Проездом

XIII

Маленький, краснеющий нос Лебедянцева улыбался и глаза игриво переходили от одного приятеля к другому, когда он протягивал им руку.

– Извини, брат, – сказал он Стягину, – тебе руки не следует подавать… У тебя еще в суставах опухоль…

– Ничего, ничего, – успокоил его Стягин. – Ты что-то весел. Твоей жене лучше?

Доктор с интересом повторил тот же вопрос.

– Лучше, лучше, – затараторил Лебедянцев, пожимая плечами и обдергивая свой серый пиджак. – Все налаживается… Недельку-другую побудет в лечебнице, а у меня гостит Вера Ивановна.

– Вера Ивановна? – переспросил Стягин и возбужденно поднял голову.

– Да, возится с ребятишками… учит их, гулять водит, – бонна заболела тоже, да и не управилась бы.

– Вот и прекрасно!.. – вскричал доктор. – Я напомню изречение вольтеровского Панглоса. А теперь имею честь кланяться. К вам, Вадим Петрович, я не заеду до воскресенья… Продолжайте ту же диету…

– Это по части тела, а по части души? – остановил его Стягин.

– Лебедянцев, наверное, привез вам добрые вести… Он мне расскажет после.

Первым вопросом Стягина по уходе доктора было:

– Так Вера Ивановна у тебя будет жить?

Он не, мог сдержать чувство не то радости, не то досады на то, что вот лишен ее общества и услуг, а Лебедянцеву она заменяет и больную жену, и гувернантку.

– Чего же лучше, братец!

– Этак весь ее день будет уходить на твою семью… Она совсем ко мне не покажется.

– Почему?.. Бонна выздоровеет. У нее легкая простуда… Да и дай срок. Вера Ивановна – девушка с амбицией, большая умница… Сюда не пойдет, пока у тебя идет еще война… Ха-ха!.. А ты что ж меня не спросишь, с чем я к тебе сегодня пожаловал?

Стягин точно совсем забыл про Леонтину, про все то, самое существенное для него, с чем мог явиться Лебедянцев со своей дипломатической миссии в "Славянский базар".

– Да, да! Как стоят переговоры?

Но он спросил это почти спокойно.

– Чудак ты! – прыснул Лебедянцев.- Ведь тут, брат, надо будет принимать экстраординарные меры.

– Какие еще?

– Ты не волнуйся без толку. Первым делом, – Лебедянцев присел к нему и закурил, – твою особу надо оградить от вторжения этой дамы. Она порывалась и даже грозила произвести эскляндр! Я должен был припугнуть ее.

– Чем?

– Известно чем – полицией!

– Этого еще недоставало! Пожалуйста, без вмешательства квартального… Ничего этого я не желаю!

Прежняя брезгливая усмешка с оттянутою нижнею губой явилась на лице Вадима Петровича: он – европеец, либерал, презирающий всякую сделку с произволом, – не может, хотя бы и косвенно, обращаться к полиции, прибегать к произволу.

– Без этого нельзя!.. – продолжал Лебедянцев. – Припугнуть необходимо, иначе она сюда вторгнется, ты струсишь…

– Никогда! – энергично вскричал Стягин.

– Ну, побьешь ее!.. Допускаю. Ты получишь опять острый рецидив и сделаешься калекой.

Стягин смолк.

– Она теперь, послушай, как поговаривает… Может кинуться к здешним властям… Положим, у ней никаких прав нет, но скандал разнесется. Тебя здесь знают, в дворянских палестинах… Пойдут сплетни…

– Очень мне нужно! Я давно разорвал связи со всеми этими Сивцевыми Вражками и Поварскими!

– Это так тебе только кажется… А, небось, не вкусно будет, если какойнибудь член английского клуба возьмет да и спросит в упор: а правда ли, мол, что вы с французскою гражданкой Леонтиной Дюпарк сделали гадость?

Стягин морщился, и его этот оборот разговора коробил. Не то что он трусил, а ему противна была мысль о дрязгах; он не желал, ни под каким видом, попадать в историю здесь, в Москве, где никто, даже Лебедянцев, не знал доподлинно его прошедшего с этою женщиной, принимал в нем участие по товарищескому чувству, но в глубине души, быть может, осуждал его.

– Чего же она требует?

– Чего! Мало ли чего! Законного брака или, по крайней мере, обеспечения до конца живота своего… как у них там водится… чтобы все нотариальным порядком… Говорит, что ты ей обещал торжественно…

– Ложь! – крикнул Стягин и хотел было в ехать, но Лебедянцев удержал его. – Гнусная ложь!.. Наша связь могла кончиться браком… Но я никогда ей его не обещал… Веришь ты мне или нет?

– Верю!

– И насчет духовной или уступки ей части моей собственности я также не давал ей обещания!

– Да нечего меня уверять! Ты брюзга, но никогда не лгал и слова своего держался. Но мы ведь решили с тобой, что тут без отступного не обойдется.

– Отступное! Отступное! Все это пахнет бог знает чем… какою-то гадостью!.. Дело простое и ясное… Связь тянулась десять лет… Самый обыкновенный парижский collage… Здесь Леонтина показала свои карты. Здесь же я не пожелал делать глупости – венчаться с нею или оставлять ей, по завещанию, все, что я имею. Я ее не люблю!.. Да никогда как следует не любил, а она меня еще меньше! Сейчас мы говорили с доктором, и он совершенно меня оправдывает.

– А кто тебе сказал, что я тебя обвиняю? Я безмерно рад… Надо ее спустить честно-благородно – вот и все!

– Я не отказываюсь уделить ей часть моих средств.

– В этом весь вопрос. Но она хочет произвести усиленное давление… Она желает быть русскою барыней. Она хоть и фыркает на Москву, однако, раскусила, что у тебя я свой отель – она так называет этот дом – и un ch?teau – это на ее жаргоне усадьба, и всем этим она мнит владеть, как помещица и дворянка. И ничего этого она не получит, если ты не будешь труса праздновать и не бросишь всякие твои неуместные деликатности!.. Я, брат, никогда ретроградом не был… Доносить на нее не стану, ни хлопотать о ее высылке за границу… Но припугнуть следует… и ты мне скажешь великое спасибо за одну комбинацию… На нее меня сама судьба натолкнула…

– Что еще? – все еще расстроенным голосом окликнул Стягин.

– А вот что… Поднимаюсь я по лестнице "Славянского базара" – ко мне навстречу господин в бачках, щупленький, в бекеше, по-петербургски, в цилиндре, нос острый, очки. Что-то знакомое… Как бы ты думал, кто?

– Кто?

– Бедров. Забыл? Юрист!.. Одного выпуска с нами. Да ты, никак, с ним на ты был… Он сын барина здешнего… чуть не сенатора… У них и дом был где-то на