IV
Несмотря на резкую разницу в жизни, нравах и характере двух семей, между ними быстро установилась очень тесная дружба. Связующим звеном явились, конечно, дети. До начала настоящих занятий в гимназии происходила самая усиленная работа по обмундировке новобранцев. Печаткина раздобыла где-то ручную швейную машинку, и это значительно ускорило работу. Попеременно работали то у Печаткиных, то у Клепиковых. -- Вот выучим наших-то болванов, тогда и свои машины заведем,-- мечтала вслух Анна Николаевна, бойко делая строчку.-- Без машины, как без рук... Эта спешка доставляла известное удовольствие обеим женщинам, внося в их жизнь что-то новое, что стояло выше обычного её монотонного хода. Они говорили о детях, поверяли друг другу свои заботы, страхи и надежды и не чувствовали, как за этими разговорами спорится работа. Анна Николаевна, правда, была немножко бестолкова и лезла из кожи, чтобы поспеть за Марфой Даниловной, у которой всякое дело горело в руках. Крепкая и выдержанная Марфа Даниловна как-то вдруг полюбила новую знакомую, добрую той неистощимой добротой, которая привлекает к себе расчетливых, тугих на язык людей. Мужья тоже сошлись между собой. Григорий Иваныч пришел как-то вечером за женой, и знакомство завязалось. Он держал себя, как хороший старый знакомый. Женщины доканчивали какую-то работу, и Григорий Иваныч прошел в мастерскую Петра Афонасьевича, где хозяин мастерил свои крючья, а старик Яков Семеныч искал лесы. -- Вот это хорошо,-- полюбовался Печаткин.-- Только труд делает человека истинно благородным... Ей-богу, отлично! Скромный Петр Афонасьевич даже сконфузился от этих похвал. Он, напротив, всегда тщательно скрывал свое рыбачье ремесло, считая его унизительным для чиновника. Яков Семеныч отнесся почему-го недоверчиво к новому знакомому и упорно молчал. Но Григорий Иваныч подсел к нему и заговорил: -- Вы, вероятно, в военной службе были? -- Случалось... Блаженныя памяти Николаю I прослужил тридцать пять лет. -- Уважаю таких старцев, убеленных благообразной сединой,-- добродушно басил Григорий Иваныч, хлопая старика по плечу.-- По-моему, кто дожил до такой бодрой старости, тот не может быть дурным человеком... Извините, я говорю всё прямо. Позвольте покурить из вашей трубочки, Яков Семеныч... Из вежливости Клепиков хотел закончить свою работу, но Печаткин настоял, что для него именно этого-то и не нужно делать. Напротив, он очень заинтересовался. Собственно, и работа была несложная. Бралась проволока, оттачивалась с одного конца острым жалом, потом обрубалась на особой наковаленке, затем тупой конец на той же наковаленке загибался в петлю, и получался крюк. Привычная работа шла быстро, и Печаткин полюбовался на нехитрое мастерство. Затем он подробно осмотрел все рыболовные снасти: "подолы" для стерлядей, витили, мережки, сети, кибасья, поплавки из осокорей и т. д. Всё это было развешано по стенам в самом строгом порядке. -- А вот в Америке, там уже давно искусственным путем разводят рыбу,-- рассказывал Печаткин, посасывая трубочку.-- По-ученому это называется писцекультурой... Очень выгодная штука. Рыбы получается в десять раз больше. Рыбопромышленники арендуют озера и реки, устраивают садки, питомники и вообще заводят правильное хозяйство. У нас, извините, рыбу только истребляют, а ведь она требует такого же правильного хозяйства, как пчела, шелковичный червь, баран, корова или лошадь. Лиха беда, что мы ничего не знаем и не умеем взяться... Он подробно рассказал, как ведется дело в Америке, и старые рыбаки могли только ахать. Вообще, Печаткин сразу подавил их своей ученостью. Говорил он степенно, не торопясь, точно сам везде был и всё видел собственными глазами. Но, разговаривая о рыбе, Печаткин незаметно перешел к своим шервожским делам и пошел чертить: тот -- дурак, этот -- шарлатан, третий -- межеумок. Всех по пальцам перебрал, и всем досталось на орехи. Скромный Петр Афонасьевич весь съежился, слушая эти смелые речи, хотя оно, конечно, ежели рассудить правильно... Да нет, не нашего ума дело. -- Горд я -- вот главная причина,-- продолжал Печаткин, закручивая свои рыжие усы.-- Конечно, я маленький человек, но свою честь отлично понимаю и никому не позволю наступить себе на ногу... Уж извините!.. -- Не мало с твоей честью-то горя напринимались,-- ответила из другой комнаты Анна Николаевна, любившая вмешиваться в чужие разговоры.-- Честь -- это хорошо тому, у кого детей нет да денег много, а бедному человеку честь-то и не по чину в другой раз... -- Женщина, умолкни!..-- ворчал Григорий Иваныч, улыбаясь добродушной улыбкой.-- И у зверя есть своя честь... Оскорбленный медведь поднимается на задние лапы и грудью идет на врага. А маленькому человеку вот как нужно беречь свою честь... Никто не обратил внимания, как в мастерскую пробралась маленькая Катя и с жадным вниманием прислушивалась к разговору. Здесь еще в первый раз раздавались незнакомые слова, и её детское сердце по уверенному спокойному тону гостя верило, что именно он прав. Девочка инстинктивно всё подходила ближе и ближе к Григорию Иванычу, пока не очутилась у него на коленях. Он разглаживал её волосы своей большой сильной рукой, принимая, вероятно, за Любу, а потом с удивлением проговорил: -- Откуда взялась эта птица?.. -- Я -- Катя... -- Катя? А знаешь, кто была Екатерина великомученица, имя которой ты носишь? Печаткин очень хорошо рассказал житие святой, а Катя всё время смотрела с изумлением ему прямо в рот, как это делают маленькие дети. Григорий Иваныч так хорошо рассказывал, что у неё навернулись даже слезы на глазах. -- Большая будешь -- всё узнаешь,-- закончил Печаткин, гладя детскую головку.-- У меня вот две таких маленьких женщины есть... -- Ну и башка! -- проговорил Петр Афонасьевич, когда Печаткины ушли домой.-- Всё-то он знает... И как говорит: точно по печатному. Вот это человек... В самом деле -- башка. Маленький человек, а всё-таки не тронь меня... -- Ты-то молчал бы лучше,-- ворчала Марфа Даниловна.-- В гимназию побоялся итти, а туда же... -- Нет, и мы тоже понимаем... да, Григорий-то Иваныч правду как ножом режет. Спроси хоть у Якова Семеныча... -- Правда-то правда, да только и правда хороша ко времени, а ум без разума беда... Спроси-ка Анну Николаевну, чего они не напринимались с своим благоверным: и в Москве жили, и в Казани, и в Саратове. Одни переезды чего стоят с семьей-то, а всё гордость гонит... Здесь они шестой год, а Григорий Иваныч уже шестое место занимает. -- Большому кораблю большое и плавание... А я, знаешь, согласен с ним. -- Ты?!. -- Да, я... А ты как бы думала?.. Он говорит, а я всё понимаю. И знаешь что?.. Я ведь тоже не дурак... Хе-хе! Всё могу понимать... Такой маленький чиновник почтовый -- и вдруг всё понимаю. Ты-то вот только ничего не замечала... Это было до того смешно, что Марфа Даниловна только рассмеялась. Вот поднялся-то... Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Пришел Григорий Иваныч за своей Аней и в следующий раз. Теперь Петр Афонасьевич и Яков Семеныч держали себя уже гораздо смелее и даже подняли свой вечный спор, кем лучше быть Сереже: доктором или адвокатом. Печаткин слушал, улыбаясь и покуривая папиросу. -- Доктором лучше всего быть,-- сказал Петр Афонасьевич, загибая деревянным молотком совсем готовый крючок.-- Доктор как поехал по больным, так, глядишь, десятка и шевелится в кармане... Вон наш Павел Данилыч по четвертному билету привозит с практики. Масленица, а не житье. -- А ежели больной помрет?-- спорил Яков Семеныч.-- Да меня хоть озолоти, а я в доктора не пойду. Ты его лечишь, стараешься, а он на зло тебе и помрет... А тут еще семья останется -- слезы, горе. И деньгам не обрадуешься... Адвокату невпример лучше... -- И адвокатом не дурно,-- соглашался Петр Афонасьевич.-- Только у адвокатов что-то деньги плохо держатся. Очень уж форсят адвокаты-то... -- Оттого и плохо держатся, что легко достаются,-- вставил свое словечко Печаткин.-- А в сущности и доктора и адвокаты -- дармоеды... -- А кто же, по-вашему, не дармоед? -- Да вот хоть вас взять... Вы себе в поте лица хлеб зарабатываете. Маленький кусок, да честный. Ну, потом учитель тоже горбом берет, инженер, если он с головой. По-моему, тяжело кормиться за счет несчастия ближнего, как болезнь или судебное дело. Тут должна быть даровая помощь, а у нас как раз наоборот: ты болен, не можешь работать, а тут плати за визит доктору, за лекарство. Несправедливо вообще... -- Так, так...-- задумчиво повторял Петр Афонасьевич.-- А вы куда же прочите своего Гришу? -- А это уж его дело: моя обязанность дать ему среднее образование, а там пусть уж сам выбирает. Скатертью дорога на все четыре стороны... По-моему, лучше всего быть техником, потому что техник открывает новые пути для промышленности и дает хлеб тысячам рабочих. -- Ну, уж это вы извините, Григорий Иваныч,-- вступилась Марфа Даниловна.-- Как же это так: учи, хлопочи, вытягивайся, а потом "куда хочешь". Мало ли они, по своей глупости, куда захотят... Надо и о родителях подумать. Не чужие, слава богу. -- Можно, конечно, посоветовать, Марфа Даниловна, но не больше... Всё равно, своего ума к чужой коже не пришьете. Нужно всё делать по-хорошему, тогда всё и будет хорошо... Марфа Даниловна не любила вмешиваться в чужие разговоры, а тут считала своим долгом спорить. Она боялась, что вольнодумство Григория Ивановича будет иметь нехорошее влияние на детей, да и Петр Афоыасьевич что-то начал храбриться. Происходили жаркие схватки, и каждый раз Марфа Даниловна должна была уступать поле сражения более сильному противнику. -- Разве с вами можно спорить, Григорий Иваныч?-- говорила она в заключение.-- Мы люди неотесанные, а вы всё знаете... Наверно, и геометрию учили. А всё-таки я права... -- Что вы правы, с этим я позволю себе не согласиться,-- мягко возражал Печаткин.-- Да и учился я тоже на медные деньги, хотя кой-что и знаю. Настоящего образования не получил, а так, своим умом доходил до многого... -- Вы лучше и не спорьте с ним,-- уговаривала Анна Николаевна горячившуюся Марфу Даниловну.-- Его не переспоришь... Он всегда прав. -- Женщина, не ропщи. Появление Печаткина в маленьком домике Клепиковых вносило каждый раз такое хорошее оживление. Не было тех чиновничьих разговоров, как на именинах, а что-то такое совсем новое, что пугало Марфу Даниловну, выбивая её из обычной колеи. Даже старый служака Яков Семеныч -- и тот был на стороне Григория Ивановича. -- Приятно побеседовать с умным человеком,-- повторял старик не без ехидства. Катя неизменно присутствовала при всех этих спорах и проникалась безграничным уважением к лысой голове Григория Иваныча. Ведь Григорий Иваныч всё знает, Григорий Иваныч всех умнее... И какой он добрый. -- У них две девочки, мама? -- спрашивала Катя мать. -- Да... -- Отчего же они к нам не придут?.. -- Ну, это уж лишнее... Катя умолкла, стараясь представить себе, какие девочки у Григория Иваныча. Наверно, славные девочки.