Страница 4 из 7
– А ты как собралась сюда?
– Сама не знаю. Я думала, что больше никогда сюда не вернусь. Дом матери я не смогла продать. Кому он тут нужен! Все нижние венцы уже сгнили, пол ходуном ходит, крыша худая. После похорон сразу закрыла его и уехала, на память несколько вещей взяла себе, и всё. А последнее время стала постоянно вспоминать деревню, даже сниться она мне начала. Вот и решила приехать. Не скажу, что Гриша обрадовался, когда я ему позвонила.
Она немного помолчала и добавила:
– И дело у меня здесь есть. Хочу кое-что узнать. Если получится. Много лет прошло.
– О матери?
– И о ней тоже. Она последние дни в больнице лежала. Когда я приехала, она уже не вставала. Её хотели уже домой выписывать, да она умерла. Тихо так, ночью. Во сне. Я утром пришла в больницу, а её уже нет.
– Она тебе что-то сказала перед смертью?
– Да, сказала.
Послышался смех Наташи и Григория Ивановича. Они нас догоняли. Григорий Иванович поднял целый водопад брызг на нас, проведя рукой по воде.
– Ну что, освежились? Или ещё будете плавать?
– Не хочу вылазить из воды. – Сказала я – А что местные не купаются?
– Купаются, только не здесь, а там, дальше по течению. Там как раз лягушатник для пацанов, бултыхаются целыми днями. Туда не поплывём, там по пояс всего. Поплыли обратно!
Мы поплыли вверх по течению, река там уходила резко влево, становилась у́же, и была даже немного прохладнее, чем возле мостика. Один берег поднимался высоко, и к реке подходил почти вплотную лес. Но на берег выйти было невозможно, он весь зарос высокой и острой травой. Потом река снова стала мелеть, была чуть выше пояса, мы повернули обратно.
Немного обсохнув, мы с Григорием Ивановичем и Наташей снова залезли в воду, а Анфиса ушла домой. Наташа была на седьмом небе от счастья. А я всё думала о неожиданном откровении Анфисы. Я думала, что она совсем не хочет с нами общаться. Да, в каждой семье свои проблемы. Ладно, поживем – увидим. И что за дело её привело сюда, через столько лет?
Мы полежали после купания на травке, я даже вздремнула, расслабившись от жары. Наташа с Григорием Ивановичем смеялись, потому что он всё рассказывал ей о своём детстве, об обитателях деревни, о школьных друзьях. Рассказчик он был хороший. Просто не остановить.
Когда мы вернулись домой, Анфиса и Вера Петровна были на огороде, пололи грядки. Мы с Наташей к ним присоединились, и я с тоской посмотрела на огромный огород, который родители Григория Ивановича засадили овощами. Справедливости ради, хочу заметить, что огороды у соседей были ничуть не меньше. На соседнем участке я видела спину старушки, которая тоже ползала между грядками, согнувшись в три погибели. Она только один раз разогнулась, чтобы поздороваться с нами, и снова наклонилась к грядке. Часа в четыре мы начали поливать морковку и капусту, а Григорий Иванович таскал нам воду из двух больших бочек, стоявших возле огуречной теплицы. Потом он снова наполнил бочки водой, и нас отпустили отдыхать. Наташа с огорчением посмотрела на свой маникюр, но ничего вслух не сказала.
В конце огорода стояла баня, аккуратно оббитая тонкими дощечками. Возле неё росли яблони, а вдоль забора было кустов десять смородины. Наташа предложила мне отдохнуть в нашей комнате, но я сказала, что пойду, прогуляюсь по деревне. Я надела сарафан, шляпу и вышла на улицу. Анфиса стояла на крыльце, и я позвала её с собой. Она кивнула головой и скрылась в доме. Потом вышла с пакетом, и мы пошли с ней на улицу.
– Зайдём в мой дом. Если он ещё не развалился. – Сказала она мне.
Мы прошли половину улицы и свернули по узкой тропке между огородами на другую улицу. Возле первого дома на лавочке сидели две старушки. Анфиса поздоровалась с ними, они нам кивнули головами, и она спросила:
– Тётя Сима, ты меня не узнаёшь? Я Анфиса Котельникова, Марии Васильевны Кудиновой дочка.
– Анфиса! – Тётя Сима несколько секунд смотрела на неё, потом встала и обняла её – Анфиса, матушки родные, да какими ты судьбами? Я уж думала ты больше не приедешь к нам! Как ты? Как дочки?
– Всё хорошо, дочки обе замужем, внук растёт, Стёпкой назвали. Я работаю, вроде всё нормально. А ты как? Не собираешься к сыну в город?
– Собираюсь, Анфиса, вот с огорода всё уберу и уеду к нему. Зиму там поживу, а к весне вернусь, если здоровье не подведёт. Кому я там нужна! А здоровье, всяко. Этой зимой спину так прихватило, что с кровати ползком вставала. Вон Ивановна мне супы варила да каши. Да спину мне натирала.
– Лидия Ивановна, а вы как? Как дядя Ефим? Огород-то садите? – Спросила Анфиса другую старушку.
– Сажу, милая, сажу, куда деваться! – Вздохнула Лидия Ивановна – А Ефим два года назад помер. Одна я осталась. Светка редко приезжает, они всё по югам ездят, сюда не хотят. И то правда, что тут делать?
– А ты домой к себе решила зайти? – Спросила Тётя Сима – И правильно, сходи, посмотри, мать вспомни. Там всё так и осталось, никто там не был без тебя.
Мы ещё немного постояли возле старушек, они нам деревенские новости рассказали, кто умер, у кого дети женились, к кому внуки приезжают. Старушки пригласили нас к себе на чай, и Анфиса пообещала обязательно прийти, только в другой день.
Дом Анфисы был предпоследний на улице, и за ним возвышался сосновый бор, отбрасывая тень на половину огорода. Напротив покосившихся ворот стояли две разросшиеся рябины. Трава возле ворот была скошена, видимо, соседи постарались. Мы с трудом открыли калитку, и во дворе нас встретили настоящие дебри, заросло всё, даже на деревянном крыльце из щелей росла трава. Крыша над крыльцом завалилась на один бок, и дверь жалобно заскрипела, когда Анфиса её открыла ржавым ключом, который вытащила из-под порога.
Маленький коридор перед входом в дом освещался единственным окном, с которого свисали расползшиеся от старости непонятного цвета занавески. Анфиса сорвала их, но света не добавилось, потому что окно было всё в серых подтёках. Пахло мышами.
Такое же запустение было и в единственной комнате. На печной трубе были разводы от воды, видимо крыша совсем не хранила от дождя покинутый и бесхозный дом. Анфиса прошла к деревянной широкой лавке под окнами, и села.
– Не могу это видеть. Надо было его продать хоть на дрова. Или вообще отдать. Не думала, что так быстро всё сгниёт и разрушится.
– Сейчас отдай на дрова. И вещи раздай, вон комод, какой хороший, может, кому из соседей пригодится. – Посоветовала я.
– Да, отдам. – Она грустно вздохнула – Мама у меня очень любила этот дом. Они с отцом его купили, как только поженились. Только здесь была перегородка, отделяющее одно окно. Там была моя комнатка, кровать стояла, только она одна и входила. А потом отец умер, мы перегородку разобрали. Мама спала на печке, а я на этой кровати. – Она показала на кровать – Тосковала она по отцу очень. Всю жизнь.
– Она всегда в Каневке жила?
– Да. Она здесь родилась. А вот бабушка моя, её мама, приехала за дедом сюда из самого Ленинграда. Дед там служил, а она работала машинисткой в военкомате. Вот там и познакомились, полюбили друг друга. И бабушка за ним поехала сюда. Мама называла её декабристкой. Я некоторые фотографии взяла домой, но у неё ещё целый пакет здесь остался.
Анфиса подошла к комоду, выдвинула нижний ящик, и достала из него тонкую тетрадку.
– Я из-за неё, можно сказать, и приехала. – Увидев мой удивлённый взгляд, она добавила – Это записи моего отца, Николая Рафимовича. Эти записи он сделал ещё до своей женитьбы на моей матери. Сначала там он вёл учёт своего заработка и трат. А потом появились строчки о каком-то Губце, или Гудце. И что он диктует свои приказы Верке, это он так про тётю Веру. И написал, что она колдунья.
С минуту мы смотрели друг на друга, потом я спросила:
– Она приворожила его брата?
– Нет, соперницу извела.
– Как извела?
– Так. Умерла она. Совсем молодой. До свадьбы с дядей Ваней.
– От чего?
– Сначала она с ума сошла. Всё какого-то боялась, говорят, начала прятаться, показывать куда-то пальцем, что, мол, он за ней идёт, разговаривала всё с кем-то. А потом её в лесу нашли. Говорят, она перед смертью очень испугалась, сердце от этого остановилось. И как будто руками от чего-то закрывалась. Её искали несколько дней. Она ушла километров за семь от деревни.