Проездом

VII

Чтица и добровольная сиделка Вадима Петровича и на этот раз пришла ровно в десять часов, хотя жила в Плетешках, на Разгуляе.

Ее рослая фигура, когда она отворяла половинку дверей, в неизменном темном платье, показалась Стягину гораздо стройнее, чем в предыдущие дни. Ее густые, золотистые волосы были красиво причесаны. Лицо, несколько полное, с приятным овалом, коротким носом и большими серыми глазами, тихо улыбалось, как бы без слов говорило приветствие больному.

Вадим Петрович подумал:

"Почему я ее находил неуклюжею и некрасивою? Она очень видная особа…"

Федюкова держала под мышкой две газеты. Она их покупала по дороге.

– Доброго здоровья, Вадим Петрович, – выговорила она низким, слегка вздрагивающим голосом. – Я с холода, позвольте мне здесь посидеть, я отсюда и читать могу.

– Чаю хотите? – спросил Стягин, как делал это каждый раз.

Этот вопрос о чае начинал их утро. С такими обязательными фразами Стягину было ловчее. Вера Ивановна не говорила ничего лишнего и как бы дожидалась всегда вопроса, но тон ее ответов он находил очень порядочным, и звук ее голоса не раздражал его.

Он знал, что она ему скажет, входя: "доброго здоровья, Вадим Петрович", и уходя: "всего хорошего" – чисто московскую поговорку, которую, еще в его студенческие годы, употребляли многие из товарищей.

Левонтий сам подавал Федюковой чай, всякий раз кланялся ей на особый манер и тихо выговаривал:

– Здравствуйте, матушка-барышня!

Он с нею ладил. При ней он становился расторопнее, даже ночью. В ту ночь, когда Стягину было особенно тяжело, Вера Ивановна показала, как она умеет ходить за больным, какой у ней ровный характер и сколько находчивости.

– Барышня первый сорт! – доложил о ней Левонтий барину, улучив минуту. – Даром что из нынешних. Одначе не стрижется и вокруг себя опрятна, и души отменной… это сейчас, батюшка, видно.

Левонтий подал Федюковой чай. Она развернула один из газетных листов, принесенных с собою.

– Вера Ивановна, – окликнул Стягин и поправил на шее фуляр.

– Что угодно?

Голос ее положительно нравился ему, и сдержанно-мягкая манера говорить. Он думал в эту минуту о своей парижской подруге и необходимости продиктовать письмо к ней, и ее голос – картавый, вечно охриплый – послышался ему очень отчетливо, И как мог он выносить его больше десяти лет?

Этот вопрос заставил его гораздо быстрее, чем он говорил, ответить чтице:

– Вы потрудитесь прочитать мне одни депеши… Остального текста пока не надо!

– Очень хорошо, Вадим Петрович.

И звук, каким она произносила его имя, нравился ему сегодня больше, чем в предыдущие дни.

Депеши были скоро прочитаны и показались крайне неинтересными: все больше про какие-то безвкусные прения в венгерском сейме и о предстоящих поездках каких-то коронованных особ.

– Вера Ивановна, – остановил чтицу Стягин, – у меня к вам есть просьба…

– Что прикажете?

– Вас не затруднит написать письмо под мою диктовку?

– С удовольствием.

Она взглянула на него с выражением полной готовности; но в ее взгляде не было ничего заискивающего. В этой девушке чувствовалось большое внутреннее достоинство.

– Только это… по-французски, – сказал он осторожно.

– По-французски, – повторила она и немного задумалась. – Боюсь, будут ошибочки…

– Это не важно!

– Письмо не официальное?

– Нет, нисколько!.. Чисто дружеское…

Вадим Петрович немного запнулся…

– Попробую… Вы не взыщите…

– Почерк у вас разборчивый?

– Кажется.

– Это главное.

И мысленно он добавил:

"Можно так продиктовать, что она не догадается, к кому обращено – к мужчине или к женщине, а потом я карандашом выведу в начале письма: " Ma ch?re amie".

Вера Ивановна села к письменному столу и открыла дорожный бювар Стягина, где лежали листки матовой бумаги и конверты с его монограммой.

– Я готова, Вадим Петрович, – выговорила она и обмакнула перо.

Стягин весь подобрался и немного даже покраснел. Он искал первую фразу письма.

– Je vous a

Слова "ch?re amie" вылетели непроизвольно, и это сильно раздосадовало его. Он их произнес с чисто французскою отчетливостью – протянул последний слог в слове "amie", с ударением на "е". Ясно стало, что он пишет женщине.

– Ch?re amie, – повторила Вера Ивановна. – Я написала…

Было уже бесполезно искать каких-нибудь уловок. Это его успокоило, и он продолжал диктовать. Федюкова, конечно, могла подумать, что он пишет своей возлюбленной и сожительнице, – она знала, что он не женат, – но в тоне его письма ничего не было такого, чего бы нельзя написать близкой знакомой или родственнице.

Вадим Петрович несколько раз повторил в письме, что ехать ей в Россию нет теперь надобности, что ему лучше, и он надеется, через две-три недели, быть в Париже. Диктовал он с умышленною медленностью, и Федюкова несколько раз говорила, поворачивая голову в его сторону:

– Есть!

Когда письмо было кончено, Вадим Петрович сказал чтице:

– Адрес после…

Ему не хотелось, чтобы она узнала имя, фамилию и адрес той женщины.

– Очень вам благодарен, – сказал он с ударением и весь вытянулся.

В ногах он чувствовал маленькую неловкость, но общим своим состоянием был сегодня особенно доволен.

– Теперь почитаем еще немного, если вы не устали, Вера Ивановна.

– Нисколько!

Она взяла опять газету. Стягин опустил голову на подушку и закрыл глаза. Русское чтение вслух, от которого он отвык, вызывало в нем дремоту, не достаточно будило его мозг.

– Вера Ивановна! – остановил он ее. – А если бы вы почитали мне по-французски?

– Охотно, Вадим Петрович, да не знаю, как вам нравится мое произношение. Вы – парижанин, и я так не сумею произносить, как вы.

Она тихо рассмеялась.

– Вы хорошо читаете!.. Вон там, на столе, книжка в зеленоватой обложке… Извините, что это будет для вас суховато немножко.

– Вот эта? – спросила Федюкова и показала ему, с места, книжку в зеленоватой обложке.

И, поглядев на заглавие, она выговорила, как бы про себя: