Страница 121 из 171
— Что не забудете меня, уважаемая Любовь Прохоровна, это меня больше всего устраивает. Ведь я, с вашего позволения, собирался специально ехать на вокзал провожать вас.
— А как же с инженером для сантехники? — вполне искренне напомнила Храпкова, обращаясь к Батулли. Ее саквояж был уже в его руке.
— Спасибо. Вот так всегда бывает в этой до краев загруженной жизни. Торопишься, бежишь. Чуть было не забыл. Товарищ Молокан! Возьмите вещи мадам, сами отвезите ее на вокзал в моей пролетке и пришлите кучера обратно сюда. Мне действительно придется дождаться Мухтарова… Ну, желаю вам счастья, Любовь Прохоровна! При случае разрешите навестить вас, если не помешаю. В отношении должности — недоразумений не будет. Но, в любом случае — я всегда искренне готов служить вам.
XXII
Собрание началось еще в восемь часов. Большой формовочный отдел литейного цеха очистили от строительного мусора, чтобы по окончании субботника здесь провести собрание. Хотя должны были остаться только уполномоченные, формовочное отделение было забито людьми. Спустя некоторое время там стало нестерпимо жарко.
Секретарь партколлектива говорил о задачах пятилетки. Саида-Али сперва не избрали в состав президиума, и он примостился вместе со студентами на обрезках досок. Но как только началось собрание, утвердили порядок дня, кто-то предложил избрать Мухтарова в президиум. Достаточно было лишь напомнить, как в формовочном загудело:
— В президиум Мухтарова!
Организаторы почувствовали себя неловко. Секретарь партколлектива сообщил, что в списках имя Саида-Али есть, но его пропустили, когда оглашали предложение.
Саид-Али пробирался к президиуму, преодолевая в себе эту, может быть, и совсем необоснованную обиду.
Неловко глядеть людям в глаза в этом импровизированном зале!
Сидя у края стола, возле трибуны, он никак не мог избавиться от странного гнетущего чувства. Ему казалось, что все, кто смотрел на него, видели не Саида-Али Мухтарова, а тот прекрасный портрет в феске. Мухтарова здесь нет, он обезличен. Только мысли и слова его прицепили, как густую бороду, к тому, может, бездушному портрету. В газете было дано сообщение о назначении Саида-Али Мухтарова начальником строительства, но его портрета не напечатали.
Газета поступила правильно! Может быть, и тот портрет был напечатан случайно. Даже вполне возможно. Обычная случайность привела к тому, что его речь оказалась «словесным сопровождением» этого безупречного портрета, пластинкой для модного, пока не приестся, блестящего патефона. Однако он приестся!
Мухтаров прислушивался к докладу, поправляя про себя ошибки, допущенные докладчиком, или, уловив его удачную мысль, развивал ее. Минутами он даже забывал, где находится. А потом снова оставлял эту импровизацию и обращал внимание на собрание. Люди, пришедшие ликвидировать прорыв в кузнечном цехе, сидели и стояли группами. За один день они вырыли новые котлованы, а от старых и следа не осталось. Строительный двор привели в такой порядок, что на целый месяц облегчена работа. Даже вот этот «зал» оборудовали в течение каких-нибудь полутора часов.
Надо только умело организовать эту силу — массы.
Для Саида, занятого такими мыслями, время пролетело быстро. Докладчик говорил добрый час. Стали задавать вопросы. Приняли решение — на записки дать ответ в конце собрания. Начались выступления. Был уже одиннадцатый час, но участники собрания не обращали на это внимания. Саиду хотелось, чтобы это собрание продолжалось до следующего дня, чтобы ему не отрываться от людей, всегда быть с ними.
В кармане лежала записка. Когда он вспомнил о ней, то будто горький яд ощутил на губах. Как живые встали перед ним воспоминания о Чадаке. Он чувствовал, что краснеет, но не мог сдержать себя. Простой стыд сменился злостью. В самом деле, почему бы ей не стать его женой? Можно было бы избежать страданий и этого… недоразумения с ребенком. Не было бы тогда и сложной проблемы, которой так ошеломила его Любовь Прохоровна, трагически прощаясь с ним в записке.
Саид закрыл лицо руками. Он услыхал:
— Слово предоставляется Чинар-биби, рабфаковке!
Он чуть было не вскочил с места. Чинар-биби! Это та стройная бригадирша, что сегодня украшала столовую!
Сидевшая в группе девушек-студенток Назира-хон внимательно смотрела на Мухтарова. Она что-то говорила Чинар-биби. Голосок девушки, будто сквозь толстое стекло, едва-едва доходил до слуха Саида. Капли пота выступали на ее лице. Как много усилий нужно приложить человеку, чтобы выразить свое понимание и пятилетки, и прорывов на строительстве, и задач партии и советской власти в области подготовки новых кадров, частицей которых, очевидно, она считает и себя!
Саид-Али смял записку и, положив ее в карман, поднялся. Казалось, что он тоже хотел выступить. Среди присутствующих он ощутил какое-то оживление и отметил это.
«Чей же портрет будет помещен под этой речью?» — блеснула мысль. Его взгляд остановился на Чинар-биби.
Он улыбнулся. И могут же такие глупости терзать человека! Саид-Али Мухтаров, обойдя трибуну, сошел со сцены и направился прямо к Назире-хон. Ее глаза, как магнит или факел, светились и звали.
XXIII
В полночь Саид-Али пришел к себе домой. Мухсум сидя спал на стуле. Посредине комнаты перед Мухсумом стояли чемоданы, а на столе возле скрипки лежало письмо.
На сей раз это было правительственное приглашение, в котором Саида просили принять участие в предполагаемом закрытии молитвенного дома и ликвидации обители мазар Дыхана и организации там совхоза и детского санатория. В конце приглашения была приписка:
«Страна дружным согласием откликнулась на ваше своевременное предложение. Воля трудящихся масс, выраженная в многочисленных решениях и требованиях, будет исполнена. Надеемся, что вы будете присутствовать на этом историческом для советского строительства празднике.
Ахунбабаев».
Радостью наполнилось его сердце, когда он прочел это письмо. Саид отпустил Мухсума и сам долго стоял у окна. Со двора на него глядела пустая, темная ночь. Сколько человеческих жизней она убаюкивает. Но он, не обращая внимания на ее густую темень, все-таки бодрствует. Может позволить себе пройтись по комнате, обойти чемоданы и потом снова подойти к окну. А там, где-то за окнами, гудят паровозы, уходят поезда…
Ему не давала покоя скомканная записка, лежавшая в кармане. Может, в самом деле забыть? «Прощай»…
Он еще до сих пор ощущает в своей руке теплоту той маленькой, но сильной руки. Он шел меж двух девушек узбечек, меж двух таких живых, когда-то забитых существ. Какие бескрайние перспективы открываются сейчас перед этими освобожденными от бремени ичкари женщинами! Чинар-биби согласилась рассказать ему о своем трудном пути, предшествовавшем поступлению в школу. Ее четырнадцати лет продали в жены Бархан-баю в Улугнар. Какими словами она может рассказать о тех мучениях, которые перенесла в течение четырех месяцев этого замужества! Она должна была подчиняться всем трем женам Бархан-бая, должна была мыть ноги всем их семерым детям, должна была по целым неделям спать сидя, когда ее мужа не было дома. Но у нее уже не хватало сил терпеть надругательства над собой грязного, всегда пьяного зверя, который назывался ее мужем…
Сколько печали в этих словах! Саид-Али слегка поддерживал под руки девушек. Рядом с Назирой-хон плелся все тот же Юрский. Он не настолько знал узбекский язык, чтобы понять содержание их сложного разговора, и это мучило его.
…Чинар-биби наконец не выдержала и ночью, когда уснули жены Бархан-бая, охранявшие ее, точно птичку в клетке, вырвалась из неволи. Вырвалась, но не пошла к родителям. Всю ночь она бежала по полям, джаякам, вдоль арыков. Она изранила себе ноги, изорвала одежду. Подальше, стороной, обходила она кишлаки, чтобы даже собак не встревожить. Бежала она в город Коканд, который ночью светился яркими огнями и был виден с улуг-нарских гор.