На грани

– Когда погибли родители, мы с Викой остались одни. – Нина подошла сзади и обняла меня: руки холодным обручем сомкнулись на груди. – У меня не было друзей. Не было отношений. Вдруг я поняла, что одиночество оказалось моим единственным спутником.

Мысль, погребенная в сознании, вскрылась нарывом: а кем были мои родители? Я не мог их вспомнить, как ни старался. Более того, я не понимал, кем был я?

Кто «я»?

Как я оказался в этом мире? Откуда это чувство, будто меня просто всунули в действительность?

Голос Нины выдернул меня из замешательства:

– Сестра пыталась с кем-то познакомить, но меня это тяготило. – Нина на секунду запнулась. – Я много читала, но даже самые мудрые книги не давали ответа. Все как будто потеряло смысл. Пока я не нашла тебя.

Я развернулся к Нине. В ее глазах тлела тоска с искрами надежды. Язык скользнул по пересохшим губам, и Нина потянулась ко мне.

Поцелуй был коротким. Нина шумно выдохнула, схватила мою футболку и потянула ее наверх. Я понял, что делать дальше: вслед за футболкой на пол полетела остальная одежда.

Нина в лихорадочной спешке сбросила платье, выскользнула из белья и потащила меня на диван.

Я вошел быстро, порывисто: Нина вскрикнула, закрыла глаза – и выдохнула с томительным стоном.

Наши губы сомкнулись. Мы не могли оторваться, жадно поглощая друг друга. Одиночество, боль, отчаяние – все сгорало в пламени страсти. Оно очищало и наполняло жизнью.

Но вскоре поцелуй стал отдавать железом и солью. Я отстранился.

Из носа Нины струилась кровь, заливая ей губы. Нина сцепила зубы и закинула голову. Бледная и хрупкая, она выгнулась на диване, сотрясаемая судорогами.

– Нина?! – выкрикнул я – и провалился во тьму.

* * *

Холодный свет просочился сквозь веки. Ноздри втянули сухой воздух с запахом химикатов, мочи и прелого белья.

Я сидел на стуле в больничной палате. Справа, чуть поодаль, на койке лежала Нина с перебинтованной головой. Ее глаза были закрыты. Вика и врач стояли рядом. Я попробовал пошевелиться и что-то сказать, но не смог: руки и ноги обмякли, а вместо членораздельной речи из горла вырвался хрип. Вика и доктор проигнорировали мои потуги привлечь внимание, словно им не было до меня никакого дела. Нина – вот, кто занимал их мысли.

– Она слышит нас? – тихо спросила Вика.

– Ей сделали укол седативного средства, – ответил врач. – Она спит.

– Я нашла сестру дома. – Вика отвернулась от кровати и уставилась в мою сторону, но взгляд ее странным образом смотрел сквозь меня, будто на стуле никто не сидел. – Забыла паспорт и вернулась за ним. Нина лежала на полу без сознания, лицо в крови.

– Мы опасались сотрясения, но МРТ выявила более серьезную патологию. – Доктор показал Вике снимки. – Опухоль мозга.

Вика как будто сжалась, и ее плечи затряслись от беззвучного плача.

– Нина последние месяцы жаловалась на головные боли, – пробормотала девушка. – Я несколько раз говорила ей сходить к врачу!

– Другие симптомы были? – уточнил доктор. – Потери сознания? Галлюцинации? Прочие странности?

– Вроде нет… – неуверенно начала Вика, но вдруг внезапная догадка озарила ее лицо, и она выпалила: – Нина замачивала сырое мясо в молоке!

Доктор кивнул с безразличным видом: слова Вики его не удивили.

– Вкусовые извращения могут быть одним из симптомов.

– Она поправится? – Голос Вики дрожал от волнения.

– О прогнозе нам лучше поговорить в ординаторской.

Они вышли, и я перевел взгляд на Нину. Ее грудь, укрытая застиранным одеялом, тихо вздымалась, а под сомкнутыми веками беспокойно двигались глазные яблоки. Казалось, прошла вечность. Вдруг я понял, что могу пошевелиться. Медленно и осторожно, словно немощный старец, я поднялся со стула. У его ножки стояла раскрытая сумка Нины, в которой виднелся красный блокнот.

Я раскрыл его и пролистал. Страницы были исписаны аккуратным почерком, который ближе к концу становился все более неразборчивым. Взгляд остановился на записи, украшенной виньетками:

«7 июля. Сегодня в 7:07 я загадаю желание на Семимостье. Будь что будет. Я загадаю его. Моего Антона…»

Руки, сжимавшие блокнот, онемели. Меня словно окатило ледяной водой, и сердце пропустило удар. А билось ли оно вообще все это время?

В голове крутились вопросы и мысли, складывались фрагменты мозаики. Мой аскетичный быт, непрочитанные книги, отсутствие родных, странные предпочтения в еде и люди, которые меня не замечали, – все встало на места и наконец-то обрело смысл.

– Теперь ты знаешь. – Тихий голос Нины вырвал меня из оцепенения.

Повернув голову на подушке, Нина смотрела на меня тусклым взглядом. Ее губы и нос истончились, серая кожа напоминала пергаментную бумагу.

– Значит, меня не существует? – выдавил я. – Ты придумала меня?

Нина слабо улыбнулась, глаза ее затуманились.

– Прости, Антон. Я сама не верила, что такое возможно. Ты – плод моего воображения.

Я встал со стула, прошелся по палате, глянул в окно. Пациенты с родственниками прогуливались по больничному двору, отбрасывая на асфальт длинные тонкие тени; закатное солнце опускалось за крыши домов.

– Это не твое воображение, Нина, – с горечью обронил я. – Это твоя болезнь, а я – ее симптом. Галлюцинация.

– Я знаю. Но разве это что-то меняет?

Я обернулся. Нина смотрела на меня взволнованным взглядом, будто все силы, что еще теплились в ее хилом тельце, сосредоточились в двух гаснущих точках, сокрытых в провалах глазниц.

– Разве изменится моя любовь к тебе? – горячо зашептала Нина. – Разве ты перестанешь желать меня?

Ответ мы оба знали.

Я подошел к Нине, сел на кровать, сжал ее ладонь – сухую, холодную, тонкую.

– Что теперь будет? – хрипло спросил я.

Нина пожала плечами, не сводя с меня глаз.

– Меня ждет выбор. Врачи предложат операцию.

– Но это значит…

Я замолчал, и Нина продолжила за меня:

– Это значит, что если операция будет успешной, то ты навсегда исчезнешь.

Я шумно сглотнул. Отвел взгляд. Моя рука задрожала, и я испугался, что волнение и страх передадутся Нине. Но она спокойно сказала:

– Я не хочу тебя терять, Антон.

– Но тогда ты умрешь! – Отчаяние надломило мой голос.

Улыбка скользнула по лицу Нину.

– Зато вместе с тобой.

Я опустил голову. С каждой секундой молчания вокруг нас сгущался воздух. За стеной в соседней палате кто-то тихо простонал. Из коридора донесся грохот колес по щербатому полу: санитар вез на каталке очередного пациента.

– Ты уже приняла решение? – я нарушил паузу.

Нина выдохнула – словно вжалась в постель, растворилась в одеяле и подушке.

– Антон, я сильно устала, – прошептала она.

Нина сомкнула веки, соскальзывая в сон, а вместе с ней в темноту провалился и я.

* * *

Утреннее солнце мерцало сквозь ветхий саван облаков, сырой ветер холодил кожу, и от затхлого запаха реки кружилась голова. Я снова оказался на старом мосту. Почувствовав на себе взгляд, я обернулся.

У противоположной ограды стояла Нина, ветер трепал ее волосы и летнее платье. Лицо, все еще осунувшееся и бледное, светилось изнутри тихим светом, будто исполненное надеждой и радостью при виде меня.

– Привет. – Нина улыбнулась и махнула мне рукой. – И давно ты здесь стоишь?

Я пожал плечами и расплылся в улыбке, безумно счастливый вновь видеть Нину.

– Не знаю, – ответил я. – Просто жду тебя.

– Я вернулась. Выписалась из больницы.

Нина подошла ближе и взяла мою ладонь. Приблизила лицо – круги под глазами, сухие губы, дрожащий подбородок.

– Ты сделала выбор? – зачем-то спросил я, хотя ответ был ясен.

Нина меня поцеловала. Обнимая ее, я не хотел думать о том, сколько времени нам отведено на тонкой грани бытия. В голове звенела одна простая мысль: последние дни я проведу вместе с Ниной.