Я не искала любовь

В конце концов, искать её было бы бессмысленно. Между нами практически ничего не было. Два поцелуя в мире Арона Ричмонда это ничто. Чёрная дыра, по сравнению с ними, — самый большой калейдоскоп во Вселенной.

Два поцелуя, да ладно.

Подаренные девчушке.

Фиговине, как назвала её Лилиан.

Какое мне дело?

Поэтому, когда узнаю о дате предварительного слушания, я поручаю связаться с ней своему секретарю. Я не звоню Джейн ни чтобы узнать, как она, жива ли, будет ли там и почему перестала работать в галерее Дит.

Я в курсе этого, потому что мать достаёт меня днями напролёт.

— Что ты сделал с Джейн? — спрашивает Дит по телефону. — Она уволилась с работы и не захотела давать мне никаких объяснений.

— Судя по твоему тону, такое ощущение, будто я её убил и сбросил в колодец! Прекрати, я ничего ей не делал. У неё должны быть свои причины, которые не обязательно должны совпадать со мной.

— А я, напротив, уверена, что они совпадают. Вы уехали вместе на рассвете, а до этого не менее часа ты провёл в её комнате. Или хочешь сказать, что у Даниэллы были галлюцинации?

— Прежде всего хочу тебе сказать, что Даниэлла должна заниматься своими делами. Чем она занимается? Шпионит за твоими гостями, чтобы выяснить, трахаются ли они?

— Во-первых, она ни за кем не шпионила. Она случайно проходила мимо и видела, как ты вошёл к Джейн и ушёл с ней. И потом…что это вообще значит? Я же просила тебя не трогать Джейн, если ты не прочистишь мозги…

Подражая Дит, мой тон становится полным ярости.

— Эти жизненные уроки ты должна была преподать мне, когда мне было двенадцать, а не в тридцать два! Но, если я правильно помню, тогда ты была слишком занята, путешествуя по миру. Прекрати, правда, иначе, думаю, я тоже начну тебя пилить и напоминать обо всех твоих недостатках, заставляя почувствовать себя дерьмовой матерью. Пока что я тебя от этого избавлял, но время есть всегда. Что касается Джейн, не волнуйся, я ей ничего не сделал.

Несколько секунд Дит молчит, словно размышляя над моими не слишком добрыми словами. С другой стороны, и она наговорила мне таких же.

— Не уверена. Возможно, в твоём мире это пустяк. Но в мире Джейн это буря. Ты знаешь, что я люблю тебя, Арон, но ты не умеешь обращаться с женщинами.

— Что? — кричу я, не определившись — рассмеяться или послать Дит подальше. — Я не умею обращаться с женщинами? Ты понимаешь, насколько ты абсурдна?

— О, я говорю не о сексе. Для вас, мужчин, всё сводится к этому. Если вы драконы в постели, значит, умеете обращаться с женщинами. Я имею в виду глубокое понимание женской натуры, и в этом я не сомневаюсь, ты несовершенен. Четырнадцать лет, которые ты мог использовать для развития своего эмоционального интеллекта, чтобы стать всесторонне развитым мужчиной, ты потратил впустую, рыдая над воспоминаниями об этой маленькой сучке Лилиан Пэрриш! Но… только не говори мне, что она имеет к этому отношение! Не говори мне, что ты вернулся к этой лживой гадюке!

— Для матери, которая первые двадцать пять лет жизни своего сына занималась только своими делами, я бы сказал, что ты заходишь слишком далеко.

С той стороны линии доносится печальный вздох, заставляющий меня ненавидеть себя за столь агрессивные высказывания (даже если я этого не говорю).

— Я думала, что заслужила прощение, но, видимо, это невозможно. Мне жаль, что меня не было рядом. Ладно, я вела себя как эгоистка. Твой отец был настолько невыносим, что ради того, чтобы удалиться от него, я пожертвовала тобой. Я была неправа. Нельзя вернуть прошлое и сделать его лучше, но можно не ухудшить настоящее и сделать всё, чтобы будущее было светлым. Но для этого нужно перестать причинять боль другому. Я больше не буду причинять тебе боль, Арон. А что насчёт тебя? Ты обидел Джейн? Не физически, я знаю, что ты этого не сделаешь, но её сердце?

Я чувствую себя скороваркой, которая вот-вот взорвётся. Дит меня не видит, но я — живой образ дикого гнева. Я не могу себя сдержать и лопаюсь, как та кастрюля с кипятком.

— Почему ты считаешь, что это я её обидел? Разве она не могла меня обидеть? Говоришь, что нельзя сделать настоящее хуже, но ты определённо делаешь его гораздо хуже, разговаривая со мной так, будто я паршивый сатир, обидевший невинного ангела! Но что, если это я чувствовал себя дерьмово? Что, если это моё сердце было разбито?

Я останавливаюсь, ошеломлённый, понимая, что сказал слишком много. Удивляюсь себе и своей порывистости. Меня расстраивает моя нефизическая боль, состоящая из эмоций, которые вторгаются в меня до такой степени, что я больше не могу их сдерживать.

Голос Дит внезапно становится мягким, материнским до тошноты, и я благодарю Бога за то, что она решила путешествовать по миру и не читала мне лекции о жизни, когда я был подростком.

— О, мой мальчик! — восклицает она. — Мой мальчик влюбился! Не то чтобы я не подозревала об этом, сокровище, но то, что ты говоришь так открыто…. Я тронута, я хотела бы обнять тебя, моя ненаглядный.

Дит мне почти больше нравилась, когда называла меня грязным соблазнителем.

— Дит, не распаляйся. Ты не можешь не переборщить, так или иначе. Я… мне нужно закончить разговор.

— Нет, подожди, расскажи мне, как ты? Что между вами произошло? Это, несомненно, недоразумение, потому что я не видела раньше, чтобы женщина смотрела на мужчину так, как Джейн смотрит на тебя. Она без ума от тебя, малыш.

— Если ты ещё раз назовёшь меня «малыш», меня стошнит. А в остальном: все женщины смотрят на меня так. Но это не значит, что им до меня есть дело. Я просто тот, с кем можно потрахаться.

Я прерываю звонок.

Может, я даже заблокирую номер, чтобы Дит оставила меня в покое.

Я настаиваю, чтобы все оставили меня в покое.

В любом случае кого я хотел бы услышать, всё равно не звонит. Я бросаю взгляд на дисплей мобильного телефона не менее ста раз в день, возможно, сотни раз недостаточно. Не появляется ни разу имя, которое меня интересует. Только занозы в заднице. Так что идите все к дьяволу.

Мне никто не нужен, лишь я сам.

У меня есть моя жизнь, мои деньги, мой успех, моя внешность. Я плаваю, бегаю, играю в сквош. Выхожу по вечерам и трахаюсь с кем хочу.

Мне точно не нужна Джейн, чтобы дышать и не думать о своём будущем, как о бесполезном навсегда.

***

Мы все находимся на предварительном слушании за закрытыми дверьми, и держать себя в руках совсем непросто.

Обеспокоенное выражение лица Мелинды не предвещает мне ничего хорошего.

Слушание дела возглавляет самый придурочный судья. Колтон Тру. Мужской шовинист. Расист. Его решения против женщин печально известны. Этот крепко пьющий, краснолицый кусок дерьма отклонял дела с неопровержимыми доказательствами. Он всегда выносил решение об отказе в иске, считая травмы и угрозы жестоких мужей простыми супружескими стычками. Что оправдывает выражение Мелинды. Хуже уже быть не может. Не имеет смысла и брать самоотвод, нет никаких юридических оснований для замены Тру, и мы ничего не добьёмся, только разозлим его. Поэтому в данный момент лучше сделать хорошую мину при плохой игре.

Джеймс Андерсон выглядит как крутой засранец. Возможно, он втянул дорожку кокаина перед тем, как войти в зал суда, потому что глаза у него красные и дикие, а сам он выглядит сумасшедшим. Он не перестаёт пялиться на Джейн. Я готов разбить ему лицо посреди слушания.

Эмери, не меньший засранец, чем его брат, стал толще и потливее и кажется пропитан насквозь злобными эмоциями. Его глаза говорят сами за себя. Он ненавидит меня. Если бы Эмери мог подсыпать яд в мою минеральную воду, он бы это сделал. Яд, который приносит самую мучительную смерть из всех возможных.

Джейн. Как только увидел её сегодня утром, моё сердце проснулось, словно животное, что находилось в спячке до сегодняшнего дня, и забилось как у пятнадцатилетнего. Я хотел спросить, как она себя чувствует. Почему такая бледная и худая. Почему я так по ней скучал. Да, я бы хотел, чтобы она мне всё объяснила.