Роман межгорья

— Пускай!.. — решительно отрубил высокий с потухшей трубкой. — Инженеры верят в то, что надо тратить деньги на строительство. Мы должны расходовать их без конца, не останавливаясь.

— Чтобы достроить? — полуиронически спросил имам-да мулла Алимбаев, точно не доверяя тому высокому, который все время скрывался в тени возле хауза.

— И не достроить… Чтобы истощить, понимаете? Они уже на шестьдесят процентов сократили ассигнования на образование; есть проект совсем прекратить кредитование бедноты, и все это поглощает строительство. Еще год… и оно поглотит даже правительство вместе с их главкомами, наркомами и всякими другими «комами». Наш же «Комитет действия» пока что израсходовал на это не ахти какие суммы.

В разговор снова вмешался «капитан».

— Все же я считаю, что Мухтарова надо удалить со строительства. Мелкое вредительство неэффективно, да и к тому же бросается в глаза. Нужно, чтобы у руля находился свой человек, который сумел бы доказать на деле нецелесообразность дальнейшего строительства. Последний случай с заменой начальника строительной конторы показывает, что у нас есть такая же возможность заменить и самого Мухтарова. А секретаря партийной организации — устранить…

— С работы?

— Из жизни!.. К тому же имейте в виду — на строительстве нет ни одной мечети, и поэтому рабочие-дехкане отвыкают от ислама, не слыша ежедневных утренних и вечерних призывов азана…

«Капитан» еще долго говорил. Когда же, забыв об осторожности, начали высказываться все разом, к толпе, крадучись, подошел на носках один из обительских слуг и шепнул имам-да-мулле: его просит таджик-чайханщик, только что вернувшийся из Намаджана. Имам-да-мулла, поднимаясь, промолвил:

— Ну что же: его могут судить и снять со строительства — это уже очевидно. А хотелось бы совсем избавиться от него. Ему верят, да и сам он, как Моисей, уверен в том, что призван вывести Узбекистан в обетованную землю коммун и социализма. Уже несколько дней на центральном участке шумят дехкане, призванные на работу по трудповинности. Но Мухтаров отослал конную милицию и сам живет среди бунтовщиков. Люди уже заговорили не по-нашему. Камень в голову, нож в спину — вот что осталось ему, как и Лодыженко. Все зло в них… А впрочем, как знаете, так и решайте, мы все исполним.

Сидевшие на коврах люди задвигались, поднялись и, точно боясь нарушить царившую вокруг тишину, начали исчезать, как привидения, один за другим в густой тьме, окутавшей сад. Только взволнованный Гасанбай заторопился, наскочил на высокого, высохшего, точно обломанный тутовник, человека, рванулся в сторону, побежал, но чалма, зацепившись за ветку, упала с головы. Хотелось как можно скорее вырваться отсюда, чтобы его как преступника не запятнали вот эти насмешливые, такие подвижные серебряные зайчики лунного сияния.

XXVII

Лодыженко, не заезжая в строительную контору, прямо с вокзала направился на участок к Саиду. Мухтаров уже четыре дня на центральном участке, где митинговали дехкане. Вместе с Каримбаевым он старался ввести в берега это волнующееся море.

Аксакалы днем и ночью уверяли Саида, что «бунт» можно ликвидировать быстро.

— Только дайте нам в помощь милицию. Зачем вы отослали конников с участка? С людьми сладу нет…

И вот наконец Лодыженко вернулся из области.

— Ну?.. — спросил Саид, встретив его недалеко от лагеря.

— А что делается тут? Милицию не вернул?

— Нет. И возвращать не намерен.

— Правильно! Секретарь обкома собирается на днях сам приехать сюда. На бюро ставили вопрос о дехканах, работающих по трудповинности. Нам такого нагоняя… обоим записали. И о конной милиции — тоже. Ходжаев говорит — это сделали умышленно, чтобы спровоцировать массы на беспорядки.

— А разве я не то же говорил?

— Да, все это Преображенский.

— Преображенский… Мы должны были бы уже знать, как работать с этим беспартийным специалистом… А об оплате дехкан наравне с рабочими, об организации коллективов говорили?

— Согласились с нашим предложением. Только о коллективах будет дополнительно принято развернутое решение. Обком сам будет проводить широкую кампанию в кишлаках. В связи с этим Гафур Ходжаев хочет приехать в степь.

Какие нечеловеческие усилия надо приложить, чтобы успокоить взбудораженную массу людей! Она, точно стихийный вал, несется, нарушая порядок. В этом сплошном гуле выделяются отдельные крикливые голоса, но они лишь увеличивают сумятицу — трудно понять, чего добиваются собравшиеся.

— Чего они хотят? — спрашивал Лодыженко у Саида.

Когда дехкане стали немного успокаиваться, Саид-Али и другие поняли, что они могли утихнуть, лишь накричавшись вволю.

— Никакой натурповинности. Каждому, кто будет работать честно, уплатим полностью за его труд. Но не только это должно интересовать советского дехканина, который влачил нищенское существование, получая ничтожное количество тегирманов воды в своем кишлаке. Мы даем жизнь пустыне. Для кого все это? Вы же должны создать на этих землях колхозы! Каждый, кто понимает меня и желает себе добра, пускай подумает над этим как следует. Запишитесь в конторе и работайте на распределителях. Наше дело — подать сюда воду, а вы сами должны распоряжаться ею, — заканчивал свое выступление Саид перед утихшими людьми.

Люди выбирали из своей среды мирабов, записывались и уходили работать. Но были и такие, кто втихомолку обходили помещение конторы и скрывались в степной пыли.

Саид-Али, еле держась на ногах, садился в автомашину строительного отдела. На этой машине приехал сюда Лодыженко, который теперь оставался здесь, чтобы подготовить запись, подбодрить упавших духом людей. Саиду тяжело становилось справляться самому. В помощь Лодыженко он оставил и Каримбаева. «Неужели дехкане до сих пор не понимают, что от орошения Голодной степи зависит судьба страны? Неужели… или не хотят они сбросить ярмо со своей шеи? Какая напряженная борьба! И как здесь нужен пролетариат…»

— В Чадак! — решительно крикнул Саид шоферу, забыв за овладевшими им думами и о Лодыженко, и об успокоенных дехканах.

И только когда автомашина тронулась, Саид вспомнил о телефонограмме, которую он отдал Лодыженко. Ему стало досадно. Почему-то сейчас Саиду хотелось верить в ее искренность.

«Поглядеть на нашу дочь…»

Саиду в самом деле хотелось поглядеть на свою дочь. Он расправил плечи, вздохнул полной грудью, но все же ему было тесно, не хватало воздуха. Наклонившись к шоферу, он так крикнул «айда!», что тот испуганно поглядел на начальника.

Однако Саид-Али заметил в глазах шофера не только испуг, но и внимание и настороженность. Вдруг он вспомнил о разговоре с Васей Молоканом, о его каком-то соперничестве «по пьяной графе» с этим человеком. Ему хотелось бы расспросить, как помирились они по той «графе». Но в быстром взгляде шофера он не заметил даже проблеска человеческого тепла, располагавшего к такому разговору. Напротив, в нем можно было прочесть решимость дать отпор любому вмешательству в его личные дела. Саид подумал о том, что внешность шофера была примечательной. Аккуратно подстриженные, густые, будто шелковистые усы русого цвета придавали ему солидность человека, у которого за плечами более тридцати лет. А в то же время раскрасневшееся от быстрой езды лицо, огоньки в глазах, развевающиеся на ветру густые волосы делали его совсем молодым. Когда он правой рукой легко и уверенно правил блестевшим на солнце рулем, а левую клал на борт машины, то его плечи становились не по-юношески широки, поражали своей силой.

«Серьезный соперник для Молокана», — подумал Саид и перевел взгляд на степь, на дорогу. Но его все же подмывало узнать: что же в той «пьяной графе» могло послужить поводом для столкновения этих двух совсем разных людей?

Они проезжали по мостам через арыки, мимо лотков. Кое-где на засушливых гурум-сарайских землях виднелась убогая растительность. Голодная степь сюда вклинивалась своим южным крылом глубже, чем в других местах. Левее, у подножия горы, в знойной мгле, как мираж, вырисовывался зеленый Караташ, и над ним возвышался древний минарет обители мазар Дыхана.